Александр Андреев - Спокойных не будет

Неплохо для начала,— похвалил я. Он, видимо, сильно устал и держался на «бодрости духа» и на иронии; полы пальто по прежнему засунуты были за пояс.— Устал?

Леня приостановился, точно испуганный, нелепо округлив глаза.

— Разве романтикам знакомо это слово?

— Перестань паясничать! Нашел время...

— Ладно, откроюсь вам одному, сэр. Он покосился на ребят, бредущих сзади.— Под конец дня два раза падал, а помощники поднимали меня. Я по неразумению своему думал, что это у меня от восторга закружилась голова. Но потом догадался, что это нечто иное, идущее от непривычки. Завтра кости дадут знать степень ломоты. Надеюсь, явления такого рода вам известны больше?

Я хлопнул его по спине с выступающими лопатками:

— Пила, Леня, игрушка серьёзная.

Елена Белая окликнула меня, когда я вышел из вагончика Кати Проталиной.

— Алеша! — Я остановился. Елена, подойдя, взяла меня под руку.— Пройдемся немного...

С сумерками и берега, и реку, и таежную темь окутал туман — замороженная испарина. Он как будто ощущался осязаемо, сухой и пыльный, стеснял дыхание, студеной пылью оседая в легких... Елена говорила глухо, сквозь платок:

— Ты удивился моему странному поведению сегодня утром?

— С некоторых пор я перестал удивляться чему бы то ни было,— ответил я уклончиво. Лицо ее было закутано в платок, виднелся лишь прямой нос и огромные глаза, потемневшие и немигающие.

— Удивился, конечно,— сказала она.— Я знаю. По себе. Потому что я и сама удивилась — никогда не думала, что со мной может приключиться этакий взрыв. Если бы мне сказали такое раньше, я не то что не поверила бы или обиделась, а просто растерзала бы того клеветника! Чтобы я, да так!.. Оказывается, все может быть с человеком...

— Ты пытаешься подвести под свой поступок фундамент, оправдаться в собственных глазах? — спросил я.— По-моему, это излишне. Каждый сам выбирает форму выражения для своих поступков. Согласно своим взглядам на жизнь, на взаимоотношения с людьми.

Елена отвернулась и произнесла глухо:

— Не надо, Алеша. Мне и так стыдно... перед ребятами, перед Петром. Знаешь, все последние дни я жила как будто под легким хмельком или с завязанными глазами. Я и ринулась с вами с завязанными глазами. Мою душу захлестнуло какое-то не испытанное мною чувство, восторг какой-то! А когда очутилась здесь, то глаза развязались и хмель из головы выветрился... И, понимаешь, Алеша, я немножко испугалась — да что там говорить! — просто струсила. И в глубине сердца пожалела о поездке, и Женьке твоей позавидовала, она оказалась честнее меня, у нее не было возможности позорно думать об отступлении. Путешествия на край света с любимым человеком не всегда праздник... Ты слушаешь, Алеша?

— Да. Почему-то все ждут от жизни праздников. Когда же работать, если будут сплошь одни праздники? Я, например, не всегда рад праздникам, нужно готовиться, покупать подарки, пить водку, хочешь ты или не хочешь. Один морально-материальный разор!..

— Я говорю серьезно, Алеша...— Елена опять повернула ко мне закутанное лицо.— Я все время думала об этом, меня измучил один вопрос: почему поехали сюда мы,— об этом спрашивал Петра Трифон, и я мысленно присоединялась к нему,— почему именно мы? Все это идет от зависти, а зависть, если дать ей волю, иссушит, все добро вытравит, оставит только желчь, зло... Ее надо перенести, как болезнь.

— Переболела? — спросил я.— Или болезнь только началась?

Переболею, Алеша.— Елена усмехнулась невесело. Хорошо жить с такой верой, которую ничем не поколеблешь, ничем не собьешь. Как у Петра, как у тебя...

— Моя вера заблудилась, как человек в тайге. А вот у Петра вера настоящая. Он и в тебя поверил окончательно. Иначе не взял бы с собой. И сегодняшний твой порыв не поколебал его веры в тебя.

Елена быстро спросила:

— Ты с ним говорил?

— Нет. Но я знаю.

— Ах, как мне стыдно перед ним! — воскликнула Елена, оттянув со рта платок.— Так стыдно, что хоть бросайся вон в ту полынью! — Она махнула рукой туда, где над открытой, глухо шумящей водой висел, перекатываясь клубами, седой пар.— Но больше это не повторится. Никогда. Ты мне веришь, Алёша?

— Верю, Лена,— ответил я.

— Пойдем к нему.

В палатке она отозвала Петра в уголок и сказала, гляди ему в глаза:

— Буду, буду помощником тебе, Петр. Буду! — И прибавила тише: — Я люблю тебя...

