Иван Шевцов - Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света.
- Что ж не заходите? В канцелярию, а то просто домой, посмотрите, как живут руководящие товарищи. Поскучаем вместе.
- А мне не скучно, - ответила я.
- А вы все-таки зашли бы.
- Предлога нет, - шутя сказала я. - Вот когда заболеете…
Примерно через месяц в субботу вечером ко мне на квартиру забежал соседский паренек:
- Ирина Дмитриевна, вас председатель просит зайти. Он заболел. Дома лежит.
- Что с ним?
Паренек пожал плечами, сказал равнодушно:
- Не знаю. - И ушел.
Я быстро оделась, взяла свой чемоданчик и, предупредив Лиду, что я ушла к больному председателю, вышла на улицу. Стояла полярная ночь, с моря дул ветер, падал сырой снег. Было темно, лишь в бухте, в центре поселка возле клуба да у зданий научно-исследовательского института горело несколько лампочек. Их матовый неяркий свет с трудом пробивал пелену падающего снега. И хотя не светил, но был своего рода ориентиром-маяком. Я довольно легко нашла дом председателя: деревянный, добротно срубленный, крытый шифером, он стоял недалеко от сельского клуба. В занавешенных окнах горел свет. Дверь не была заперта. Я надеялась увидеть больного лежащим в постели. А он, одетый по-домашнему, в темно-синем морском кителе, расстегнутом на все пуговицы так, что была видна полосатая тельняшка, сидел один у стола, на котором горделиво возвышались две бутылки: неоткрытая - шампанского и открытая - водки. Кроме того, тут же в тарелках стояла всякая чисто оленецкая закуска: семга собственного засола, нарезанная неумело, толстыми кусками, маринованные грибы, засахаренная морошка, рыбные и мясные консервы, колбаса, корейка, сыр - словом, весь ассортимент нашего магазина. Не трудно было догадаться о наивной хитрости председателя: врачу здесь решительно нечего было делать. Он ждал женщину. "А ведь это я случайно подала ему такую мысль, когда сказала, что могу навестить лишь больного", - мелькнуло в сознании, и я невольно улыбнулась. Он, наверно, не так понял мою улыбку, поднялся навстречу, нарочито развязно сказал, чтобы скрыть неловкость:
- Все-таки пришли навестить больного. Спасибо, уважаемый доктор, милости прошу, раздевайтесь и присаживайтесь к столу.
Он не суетился, жесты его были спокойны и уверенны, и это невозмутимое спокойствие, как ни странно, действовало в какой-то мере обезоруживающе.
- Постойте, постойте! - решительно воспротивилась я. - Что все это значит? Мне сказали, что вы больны, а я пока что вижу совсем обратное.
- Увидите, все увидите. Я действительно болен. Только вы не волнуйтесь, не возмущайтесь. И разрешите мне за вами поухаживать.
Он довольно проворно помог мне снять пальто и опять пригласил сесть. Я наотрез отказалась.
- Вы сначала объясните, что все это значит? - я кивнула на стол.
- Это значит, что мы с вами сейчас выпьем и закусим, а потом поговорим о болезни. О моей болезни, - повторил он с неизменным спокойствием и вполне серьезно.
- Ну, если вы действительно больны, то, может быть, мы поступим наоборот, - сказала я, несколько теряясь, - сначала поговорим о болезни?
- А потом закусим?.. - добавил он.
- Там видно будет. Все зависит от состояния больного.
- Хорошо, пусть так. - Он вздохнул, опустил глаза, что-то соображая, продолжал: - А вы все-таки присядьте. И поставьте подальше свой чемоданчик. Тут градусники и прочие ваши причиндалы не пригодятся.
- Вот даже как! - Я села. - А все-таки?
- Душа у меня болит, уважаемый доктор, - сказал он тихо, с трагическими нотками и посмотрел на меня взглядом, полным бездонной тоски. - Понимаете, ду-ша-а.
- Случай действительно из редчайших. Тут медицина бессильна, и я вам ничем не могу помочь, - стараясь говорить полусерьезно, но строго, сказала я. Можно было подняться и быстро уйти. Но я не спешила: чисто женское любопытство, что ли, задерживало меня: что же будет дальше? - Скажите, больной, где, по-вашему, причина болезни?
- Пусть врачи ищут причины болезней, это их дело, а вам я скажу не как врачу, а как женщине, потому что ждал вас не как врача, нет. Я ждал человека. Очень хорошего человека, красивую женщину. Я вам скажу, только вы послушайте меня, не перебивайте. Может, выпьем для настроения?
- Нет, нет, я пить не буду, - запротестовала я, но он, не обращая на меня внимания, выстрелил шампанским в потолок и, поливая деревянный, не очень чистый пол, наполнил граненый стакан и подал его мне. В другой стакан налил водки.
- Выпьем за ваше здоровье, дорогой доктор, за то, чтобы вы здесь жили не тужили.
Он залпом опрокинул стакан и закусил семгой. Я пить не стала.
