Владимир Зазубрин - Два мира (сборник)
— Дзиу! Дзиу! Диу! Диу! — прорезали их свист отдельные винтовочные.
Люди с напряженными, серьезными лицами рылись в земле, стреляли, бегали, подтаскивали патроны, переползали из одного окопчика в другой. Барановскому представлялось, что все они делают какую-то огромную и важную работу, трудятся в поте лица, до изнеможения. Офицер думал, что так и должно быть, что нужно именно так работать, чтобы спасти себя от неумолимого бездушного чудовища.
Мысли стали путаться в его голове, под крышкой черепа десяток кузнецов стучали молотками, кроваво-серый туман застилал глаза. Минутами он не видел ни зеленого луга, на котором шел бой, ни своей роты. При каждом выстреле, разрыве снаряда его тело трепетало. Добровольцы дрались со злобным упорством. Горячий натиск красных вызвал ответный сплоченный отпор.
— Ни черта, они не собьют нас, — ворчал Благодатнов.
— Не на сибиряков напоролись. Ошибутся товарищи.
Молодому рябому Кулагину прострелило плечо. Передавая патроны и винтовку соседу по окопчику, раненый говорил:
— Ну смотри, Пивоваров, чтобы я из лазарета прямо домой попал. Не подгадь, дружок, набей за меня морду товарищам.
Пивоваров, спеша, собирал патроны.
— Счастливый ты, в лазарет пойдешь, отдохнешь. Эх, скорее бы кончить канитель эту.
— Конечно, кончить надо. Поднажмите — и готово дело. Наступать надо.
Бой длился весь день. Огонь стал затихать, сделался редким, вялым только к вечеру. Красные, поняв, что попали на стойкую, сильную часть, перенесли свое внимание на соседнюю Сибирскую дивизию, состоящую сплошь из мобилизованной молодежи. Необстрелянные солдаты стреляли плохо, нерешительно, редко, почти не причиняя вреда наступающим. Высокий комиссар в черной кожаной куртке поднялся в цепи, стал кричать сибирякам:
— Товарищи, перестаньте стрелять, что мы друг друга бить будем? Разве мы не братья родные? Разве нам интересна эта бойня? За кого вы деретесь, товарищи?
Сибиряки прекратили огонь, подняли головы, стали прислушиваться.
— Часто начинай! Часто начинай! — истерично кричал какой-то ротный командир.
Рота молчала. Офицер выхватил револьвер, начал в упор расстреливать своих. Солдат на левом фланге повернулся в сторону командира, прицелился и убил его наповал.
— Товарищи, идите к нам! Довольно крови! Тащите своих золотопогонников сюда, мы им найдем место.
Комиссар шел свободно к белым, за ним медленно подтягивалась красная цепь. Молоденький черноусый прапорщик приложил к плечу длинный маузер и выстрелил. Вся цепь обернулась на короткий хлопок. Пуля разорвала рукав тужурки комиссара. Сибиряки вскочили, подхватили под руки офицеров, пошли навстречу красным. Молоденький прапорщик валялся вверх лицом, дрыгал ногами, гимнастерка на проколотой груди у него намокла, покраснела.
Началось братание. Безудержная радость закружила головы. Войны не было. Врагов не было. Не было смерти. Жизнь взяла верх. Сотни людей вспыхнули одним желанием. Огромная зеленая толпа смеялась, возбужденная, радостная, хлынула в сторону н-цев.
— Товарищи, к нам! Довольно крови! Долой войну!
Острая, дрожащая злоба угрюмым молчанием накрыла окопы н-цев. Пулеметчики застыли у пулеметов. Сухой, резкий крик команды внезапно прорезал молчание:
— Первый пулемет, огонь!
И весь полк, не дожидаясь своих командиров, по этой команде открыл яростную стрельбу пачками. Сразу затрещали все пулеметы, и свинец ручьями полился на людей, шедших к таким же людям с братским приветом мира. Испуганно шарахнулась назад толпа, люди в животном страхе бежали, давя друг друга, накалываясь на свои же штыки, падая, путаясь в кучах раненых и убитых. Огненным потоком лился свинец, и покорно и беспомощно ложились десятки тел, и люди в страшных муках судорожно корчились и кричали дикими голосами. Барановский, ошеломленный расстрелом толпы солдат, шедшей с мирными предложениями, совершенно растерялся и стоял сзади своей роты, не зная, что делать. В глубине его души кто-то настойчиво твердил, что это подлость, зверство, что так делать было нечестно, и вместе с тем кто-то другой ехидно спрашивал:
— Ну хорошо, их не расстреляли бы. Тогда что с вами они, господа офицерики, сделали бы? А?
Офицер не находил ответа и нервно тер себе рукой лоб. Бой затих совершенно. Братавшиеся были почти все перебиты. Несколько человек попало в плен, и только небольшая кучка успела отойти в сторону своих вторых линий. Среди захваченных в плен оказался командир красной роты, отрекомендовавшийся Мотовилову бывшим царским офицером. Мотовилов с усмешкой спрашивал пленного:
— Ну и что же этим вы хотите сказать? Вы думаете, что это оправдывает вас, говорит в вашу пользу?
