Том 2. Черное море. Дым отечества - Константин Георгиевич Паустовский
В кабине было тесно, но сухо и тепло. Дождь барабанил по жестяной крыше.
В непроглядной, бывающей только на юге темноте проходили, чавкая сапогами, бойцы, закутанные в плащ-палатки. Они ругали дорогу и ливень, перекликались. Потом кто-то застучал в дверцу кабины.
– Чего нужно? – спросил водитель.
– Эй, друг-приятель, – ответил из темноты веселый голос, – пусти нашу сестру в кабину.
– А у вас что, своей кабины нету?
– Есть у нас кабина, – мирно ответили из темноты, – только в ней лежит майор. Раненный в ногу. У нас в кабине деться некуда.
– Ну, давай! – Водитель приоткрыл дверцу. – Сожмемся.
В кабину из темноты втолкнули сестру. Вода стекала с ее плаща. Боец сполз на пол, и сестра втиснулась между Пахомовым и водителем.
– Вы, пожалуйста, не сердитесь, – сказала сестра, и Пахомов насторожился. – Дождь пройдет, и я уйду.
– Погодите, – сказал Пахомов. – Где-то я слышал ваш голос, сестра.
– Может быть, и слышали, – ответила сестра, – но только не в оперном театре.
– Родного отца не узнаешь в такой темноте, – заметил водитель.
– Так вы же Нина Черненко, – сказал Пахомов. – Помните Михайловское? И Ленинград? Вы как-то туда приезжали с Татьяной Андреевной.
– Неужели Миша? – спросила сестра и замолчала. Очевидно, она была не меньше Пахомова поражена этой встречей. – Неужели вы, Миша? Пахомов? Прямо чудо какое-то. Где привелось встретиться!
Нина высвободила руку из-под плаща, нашла руку Пахомова и крепко ее пожала. Блеснула молния, и Пахомов увидел лицо Нины – мокрое, с изумленными глазами.
Начался торопливый разговор. Нина расспрашивала обо всех – о Татьяне Андреевне, Варваре Гавриловне, о сердитом Вермеле и маленьком Швейцере. Пахомов отвечал. Ночь уже не казалась ему такой угрюмой, заполненной ядовитым дымом грозы.
Нина сказала, что сопровождает в Одессу раненого майора. Через день она будет проезжать обратно через Тирасполь в свой санитарный батальон. Тогда, может быть, ей удастся забежать в редакцию и повидать Пахомова.
– Ну, а как же вы и… – спросила Нина и замолкла.
– Что «и»?
Нина спросила совсем тихо:
– Как же вы и… Татьяна Андреевна?
Пахомов молчал. Снова зачавкали по грязи сапоги. Кто-то крикнул:
– Эй, где тут сестра Черненко? Нина отозвалась.
– С майором плохо, – сказал из темноты голос. – Пройдите к нему, сестра.
Нина обняла Пахомова за шею, поцеловала в мокрое лицо.
– Ну, не горюйте, – сказала она.
Через полчаса машина тронулась и, буксуя, визжа, поползла вверх, потом, занося задние колеса, начала медленно спускаться.
Пахомов дремал. Изредка он открывал глаза, но ничего не видел. Назойливо дребезжала стальная каска водителя, валявшаяся под ногами на полу кабины.
Потом на горизонте появилась водянистая полоса рассвета. Стала смутно видна размокшая степь, машины, застрявшие в грязи, железная дорога, огромные воронки около полотна и стаи галок, вылетавших с сердитым криком из этих воронок. А утром начался Тирасполь – плоский город с потемневшими от дождя домами.
Редакция «Отечества» помещалась в бывшем Дворце пионеров. В рисовальном зале, где на подоконниках были свалены в кучу гипсовые Зевсы и листья аканфа, Пахомов представился редактору – молчаливому комиссару.
– Отдохните малость, – сказал редактор, – а вечером возьметесь за дело. Художник нам очень нужен.
