Всеволод Кочетов - Секретарь обкома
Вот так — широкий и не мелочный. А что же он, Василий Антонович, — узкий и мелочный? Может быть, именно это скажут ему завтра на том высоком, строгом заседании?
Чем, чем закончится завтрашний день? «Что будет, что будет, что будет?» — стучали колеса вагона. Вагон раскачивало и мчало, мчало и мчало сквозь ночь…
56
Сидели с Лаврентьевым в кабинете Василия Антоновича. За окнами кружился слишком ранний, неустойчивый, реденький снежок. Мерно постукивали часы, и мирно текла беседа двух секретарей.
Василий Антонович листал потертую, истрепанную в карманах, записную книжку в клеенчатом переплете.
— Непременно, Петр Дементьевич, проследи, чтобы дорогу дотянули до Чиркова, — говорил он, отмечая карандашом очередную запись. — Деревня должна иметь должный вид. Поверь мне, через год-два там от экскурсантов и туристов отбоя не будет. Кажется, они хотят строить специальное здание под кружевную мастерскую. Помочь им надо. Да, а вот с Заборовьем… — Василий Антонович сделал вторую отметку. — Они планировали, — а мы, помнишь, поддерживали их в этом деле, — ставить на Жабинке плотину и строить межколхозную электростанцию. Лучше бы не тратить на это такую уймищу средств. Есть принципиальное согласие — подключить ряд наших районов к государственным высоковольтным электросетям. Нет смысла себя обманывать и, кое-как добившись электрического освещения в колхозах, считать, что они у нас электрифицированы. Вот, когда и машины закрутятся на электрическом токе, тогда, значит, мы тоже выполним план ГОЭЛРО. Дальше. Не упускай, пожалуйста, из виду молодую доярку Торопову. Помнишь, я рассказывал о своей поездке к ним в колхоз на катере?
— Знаю ее. Пока ты был в Москве, о ней «Старгородская правда» большой очерк дала.
— Вот видишь! Очень интересная девчонка. Может стать выдающимся мастером своего дела. — Василий Антонович поставил следующую птичку. — Насчет картинной галереи в Озёрах… Договорился. В область пришлют пару передвижных художественных выставок на целый год. Их можно будет провезти по кустам колхозов и совхозов. А в «Озёрах» пусть будет выставка Соломкина. Может, тоже экскурсантов привлечет. А помещение — отличное. Его под школу бы переоборудовать, под интернат для ребятишек, под детский сад, подо что хочешь.
Так сидели час, сидели второй. Записи из книжки Василия Антоновича одна за другой переходили в книжку Лаврентьева.
Вошел Воробьев.
— Василий Антонович, там секретарь обкома комсомола Петровичев. Привел с собой человек двадцать народу. На одну минутку, говорит. Что ответить?
— И весь этот народ с ним сюда просится? — Да, Василий Антонович.
— Ну, если на минутку, пусть заходят.
За Петровичевым, теснясь и сталкиваясь в дверях, в кабинет входили парни и девчата — кто смущенный, нерешительный, кто с подчеркнутой бравадой: бывал, мол, и не в таких местах, и вообще нам тут теряться не с чего, хозяева жизни мы.
— Присаживайтесь, молодые люди, — пригласил Василий Антонович.
Снова сказались характеры: одни ринулись на те стулья, что поближе к хозяину кабинета, другие устраивались чуть ли не у самых дверей.
— Извините, Василий Антонович, — сказал Петровичев. — Перед вами представители большой армии добровольцев… У нас такое движение начинается… Словом, скажи ты. — Петровичев повернулся к одному из парней. — Ты инициатор. Ты и скажи.
Парень был худенький, остроносенький, застенчивый; вид имел отнюдь не героический. Что угодно можно было ожидать услышать от него, но только не то, что услышали Василий Антонович и Лаврентьев.
— Мы знаем, — сказал паренек не очень уверенно, — что с будущего года начнутся работы на Старгородской Магнитке. Мы добровольцы. Мы хотим первыми пойти туда. Мы делегаты комсомольской конференции Свердловского района.
— Понятно, — сказал Василий Антонович. — Сведения ваши верны. Да, по решению правительства такие работы в области предстоят. Старгородская Магнитка будет. Очень рад вашей готовности. Но с подобными вопросами вы уж обращайтесь к нему. — Он кивнул в сторону Лаврентьева. — К секретарю обкома, товарищу. Лаврентьеву.
Василий Антонович на прощание пожал па очереди руки всем ребятам и девчатам, пришедшим с Петровичевым.
— Значит, это верно, Василий Антонович? — почти шепотом спросил Петровичев, выходя последним. — Уходите от нас?