— Я полагаю, вы понимаете, что я не мог не служить в Красной Армии, так как был мобилизован как военный специалист, — защищался красный командир.
Мотовилов закурил папироску и, не торопясь отстегнув крышку кобуры, вынул наган.
— Если вы офицер, тем хуже для вас, вы совершили величайшую подлость, пойдя против своих же братьев офицеров, вы своими знаниями способствовали созданию Красной Армии. Этого мы вам никогда не простим, и такую сволочь будем уничтожать беспощадно.
Брови у пленного дернулись. Рот раскрылся. Беспомощно махнули руки.
Мотовилов опустил дымящийся револьвер. Остальные пленные, раздетые донага, с дрожью жались друг к другу. Только два китайца бесстрастно смотрели куда-то выше головы офицера.
— Ты кто? — теплый ствол нагана ткнулся в желтую грудь.
— Наша, советский, ходя.
— Сколько получаешь?
— Путунде. Не понимай, — китаец тряс черной щетиной жестких волос.
— Сколько офицеров расстрелял, сволочь?
— Путунде. Советский ходя, путунде!
Мотовилов широко размахнулся, ударил китайца по лицу. Быстро обернулся к другому, ткнул в зубы. Глаза китайцев снова стали бесстрастными, лица окаменели. У одного из носа капала кровь.
— Ну что, достукались, сибирячки?
Мотовилов злорадно разглядывал неудачных перебежчиков:
— Сейчас я вас расстреляю.
Пленные покачнулись.
— Я не сибиряк, господин офицер. Я давно в Красной Армии. Меня не надо расстреливать. Я хочу в плен.
Голый человек с рыжими усами сделал шаг вперед.
— Я тебя не спрашиваю, хочешь ты или нет. Расстреляю, и все.
— Не имеете права, я пленный!
— Взводный второго взвода!
— Я!
Пожилой унтер-офицер подошел к подпоручику.
— Покажи вот этой сволочи, какие она имеет права.
— Всех, господин поручик, сразу? — угадывая намерения командира, спросил взводный.
— Ясно, как апельсин, — всех!
Глава 1 °CЫН НА ОТЦА
Высокий комиссар в кожаной куртке, уцелевший от пуль н-цев, сидел за столом в большой избе и допрашивал пленного офицера:
— Ваша фамилия и чин?
— Подпоручик Бритоусов.
— Вы какой дивизии?
— 4-й Уфимской стрелковой, генерала Корнилова.
— Полка?
— 15-го стрелкового Михайловского.
— Товарищ Климов, дайте мне именные списки 4-й дивизии.
Секретарь подал толстую тетрадь. Комиссар стал быстро перелистывать.
— 13-й Уфимский… 14-й Уфимский… 15-й Михайловский, так, есть. Командир полка полковник Егоров… Второй батальон — поручик Ситников… Третий батальон — капитан Каргашин… Вы какого батальона-то?
Офицер стоял бледный. Ноги у него тряслись мелкой дрожью, спина и плечи под английским френчем с вырванными погонами согнулись. Он был поражен осведомленностью красных.
— Я второй роты, первого…
— Ага, вот есть. Бритоусов, говорите?
— Да.
— Совершенно верно. Бритоусов Евгений Николаевич, командир второй роты, подпоручик. Правильно.
Офицер качнулся всем телом, оперся рукой о стол, блестящим остановившимся взглядом уставился на комиссара.
— Послушайте, — губы у него пересохли, — послушайте, к чему вся эта комедия, весь этот допрос? Я давно уже приготовился — расстреляйте. Только об одном прошу, если в вас есть капля сострадания к человеку, которого судьба случайно сделала вашим врагом, не мучьте ради Бога. Убейте скорее.
Комиссар засмеялся. Бритоусов из белого стал черным.
— Ну что же, смейтесь, я в ваших руках. Мучьте, истязайте, большего от вас ждать, конечно, не приходится. Наслаждайтесь муками вашей жертвы.
Комиссар перестал улыбаться.
— Подождите, что вы разнервничались, чего вы выдумываете? Я вовсе не намерен вас расстреливать.
— Наконец, это подло. Одной рукой подписывать смертный приговор человеку, а другой делать любезные жесты. Это недостойно человека.
Пленному не хватало воздуха. Молов встал, большие черные усы с опущенными концами делали его сердитым и суровым.
— Ну, прошу немного повежливее. Сначала узнайте все как следует, а потом уж брюзжите, хнычьте. Не меряйте, господин белогвардеец, всех на свой аршин. Не думайте, пожалуйста, что если вы расстреливаете всех коммунистов, то и мы делаем то же с офицерами. Вот вы имеете возможность на собственной шкуре убедиться, что это не так. Вы будете отправлены в тыл. Не скрою, вас пропустят через фильтр, через чистилище — Особый отдел, и, если не будет установлено, что ваши лапки запачканы кровью, что вы принимали участие в карательных экспедициях, расстрелах, то вы получите все права гражданина Советской республики, даже больше, вы будете приняты на службу в Красную Армию, где, если захотите, сможете отдать долг рабочим и крестьянам, искупить свою вину перед трудящимися.