Застенчивый боец провел облепленного грязью Пахомова в комнату, уставленную чучелами птиц и глобусами. На полу лежал соломенный тюфяк. Пахомов подложил под голову рюкзак, повалился, не снимая сапог, на тюфяк, и тотчас у него в голове десятками телеграфных проводов загудел сон.
Но проспал он не больше получаса. Кто-то потянул его за ногу, сказал: «Тревога! Немедленно пройдите в укрытие в саду».
Сонный, усталый, он вышел в сад, спустился в щель, измазав в глине руки. На дно щели натекла вода. Рядом в темноте курили незнакомые бойцы, спорили о свойствах немецкого пистолета «парабеллум». Снаружи приближался угрюмый вой моторов, хлопали зенитки. Грохнула поблизости бомба. На голову посыпались комья глины.
Пахомову было холодно Хотелось скорее вернуться в комнату с чучелами и снова уснуть. «Странно, – подумал он – Лето, как осень. Мокрота, неуют, свист черных бомб, ожидание смерти в глинистой луже В лицо лезут тонкие мокрые корни, пахнет горьким табаком Вот как встречает война! Очевидно, мужество начинается с испытания выносливости и терпения».
Глава 10
Первый снаряд ударил в новгородский кремль перед вечером. Зазвенели стекла в деревянных домишках, осколки посыпались в горшки с бальзамином, на вязаные скатерти, крашеные полы. Потом за вокзалом снова тяжко вздохнула земля – второй снаряд угодил прямо в Волхов.
Вермель бежал от дома Варвары Гавриловны к кремлю, в собор. Только час назад он вместе с заведующим музеем и учениками ремесленного училища, присланными в помощь, заколотил там последние ящики с иконами, древней церковной утварью и рукописными книгами. Вермель то бежал, то останавливался, чтобы отдышаться, хватался за заборы, за телеграфные столбы.
Через кремль уже проходили войска. Шли машины с пыльной пехотой. Качаясь на выбоинах, ползли орудия, танки, высокие броневики.
Вермель добежал до собора. Главный вход был открыт. Пол в соборе густо засыпало известкой.
Ящики стояли на хорах, в ризнице. Вермель начал открывать дверь на хоры. Старинный замок с тяжелым вывинчивающимся затвором долго не поддавался. Наконец Вермель открыл замок, толкнул железную дверь и остановился, – ему показалось, что вся ризница в огне. Кровавый свет лился сверху на каменные ступени. Вермель не сразу сообразил, что в окна падал закат.
Все ящики были целы. Вермель присел на один из них, порылся в кармане, – носового платка не оказалось. Тогда он вытер потное лицо полой бархатной куртки, достал папиросу, закурил и сказал очень громко, как бы убеждая самого себя:
– Успокойся, старик. Что же теперь делать?
Надо было вывозить ящики. Но Вермель знал, что это невозможно. Куда пойдешь, кого попросишь, когда в предместьях города уже завязывался бой. Где взять грузовики и, наконец, людей, чтобы вытащить ящики, – они были необыкновенно тяжелые, будто налитые свинцом.
В притворе сидел на полу раненый боец. Около него хлопотал санитар. «Учти, что у меня кость задета, – строго говорил раненый, – крепче бинтуй».
Вермель вышел на площадь. Около паперти стояла машина с бойцами. Шофер копался в моторе. Рядом курил низенький лейтенант. Вермель подошел к лейтенанту, окликнул, но тот не обратил на Вермеля никакого внимания. Он пристально следил за возней шофера и говорил: «Ты не нервничай, а то еще хуже наковыряешь». Вермель снова окликнул его. Лейтенант обернулся, недовольно посмотрел на Вермеля, сказал:
– Не могу я вас взять, товарищ. У меня машина с бойцами. Втиснуться некуда. И рад бы, да не могу.
– Да я и не прошусь к вам в