— Верно, Сереженька, верно. Прощаться будем, правда, еще не сейчас. Несколько позже.
Проводив Петровичева, Василий Антонович возвратился к своей записной книжке.
— Пойдем дальше… В Ольховском сельсовете, близ колхоза имени Калинина, живет один старый дед, ему восемьдесят три года. Живет в сторожке на лесном озере. Отстал до того, что сознание его дальше тысяча девятьсот семнадцатого года, пожалуй, еще и не двинулось. Но это ладно, его уже не перевоспитаешь. Я не сумел ничего придумать. Может быть, ты, Петр Де-ментьевич, придумаешь, как с ним быть. Ну, можно ли оставить без присмотра такого старого человека. Ни в какой дом для престарелых не пойдет. Может быть, его возьмут сторожем или лесником на биостанцию Академии наук? Она там рядом, кажется. Перевезете его избушку… Подумай, Петр Дементьевич. А то не буду спокоен.
Вновь появился Воробьев.
— Василий Антонович, вы вызывали писателя Баксанова?
— Не вызывал, Иван Семенович, а приглашал. Зови его, зови.
Вошел, как всегда румяный, как всегда круглый и живой, ответственный секретарь Старгородского отделения Союза писателей. Начался разговор о делах в отделении, о том, над чем работает Баксанов.
— Работаю на нескольких станках сразу! — Ваксанов засмеялся. — Даже рук не хватает. Во-первых, заканчиваю роман о сегодняшней деревне. Не знаю, что получится, но писал, что называется, не переводя дыхания, с азартом. Во-вторых, неожиданно стал писать пьесу для Народного театра. Подбил меня на нее, говоря откровенно, товарищ Владычиц. Хорошую тему предложил. И вот, в-третьих, принялся за сбор материалов о первых советских дипломатах. Гурий Матвеевич Черногус помогает. Есть еще замыслы и более дальнего прицела…
— Отлично, Евгений Осипович, отлично. — Василий Антонович выдвинул ящик письменного стола и достал из него длинный футлярчик, оклеенный коричневым гранитолем. — Чтобы писалось лучше, острее, партийнее, вот вам от областного комитета партии эта вещичка. Все секретари так решили. — Он встал и подал футлярчик Баксанову.
Подняв крышку футлярчика, Баксанов увидел под ней, на зеленом бархате, вечную ручку с золоченым пером. На черном корпусе гравер вырезал золотыми буквами: «Писателю Евгению Осиповичу Баксанову от Старгородского областного комитета КПСС».
Держа подарок в руке, он опустился на стул, с полминуты сидел, не в силах сказать ни слова. Поднялся, бледный от волнения, с жаром потискал руки Василию Антоновичу и Лаврентьеву и вышел, так ничего и не сказав.
Ушел вскоре и Лаврентьев. Василий Антонович остался в кабинете один. Он постоял возле окна, следи за однообразным падением снежинок. Прошелся вдоль темных шкафов с книгами, меж страницами которых то там, то здесь торчали бумажные полоски в разное время заложенные им, Василием Антоновичем. Подошел к карте области. Водил глазами по знакомым названиям, видел за ними долгие дороги, бескрайние леса, болота, большие и малые селения. Видел лица председателей колхозов, совхозных директоров, парторгов, агрономов, бригадиров, доярок, трактористов… С каждым у него было какое-нибудь дело, какие-нибудь разговоры, о которых можно вспоминать, которые вновь можно продумывать. С каждым планировалось что-то на будущее.
Было грустно расставаться со всем тем, чего другой не смог бы увидеть на карте, но что видели глаза Василия Антоновича. Все это стало для него родным, близким, необходимым, и все это предстояло оставить, переступая в новую, неизвестно что несущую ему, трудную жизнь. Позади останется и вся область, с тысячами знакомых и незнакомых людей, которых никогда не обманывал Василий Антонович, о которых нередко он не мог не думать даже во сне. Оставался позади даже и сын Александр с его новой семьей. Вновь уходила в свою собственную самостоятельную жизнь Юлия. И только, как всегда, рядом будет одна она, родная, любящая и любимая, его верная Соня. Ей тоже надо срываться с места, оставлять свои недораскопанные курганы, своих кружевниц, недоспоренные с кем-то споры. Но для него она оставит, конечно, все. И в этом его счастье. Если Соня будет рядом, значит, все будет хорошо, какие бы трудности ни ждали впереди.
57
Вскоре после Октябрьских праздников на тех страницах центральных газет, где обычно помещаются материалы под рубрикой «Партийная жизнь», одна под другой были опубликованы две не очень бросающиеся в глаза хроникальные заметки;
