Вера Солнцева - Заря над Уссури
— Бабушка Палага, присаживайтесь к нам! — пригласил Вадим хлопотавшую старуху.
— И без меня обойдется. Пейте сами, что там придется на четверых-то?
— Садитесь, бабушка! — настойчиво повторил приглашение Сергей Петрович и прибавил, обращаясь к Яницыну: — Вадим! Оставь полкружки Семену Бессмертному. Он скоро здесь будет.
— Вот удружил так удружил, Вадим Николаевич. Водочкой-то! Мы ее в кои веки не видали, а известно, без росы и трава не растет! — заглядывая в кружку, радовался Силантий.
— Выпьем, друзья, за успех, за успех и победу! — серьезно и торжественно предложил Вадим.
Все чокнулись и выпили. Довольный Силантий с наслаждением жмурился, нюхал кусочек черного хлеба. Фаянго, закрыв глаза, прислушивался, как бежит огненная влага по его усталому, наголодавшемуся телу.
— Огонь-вода! Хорошо, однако, жжет! — довольно бормотал он, поглаживая себя по животу.
— Ванюша у нас не пьет, а ото рта не отымет! — подшучивал над ним Лесников.
Присутствующие невольно расхохотались, глядя на блаженное лицо охмелевшего нанайца.
— Любишь, Ванюша? — спросил Вадим.
— Люблю!.. — восхищенно отвечал Фаянго.
Бабка Палага поставила на стол ведро с кипящими пельменями, и разговор сразу оборвался.
— Вот уплетает так уплетает! — хохотнул Силантий, следя за мелькавшей в воздухе рукой нанайца. — Видать, вы, товарищ Яницын, его в черном теле держите? Дорвался — за уши от тарелки не оторвешь!
— Однако, здорово я набил живот! — удовлетворенно сказал Фаянго.
Узкие глаза его смыкались, но он преодолел сон и вышел из землянки — проверить собак.
— Ходь со мной, Селэ-вуча! Ходь! Будет, побаловалась! — сердито позвал он собаку.
Вернувшись в землянку и выпив две кружки горячего чая с хлебом, Фаянго окончательно разомлел от тепла, сытного ужина, выпитого самогона.
— Однако, я, Сережа, спать лягу! — бормотнул он, не в силах разомкнуть осоловевшие глаза.
— Ложись, ложись, Ванюша! — встал из-за стола Сергей Петрович. Он расстелил на нарах, прибитых к одной из стенок землянки, свой тулуп, уложил старика и прикрыл его оленьей кухлянкой.
— Милейший старик, — сказал Вадим, — мой лучший связной. Все пути и перепутья знает. Ночью и днем ориентируется на местности прекрасно. Поразительная сила и ловкость! А меткость глаза? Ездил я с ним однажды на рыбалку. Как он с оморочки бил ночью острогой рыбу! Ни одного промаха. Точность попадания стопроцентная. Сын его Нэмнэ-Моракху и племяш Навжика тоже были замечательными охотниками и рыболовами. Как сейчас помню их мальчонками. У нанайцев ребята хорошенькие, как игрушки. Ты замечал, Сергей, интересное явление?
У ребят нанайцев кожа нежно-розовая, как лепесток яблони, а как только за пятнадцать лет, как войдут в года, делаются смуглыми, почти коричневыми.
Завязался было разговор о Нэмнэ-Моракху, Навжике, Фаянго и жене его Аннушке.
— Время, друзья, поговорить о деле, — сказал Вадим Николаевич, — я на рассвете должен ехать дальше, поэтому все необходимо уточнить сегодня.
Товарищ командир! На санках Фаянго два верхних мешка предназначены нашему отряду. Гольды подбрасывают в партизанские отряды торбаса, унты, теплые варежки. Женщины расшили их узорами — от души. А остальное — по распоряжению штаба — отвезем в другие отряды. Я за это время объехал с Ваней несколько стойбищ: давно нас ждали, шили, готовили подарки. Милый и добрый народ. А какое радушие!.. Ну, теперь перейдем к неотложным вопросам…
Яницын коротко рассказал присутствующим о задаче, поставленной штабом отряду Лебедева. Долго, придирчиво, шаг за шагом проследили по карте-двухверстке пути следования к месту сбора отрядов для совместного налета на крупную железнодорожную станцию, склады интервентов в тылу врага.
Вадим Николаевич предупредил о трудностях следования по намеченному маршруту, о предстоящих испытаниях, которые явятся проверкой зрелости партизан, их мужества и готовности к ответственным заданиям.
— Наступление рассчитано на ночь, и, пока они там разберутся, мы свое дело сделаем, — энергично излагал Вадим план похода. Проницательные глаза комиссара пронзительно вглядывались в присутствующих и, казалось, читали все, что творилось в душе у каждого.
— Обмозгуем-ка, товарищ комиссар, еще разок: дело не шуточное, — сказал Сергей Петрович, и придирчиво, предусматривая все шансы за и против, партизаны стали вновь разбирать предложенный вариант налета.
«Обмозговывали» долго, сосредоточенно и, внеся некоторые поправки, приняли разработанный план.
После совещания бабка Палага подала им чай, и Сергей Петрович заметил, как внимательно поглядывает она на Вадима. Вот села на маленькую деревянную скамейку, принялась за шитье и нет-нет да и метнет испытующий взгляд на Яницына.