- Что же вы, пейте быстрей, пока все градусы не убежали. Шампанское положено пить, пока оно шипит, - настойчиво предлагал он. - Ну что ж, как хотите, насиловать не могу. Брезгуете компанией? Понимаю, не то общество.
- Да просто я не привыкла к такому… - резко ответила я и подумала: какой нахал. Противно, грубо. Увидел смазливую одинокую женщину и решил приволокнуться. Да еще как - сразу быка за рога, без всяких там увертюр. Начальство, мол, вызвал, приказал.
- Вот-вот, вы не привыкли. А мы запросто, мы люди обыкновенные, серые, - произнес он, и, как мне показалось, еще с упреком.
Хамье эти мужчины. Но почему они так плохо думают о женщинах? Разве я дала ему хоть какой-нибудь повод? В нем скот заговорил, а тоже - оправдание придумал - "душа болит". Кажется, мое любопытство кончилось: на смену ему пришло возмущение. Но… ненадолго.
Новоселищев поднялся и, глядя в пол, заходил по комнате взад-вперед. Я спокойно наблюдала за ним: ничего, кроме неприязни, я не испытывала к этому человеку. Вдруг он резко повернулся и посмотрел на меня в упор тяжелым взглядом: в глазах светилась и тихая затаенная тоска, и неловкость рядом с чем-то невысказанным, и укоризна, и еще бог знает что.
- У вас когда-нибудь болела душа, Ирина Дмитриевна?
Между прочим, он впервые назвал меня по имени и отчеству. Я хотела было сказать: "Такая болезнь медицине неведома", - но сейчас эти слова мне казались неуместны. Его взгляд, такой правдивый, искренний, что-то всколыхнул и перевернул во мне. Почему мы торопимся с выводами, особенно когда решаем подумать о человеке плохо? Легче всего унизить человека и таким образом доказать хотя бы самой себе свое собственное превосходство. Наверно, в каждом из нас сидит это самовлюбленное бесценное "я". "Я выше вас, я лучше, я умней". Почему-то именно в эту минуту мне вспомнились советы Максима Горького искать в человеке, видеть в нем всегда хорошее. И я вместо возмущения сказала ему довольно дружелюбно:
- Сядьте, Михаил Петрович, и расскажите, что с вами происходит.
- Хорошо, только давайте выпьем сначала.
- Почему вы так много пьете?
- Вы первый человек, который спрашивает меня об этом вот так прямо, - сообщил он и, кажется, рад был моему вопросу. - А другие так: осуждают, пьет, мол, Новоселищев. А почему пьет? Давно ли пьет? Что с человеком? Никто не поинтересовался: как живет председатель? Все идут - с жалобами, с просьбами. К кому? К председателю. А мне к кому пойти? - Он остановился у стола и налил себе водки, но немного. Поднял стакан и продолжал, глядя мне прямо в глаза: - Знаете, Ирина Дмитриевна, с тех пор, как ушла от меня жена, этот порог не переступала женская нога. А ведь мне и сорока еще нет… Ваше здоровье, Ирина Дмитриевна.
Ему вовсе не хотелось пить, и он почти насиловал себя. Я остановила его:
- Не пейте, Михаил Петрович, не надо. Я прошу вас.
- Как врач?
- Нет, просто как женщина.
- Я за ваше здоровье пью, Ирина Дмитриевна.
- Не надо. Ну, хотите, я сама выпью за вас? А вы не пейте, воздержитесь.
- Буду рад. - Он поставил свой стакан и отодвинул затем далеко в сторону. - До два, только до дна, не оставляйте зла в моем доме.
Выпив шампанское, я попросила его рассказать, "отчего болит душа". Он, как тогда у себя в кабинете, положил на мою руку свою тяжелую и крепкую ладонь, точно прихлопнул ею птичку, и сказал дрогнувшим голосом:
- У вас честные глаза, Ирина Дмитриевна. Такая красивая, молодая. Зачем вы здесь остались? Вам бы на юге, по курортам загорать.
- Спасибо, я там достаточно назагоралась.
- У меня жена - бывшая жена - всё деньги копила, чтобы уехать отсюда на юг. И уехала. Сначала в Мурманск, так сказать ближе к цивилизации, а теперь где-то на Черном море обосновалась.
- А вы что ж не поехали? - спросила я осторожно.
- А мне зачем юг? Мне и здесь хорошо. Я всю войну на Северном флоте провел. Дважды тонул - и, вот видите, живой. Потом колхоз на ноги поднимали. На моих глазах хозяйство росло. Были и радости и надежды. В сорок шестом Оленцы совсем не так выглядели - полтора десятка хибар да институт, никому не нужный. Это уже потом расширялись, постепенно, по две-три семьи в год прибавлялось. Демобилизованные моряки оседали, вроде меня. Только в позапрошлом году сразу полсела новоселов приехало осваивать заполярную целину. Колхоз получился подходящий, дали новые суда. А рыбы нет. Планы не выполняем. Вот и получается ерунда. Целинники к нам приехали, а осваивать нечего. Кончается здесь рыба.