Мы сели на койку — Елена в середке, я и Петр по бокам. Она мягко прикоснулась к его руке:

— Ты не обидишься, Петр, если скажу... Иногда просто теряюсь... Мне кажется, что я тебя совсем не понимаю. И себя тоже...— Она склонила голову, сползшая прядь завесила ее лицо.— Ты ведь добрый человек, я знаю. А выглядишь ты так, будто тебя вырубили из камня. Непробивной... Такое впечатление, будто идешь ты только по прямой, не сворачивая ни вправо, ни влево. Глядишь точно перед собой. Что по сторонам от тебя, будто не видишь или не хочешь видеть. Так ведь трудно жить, Петр?

— Трудно, Лена,— согласился Петр, и грустная, даже беспомощная улыбка тронула его губы.— Но по-другому нельзя. Не могу. Не имею права! — Он взял ее лицо в ладони и повернул к себе.— Понимаешь? Я несу ответ за каждого перед ним самим — перед завтрашним его днем, перед помыслами его, перед его мечтой, если хочешь, перед верой. Он должен верить — в себя, в бога, в черта, в свое назначение, в меня, Петра! Мы одни тут, горсточка людей. Мы должны верить — без сомнений!..

6

ЖЕНЯ. Наступал Новый год. Я люблю этот праздник больше всех других. Не столько само торжество, сколько его ожидание, его приближение. Он всегда представляется мне сверкающим и звенящим — ото льда, от протяжного скрина снега, от хрусталя, от искрящейся пены музыки и шума застолий. Душа трепещет от счастья, и пробуждаются такие чувства и мысли, о которых раньше и не подозревала...

Вадим предложил мне встречать Новый год у него. Сперва я отказалась наотрез — лучше проведу время дома, одна или вдвоем с Нюшей, чем находиться в компании его друзей, от которых я уже отвыкла, и, скрывая скуку и утомление, принуждать себя веселиться.

Потом я представила себя в пустой ночной квартире одну, и меня охватила тоска: рано уснуть не смогу, значит, стану я, сидя за столиком перед бокалом с шампанским, сожалеть об утраченном, восстанавливать в памяти дорогие для меня дни жизни в бараке и плакать от заброшенности. Что-то такое, раскованное во мне Алешей, дотоле незнакомое, неспокойно бурлило, возбуждая порывы к неосознанным поступкам, к встречам. Кроме того, мне хотелось проверить, насколько изменились друзья Вадима за это время и насколько изменилась я сама.

Мама обрадовалась, когда я сообщила ей о своем согласии идти к Вадиму — свежие впечатления отвлекут от дум, развеют грусть. Наряжая меня, она была несвойственно для себя оживленна, даже немного суетлива, не оставляла одну — знала, что я в минуту могу все переиграть, сбросить с себя наряды и забраться с ногами в кресло, и тогда никакая сила не стронет меня с места. Мама с восхищением оглядывала платье, голубое, с серебристой ниткой, специально сшитое для этого праздника, поправляла прическу и, улыбаясь, роняла воркующим голосом ласковые слова, как в детстве:

— Девочка моя, стебелечек тоненький, ты будешь самая красивая на вечере...

Нюша помогала мне собираться.

— Не забивай ей голову похвалами. У нее — муж. А без него незачем ей быть красивой.

— А тебя не спрашивают! — Мама притопнула каблучком.— Лучше уйди отсюда, только мешаешь.

— Не топай,— сказала Нюша, ничуть не смутившись маминой строгостью.— Тебе пора уходить, генерал ждет.

Папа терпеливо ждал маму, стоя в дверях. Он и в штатском костюме был хорош, хотя выглядел несколько проще, как бы доступней. Я подошла к нему, обняла за шею и поцеловала в щеку, гладко выбритую и пахучую.

— С наступающим тебя,— сказала я.

— Тебя также, дочка. Как настроение?

— Кисловатое, папа. Но ничего, я справлюсь с ним. А вы погуляйте вволю.

— Постараемся.— Он, забывшись, взъерошил мне волосы, и мама с отчаянием всплеснула руками.

— Поразительная способность мужчин — все разрушать! Как она пойдет с такою головой!..

Папа с раскаянием пожал плечами, а я засмеялась.

— Так и пойду!

— Ладно, уложим,— сказала Нюша. Мама швырнула на столик гребень и пошла из комнаты. Нюша остановила: — Дай взгляну.— Она ни за что не отпустит маму, не сделав оценки, мама знала это и задержалась. Нюша обошла вокруг, прикасаясь к складкам платья.

— Могу идти? — спросила мама как будто с нетерпением ей нравился этот Нюшин осмотр и ее восхищение.

— Диво как ты хороша, Серафима. Царица!..

— Ладно, ладно, — сказала мама, скрывая улыбку.— С Новым годом тебя!..

— Погоди, я сейчас. Нюша по-старушечьи проворно засеменила из комнаты и тут же вернулась с подносом в руках. На подносе в рюмках плескалась водка.— Давайте уж честь по чести...