Людмила Уварова - Лики времени
В ответ его пальцы снова сотворили привычную для них конструкцию, и, помедлив для важности, Вася изрек:
— Никуда я отсюда не денусь, это такая же моя площадь, как и твоя!
И через некоторое время подал в суд два заявления: одно на развод, другое на раздел жилплощади и выделении ему отдельного лицевого счета.
Обо всем этом сестры поведали Светлане, как-то вечером пришедшие к ней. Перебивая друг друга, они стали рассказывать о своем горе, не выдержали и разразились слезами…
— Вот сволочь, — сказала Светлана. — Где он работает?
— Где-то на Красной Пресне, в строительно-монтажном управлении…
На следующий день, после школы, Светлана отправилась на Красную Пресню искать строительно-монтажное управление. Она нашла его довольно быстро, но ей пришлось подождать минут сорок, пока не явился Вася Фитильков, прораб четвертого участка.
— Неужели вам не совестно? — сразу же спросила Светлана.
Вася, казалось, нисколько не удивился.
— Совестно? А почему это мне должно быть совестно?
— Будто не знаете, — ответила Светлана. — Вошли в чужую семью, прожили там немногим больше года, а теперь требуете себе площадь?
Светлана слегка задыхалась от волнения, никогда раньше не приходилось ей выговаривать взрослому.
— А что, я эту самую площадь дарить должен? — спросил Вася и вдруг, подойдя к ней поближе, вглядываясь в ее лицо маленькими, острыми глазами, добавил: — Ты кто такая? Откуда взялась? Что тебе за дело до нас всех?
— Я у вас на свадьбе была…
Вася громко рассмеялся.
— Удивила, ничего не скажешь! Мало, что ли, народу на свадьбе побывало!
— Мазуркевичи, они очень хорошие, порядочные и беззащитные, — сказала Светлана.
— Ну и что с того? — спросил Вася, он был абсолютно непробиваем.
— Так порядочные люди не поступают, как вы, — сказала Светлана, еще немного, и она залилась бы слезами, но сознавала, плакать не надо перед этим толстокожим бугаем, ни в коем случае нельзя показать ему свою слабость!
— А я непорядочный… — Вася снова рассмеялся, искренне, от всего сердца, даже, пожалуй, незлобиво. Белые, ровные зубы его показались Светлане в эту минуту хищными, словно у зверя, маленькие глаза слезились от смеха. Потом он разом оборвал смех, нахмурился, деловито произнес:
— А ну, иди отсюда, пока цела…
Светлана не трогалась с места.
— Слышала, что я сказал? Иди отсюда да побыстрей… — голос его звучал уже угрожающе.
— Какая же вы дрянь, — сказала Светлана. — Какая мерзкая дрянь!
— Кто бы я ни был, а площадь свою не уступлю, так и знай, и передай кому хочешь, не уступлю, поняла?
— Дрянь, — снова повторила Светлана. — Все равно вам никогда не будет хорошо на любой площади! Никогда!
Она повернулась, изо всех сил хлопнула дверью, не слыша тех слов, которые Вася послал ей вдогонку.
Разумеется, она ничем не помогла сестрам, но, как ни странно, слова Светланы оказались пророческими.
После размена площади Вася получил довольно хорошую комнату в районе Серпуховки, а сестры Мазуркевичи вместе с матерью — маленькую, зато отдельную квартиру в Измайлове. Вскоре какими-то путями до Нали дошли слухи о том, что случилось с Васей. Однажды он заснул пьяный у себя дома с сигаретой, загорелось одеяло, потом загорелась занавеска на окне; когда дым повалил из окна, соседи всполошились, вызвали пожарных. Пожар погасили, но Васю спасти не удалось.
Наля рассказала об этом Светлане, заливаясь слезами, ей все-таки было жаль Васю. А Светлана позднее одной только тете Паше призналась:
— Знаешь, мне даже страшно стало, оказалось, я могу предсказывать, я же ему сказала тогда: вам хорошо не будет на любой площади!
— Ну и сказала, и что с того? — казалось, тетя Паша нисколько не удивилась и не возмутилась. — Правильно сказала, так ему и надо!
— И я так считаю, — согласилась с нею Светлана.
Недаром говорят: бойтесь гнева добряка. Добрые люди, разозлившись, бывают поистине неиссякаемо злы…
Когда-то, когда Светлана училась в шестом классе, ее классная руководительница сказала:
— В Светлане остро развито чувство непосредственного сопереживания. Это — человек активного действия, не терпящий никакой несправедливости…
И вот теперь, окончив школу, Светлана удивила всех, кроме разве тети Паши, заявив, что хочет быть не биологом, не доктором, а только адвокатом. В то же лето Светлана поступила на юридический факультет МГУ. Ее сокурсники стремились работать кто в арбитраже, кто в прокуратуре, кто мечтал стать судьей. А Светлана решила быть адвокатом, защищать обиженных и несправедливо наказанных.
