По собственному желанию - Борис Егорович Бондаренко
Все еще было рано, но он не спускал глаз с подъезда, боясь пропустить сына. И он наконец вышел, радостно улыбаясь чему-то, — может быть, просто солнцу, ударившему в лицо?
Кент завел мотор и, подождав, пока Сашка скроется за углом, медленно выехал со двора.
На его оклик сын вздрогнул и тут же остановился, втянув голову в плечи, и наконец медленно повернулся.
— Здравствуй, сынок.
— Здравствуй… папа, — быстро проглотил слово его сын, не двигаясь к нему.
— Садись, довезу тебя до школы.
Сашка медленно прошел несколько шагов, отделявших его от машины, неловко взобрался на сиденье.
Они не виделись все лето — в прошлый его приезд Сашка был в лагере, а перед этим они ездили в отпуск, — Кент отметил, что сын вытянулся, похудел и, кажется, стал еще больше похож на него.
— Ну как ты? — бодрым, уверенным — так ему казалось — голосом спросил Кент.
— Хорошо.
— Я, понимаешь, думал после обеда к тебе приехать, но еще не знаю, смогу ли задержаться, мне могут из Москвы позвонить, вот и решил с утра пораньше, на всякий случай, если не удастся больше увидеться.
Тонкие, худые руки его сына крепко сжимали ручку портфеля, на повороте его качнуло к Кенту, пригнало на секунду, но он тут же схватился за поручень на дверце и выпрямился.
Школа была близко, на машине весь путь занял не больше минуты. Кент остановился, взглянул на часы.
— Ну что, минут десять у нас есть, да?
— Да, — тихо сказал сын.
— Ну, расскажи о себе немного… Как в школе?
— Нормально. Мы же только начали учиться.
— Ну да, конечно… А как летом, хорошо отдохнул?
— Да. — Сын взглянул на него и тут же отвел взгляд. — Были на Азовском море.
— Я знаю. Много купался? Ты уже хорошо плаваешь?
— Не очень, — неохотно признался сын. — Метров тридцать всего проплываю.
— Ничего, еще научишься.
Сын молча смотрел на часы на приборном щитке. Кент перехватил его взгляд.
— Да ты не беспокойся, они спешат. — Он перевел стрелки назад. — А тебе, наверно, уже тоже можно часы носить? В классе есть у кого-нибудь?
— Да, у двоих.
— Тогда знаешь что? Если я сегодня не смогу выбраться к тебе, то приеду недели через две и мы съездим в магазин и купим тебе часы. Сам выберешь, какие захочешь. Договорились?
— Хорошо.
— А пока на́ вот тебе, — Кент дал ему набор фломастеров. — Это французские, двенадцать цветов.
Сын осторожно, словно боялся обжечься, взял у него блестящую цветную коробку.
— Спасибо… папа.
Он мучительно покраснел, и Кент отвернулся, ухватился обеими руками за руль. Так промолчали они, отец и сын, остававшуюся им минуту.
— Ну, иди, тебе уже пора, — сказал наконец Кент, повернувшись к нему и улыбаясь.
— Да. — Сын все еще держал коробку в руке, будто раздумывал, не отказаться ли от подарка, и Кент подсказал:
— Да ты положи в портфель.
Сын послушно, торопливо открыл портфель.
Кент смотрел, как он идет прочь, чуть кособочась под тяжестью портфеля. Оглянется или нет?
Сын не оглянулся.
Марина уже открывала ему дверь, когда он поднимался по лестнице, весело улыбалась, приготовившись поцеловать его. Они давно были готовы и ждали его. Но Кент еще звонил в Москву, и автомат, как назло, очень долго рыскал в миллионной путанице проводов, и наконец визгливо доложил длинными гудками: «Не-ет, не-ет, не-ет…»
— Ладно, поехали.
Они не могли не заметить его рассеянного, сумрачного настроения и, очевидно приписав его неудачному свиданию с сыном, старались всячески развлечь его. И Кент улыбался их шуткам, отвечал на них и старался казаться спокойным и веселым, но к концу этого долгого солнечного дня понял, что ничего у него не получается. Надо было возвращаться домой, к Шанталь, а он не знал, как сообщить им об этом, — ведь он уже сказал, что уедет только завтра к вечеру. Хорошо еще, что день выдался на славу, и мясо на рынке они купили отличное, и место выбрали спокойное.
Софья Михайловна ела мало, Кент тоже не слишком усердствовал, зато Марина поработала за двоих, щедро запивая ароматные куски мяса сухим вином, поддразнивала их:
— Что, совсем остарели, доктора-лауреаты? И поесть как следует не могут. Смотрите, столоначальники, зачахнете среди бумаг, зубы повыпадают, кто вам жевать будет?
— Да уж не ты, конечно, — сказала Софья Михайловна.
— Где уж нам уж выйти замуж, — Марина подмигнула Кенту, — я уж вам уж так уж дам уж…
— Марина! — строго остановила ее мать.
— А чего я такого сказала? — невинно удивилась Марина. — Это же всего-навсего народная присказка, фольклор, так сказать.
Кент рассмеялся — вторую часть этой «присказки» ему слышать не приходилось, — но Софья Михайловна, покраснев, продолжала отчитывать дочь:
— Не забивай себе голову пошлятиной и знай, где что можно сказать.
— Да знаю, ма, знаю, — отмахнулась Марина. — Неужели и с вами обязательно на все пуговицы застегиваться?
— Где там застегиваться, ты вон, — Софья Михайловна покосилась на приоткрытую грудь дочери, — сейчас и вовсе расстегнешься.
— Ну да, расстегнешься с вами! — Марина наконец «отвалилась» от шашлыка и легла на спину, удовлетворенно провела ладонью по животу. — Уф, хорошо-то как… Нет, граждане лауреаты, что ни говорите, а хорошо поесть — это очень неплохо. Тавтология, конечно, но какая приятная!
— Смотри, — сказала Софья Михайловна, — годам к тридцати разнесет тебя с таким аппетитом.
— Эка, сказала тоже… Ну и разнесет, ну и что? Кто-нибудь и толстую меня полюбит. Это во-первых. А во-вторых, не разнесет, я в папаньку пошла, а он, сама знаешь, до сих пор поджарый, как борзой кобель.
— А ну тебя! — совсем рассердилась Софья Михайловна, и Марина, перевернувшись на живот, погладила ее руку:
— Да ладно, ма, уж и слова сказать нельзя… Я, что ли, виновата,