Сергей Петрович подсел к Палаге.
— Это ведь он приезжал в Темную речку при Советах? — спросила Палага. — Марьи Ивановны Яницыной сынок?
— Он, он! Хорошая у вас память, бабушка Палага. Сколько лет прошло, да и долго ли вы его видели!
— Ну, такого ухаря не трудно запомнить. Он хоть и старше сына моего, Николушки-покойника, и обличье другое, а вот чем-то схож с ним — тоже как будто весенним березовым соком налит: все в нем так и ходит, так и бродит! Большевик? Комиссар вашего отряда? О! Какими делами-то заправляет! — уважительно протянула бабка Палага. — Я и вижу — настоящий человек, большое в нем сердце…
— О чем это вы шепчетесь, заговорщики? Уединились ото всех! Вы к нам в гости, бабушка Палага? Неужели сами вещи привезли, а не Тимофеич и Никанор Ильич?
Палага не ответила на его вопрос, заплакала, загоревала.
— Случилось что-нибудь? — всполошился Яницын.
— В Темной речке, Вадим, случилось большое горе. — И Сергей Петрович рассказал Вадиму о казни стариков.
— Жалко товарищей! Обидно! Обидно потерять таких преданных друзей! Сережа! Возчик — Тимофеич? Он?
— Да, Тимофеич!
— Он был связным. Встречался я с ним и в Хабаровске: выполнял он там поручения штаба. У него дочь-вдова с кучей ребят. Тимофеич погиб за народное общее дело. Будь добр, возьми это на себя — я надолго выпадаю из жизни отряда — и поддержи всем, чем можно, его семью…
— О чем разговор? Конечно, будет сделано! — ответил Лебедев.
Яницын присел на скамью между Сергеем Петровичем и бабкой Палагой. Спросил участливо:
— Страшно около смерти ходить, бабушка Палага?
— И не приведи бог… Не сам смертный час страшен, а после, как домой шла. В жар и озноб меня ударило, шаг все прибавляю и прибавляю: а вдруг раздумают и на веревку вздернут? Весь день за шею хватаюсь — все будто петля давит!..
— Хватит об этом, — сказал Вадим. — Поживете теперь с нами, таежными жителями, — мы вам поможем поскорее все забыть. Вы нас должны будете сливанчиком побаловать, шанежкой картофельной…
— Николка, сынок мой, вот так вот шанежки любил, — завздыхала Палага. — Больно ты, батюшка, на сынка моего похож. На Николку. — Она заохала: — Ох похож! Убили его… Никак не свыкнусь, все он, живой, веселый, передо мной…
Чуткий охотничий сон покинул Фаянго: он услышал одышливые вздохи старухи.
— Бабушка Палага, однако, вздыхает? — соскочил проворно он с нар. — Ай, Палашка, ай, крепкая бабушка, над кем ты так вздыхаешь?
Бабка Палага вытирала слезы.
— Никанора Ильича вспомнила, кончину его мученическую, — призналась она, — доси вижу его и Тимофеича в петле…
— Никанорку? Семкиного папашку? Однако, он живой-здоровый. Я его три дня прошло в тайге встречал. Зачем так о нем вздыхаешь, Палашка? Однако, нехорошо так вздыхать, Палашка!
— Ой, Ваня! Ничего ты не знаешь, сердешный ты мой… Нету у нас Никанора. Сгубили его душители народа русского. Повесили вчерась его душегубы калмыковцы на площади в Темной речке.
Детски простодушное лицо Ивана Фаянго сморщилось. Он закачал головой, раскачиваясь на нарах, и запричитал:
— Ой, Никанорка! Ой, дружок! Помер! Ай-ай-ай! Беда-то какая без пули сразила! Ох сволочишки эти калмыковцы — направо-налево хватают. Однако, они простой народ совсем вывести хотят? Никанорка! Ай, Никанорка! Совсем молодой старик был. Однако, моложе меня будет? Я его оморочкой управлять учил…
Открылась дверь землянки. Согнувшись, чтобы не стукнуться головой о притолоку, вошел Семен Бессмертный в распахнутом желтом полушубке. Поздоровавшись с присутствующими, он коротко доложил Сергею Петровичу:
— Ваше задание выполнено, Сергей Петрович. Ответ просили передать устно — завтра в полдень будут у вас.
— Очень хорошо! Благодарю вас, Семен Никанорович!
Иван Фаянго, продолжая причмокивать и покачивать головой, смотрел жалостливо на Бессмертного.
— Однако, Семка, какая беда у тебя грянула! Папашка помер… Ай, Никанорка! Ай, дружок! Я тебе, Семка, копье — геда — подарю. Знаешь мое геда на медведя ходить… Хочешь, новые лыжи подарю? Сам приготовил, крепкие, из бархатного дерева, мехом сохатого обтянул. Ты не горюй, Семка, он теперь, однако, там с Марфой ханшин-водку пьет и сто чашек чумизы ест. Бабушка Марфа, поди, его встретила, угощение приготовила… — Нехитрыми словами Иван Фаянго старался утешить Семена. — Однако, он там с сынком моим, с Сережиным побратимом Нэмнэ-Моракху, встретился, все новости о нас передал. Поди, охотиться вместе будут, на соболя серми — ловушку — настораживать?