Первая ознакомительная практика проходила в суде, шел процесс, в котором главным обвиняемым был преступник, не раз участвовавший в вооруженных грабежах и нападениях на людей.
Вина его была, безусловно, доказана, да он и сам не отрицал своих преступлений, а Светлана поймала себя на том, что жалеет его. Смотрела на шишковатую голову, наголо стриженную, на торчащие уши и низко нависший над глазами лоб, на сильно выдвинутую нижнюю челюсть и чувствовала, что жалко его до слез. И в дальнейшем, когда ей случалось встречаться во время допросов или на суде с закоренелыми преступниками, она слушала их покаянные речи, каждый раз проникалась к ним непритворным сочувствием. Кажется, была бы ее воля, она их всех отпустила бы с миром на волю, если бы они дали ей честное слово, что с этой минуты исправятся…
И только к одному человеку она не испытывала жалость, к Васе, сгоревшему в новой, отвоеванной им комнате.
На втором курсе Светлана влюбилась, но она считала, что не может понравиться красивому Славику Алексеевскому, который уже во второй раз избирался секретарем факультетского бюро комсомола.
И вот ошиблась: Славик обратил на нее внимание, сам, первый сказал, что любит ее больше жизни.
Осенью они поженились. Мама сказала:
— Мы тоже поженились с папой осенью. Осенний брак, как уверяет тетя Паша, самый прочный.
Тетя Паша, оглядев Славика, одобрительно заметила:
— Красивый, черт, и цену, видать, себе знает…
Отец ничего не сказал, только спросил Светлану:
— Он тебе нравится?
— Я люблю его, — сказала Светлана.
Потом спросила:
— А тебе Славик нравится?
— Еще не успел в нем разобраться, — ответил отец, Светлана поверила ему, знала, отец не лукавит, как сказал, так оно и есть. Каждое его слово — правда.
Славик был уважаемым студентом на факультете. Прежде всего потому, что всегда всем старался сказать и даже сделать, если это возможно, что-то приятное.
Должно быть, он и вправду был не злой, во всяком случае, намеренно, ни с того ни с сего, на пустом месте никому никогда не причинил бы зла, но он так много говорил о собственной доброте, о том, когда и сколько кому-то что-то сделал, настолько страстно стремился быть для всех приятным, незаменимым, общим любимцем, что вряд ли кто-нибудь мог бы заподозрить его в равнодушии ко всем и ко всему, кроме собственной особы.
Тщательно скрываемое равнодушие захлестывало его с головой и, хотя он иначе не обращался ко всем, как «милый» и «дорогой друг», сладкие слова эти произносились почти машинально, работала одна только голова в поисках самого выгодного, необходимого для него, самого нужного в жизни варианта, а его сердце оставалось холодным.
Это был далеко не простой характер, и прошло немало времени, пока Светлана сумела раскусить и понять его.
Как ни странно, первой его раскусила Ада.
— А ты знаешь, — сказала она однажды Светлане с присущим ей непритворным простодушием. — Твой Славик совсем не такой, каким желает казаться.
— Неужели? — усомнилась Светлана.
Впрочем, Светлане самой иногда казалось, Славик вовсе не так непосредствен, каким он любил себя изображать. Но она старалась решительно гнать от себя подобные мысли: «Неправда, у Славика нет ни единой капли притворства…»
Но даже самой совершенной игре рано или поздно приходит конец.
Однажды из Калязина, Славик был родом калязинский, приехала его мать, нервная дама с измученным лицом бывшей красавицы. Она уже несколько раз приезжала навестить сына и пожить в Москве, в хорошей комфортабельной квартире, побродить по магазинам, посетить нашумевшие спектакли.
На этот раз она приехала с новостью: тяжело заболела школьная учительница Славика, надо ее устроить в московский институт гастроэнтерологии.
— Начинается!
Славик вздохнул, полузакрыв карие бархатные глаза.
— Что начинается? — спросила мать.
— Начинается, — повторил он. — О, эти провинциальные друзья и знакомые!
— Славик, опомнись, — мать прижала к щекам крохотные, морщинистые руки. — О чем ты говоришь? О ком? О Калерии Игнатьевне? О той самой Калерии Игнатьевне, которая вела тебя с первого класса?
