Семен Бабаевский - Собрание сочинений в 5 томах. Том 4
Когда Ульяша принесла ему ужин и не улыбнулась, как бывало, своей милой улыбкой, в ее потускневших глазах Щедров заметил какую-то невысказанную печаль и что-то похожее на страх. Никогда еще Ульяша не смотрела на него так строго. «Да, большое счастье, что я встретил эту девушку, — думал он, видя в ее глазах все ту же печаль. — Она не только нравится мне, я люблю ее, только еще боюсь в этом себе сознаться. Да, я люблю Ульяшу. И как бы было хорошо там, вблизи Эльбруса, сказать ей о своей любви и услышать от нее, что и она меня любит…»
Он приблизился к ней и спросил:
— Милая Ульяша, что с тобой? Отчего сегодня такая невеселая?
— Антон Иванович, я хотела вам сказать…
— Говори, говори, я слушаю. Что хотела сказать?
— Антон Иванович, я боюсь за вас…
— Вот как! Не понимаю. Что за боязнь?
— Случайно, в больнице, я услышала разговор. О вас. Говорили двое мужчин. Один хвалил вас, сказал, что побольше бы нам Щедровых, а другой…
Она умолкла, потупив глаза.
— Что другой?
— Он сказал, что вы погибнете, что такие…
Опять она не могла говорить.
— Какие же? Да ты смелее!
— Он назвал вас ругательным словом и сказал, что вы — выскочка, что вам больше всех надо и что для вас добром это не кончится. — Ульяша с мольбой во взгляде смотрела на Щедрова. — Антон Иванович, будьте как все. Ради меня будьте, а?
— Ульяша, да ведь я и есть как все! И делаю то, что должен делать. Обязан делать, понимаешь? — Он вдруг впервые взял ее за руки, теплые ее пальцы как-то странно дрогнули. — Ульяша, не надо об этом. Зачем? Пусть говорят обо мне все, что хотят. Не испугаюсь. А ты успокойся. Знаешь что, Ульяша? Хочешь побывать в гостях у Эльбруса? Хочешь, а? Да ты улыбнись!
— Хочу, — сказала она тихо, и ее строгие глаза заблестели. — А когда?
— Завтра. Ты свободна? Выедем пораньше.
— А вернемся?
— Пробудем там весь день.
— Харчишки захватить?
— Непременно.
— Только ничего не говорите бабушке, — заговорщически прошептала она. — Хорошо?
Щедров кивнул.
По телефону он предупредил Ванцетти о поездке в горы, сказал, что надо выехать на рассвете. В этот вечер он не прикоснулся к своей тетради. Рано лег в постель, хотел сразу же уснуть и не смог. До полуночи пролежал с открытыми глазами, думая об Ульяше. Мысленно любовался ею, разговаривал с ней, успел сказать и о том, как он любит ее, и о том, какая она не то что красивая, а необыкновенная. Он представлял себе, как она молча посмотрит на него и щеки ее засмеются. «Милая Ульяша, чего же ты молчишь?» — «А что надо сказать?» — «Скажи то, что я тебе сказал». — «Хорошо, скажу, только не сейчас». Он так размечтался, что уже видел, как они с Ульяшей пойдут в загс, как станут мужем и женой, как он будет помогать Ульяше готовиться в институт, как будет ездить к ней в Степновск или ждать ее каникул и как у них родится ребенок — все равно мальчик или девочка…
В этот вечер и Ульяша долго не ложилась спать. Взволнованная и разговором с Щедровым и его неожиданным предложением, она тайно от бабушки готовилась к завтрашней поездке. Труднее всего было с едой — не знала, что взять, да и без бабушки сделать это было невозможно. Непременно узнает. А Ульяше нужно было скрыть и то, что она едет к Эльбрусу, и особенно то, что едет со Щедровым. И если бы на душе у нее было спокойно, то все делалось бы быстрее и проще. После того как Щедров как-то вдруг неожиданно взял ее за руки и пригласил поехать «в гости к Эльбрусу», Ульяшу охватило беспокойство, она отдалась тому волнующему чувству, которого ждала и которого боялась. «А чего же мне бояться? — думала она, краснея и прижимая ладони к щекам. — Что же тут такого особенного и страшного? Он мог бы пригласить кого угодно, даже мою бабушку или ту женщину, что приходила к нему. А пригласил меня. И когда говорил об этом, то я видела: он тоже волновался, а глаза, как всегда, были добрые. А как он сказал? «Я и есть как все. Пусть говорят обо мне, что хотят…» Я поеду, поеду с ним, кругом одни горы, и мы вдвоем…»
Она хотела успокоиться, а в душе ее теснилась тревога и предчувствие чего-то необычного и страшного, и вся она вдруг изменилась. Ее лицо, всегда беспечное, веселое, снова сделалось озабоченным и серьезным. Щеки не смеялись, а пылали. Голос, обычно звонкий и даже резкий, почему-то стал мягким и задушевным. Она напевала песенку без слов, тихо и грустно. В ее спокойной прежде походке появилась порывистость — она не ходила, а бегала. И особенно выдавали ее состояние глаза — настороженно-радостные. Сгорая от стыда, она замерла, когда бабушка, заметив эту ее душевную перемену, обняла, заглянула в испуганные глаза и спросила:
— Внучка, милая, что с тобой?
— А что?
— Да ить ты на себя не похожа! Отчего так переродилась?
— Ой, что ты, бабушка! Придумала! Я какая была, такая и есть.
— Не хитри, Ульяна! Да ты никак куда-то собираешься?
— Бабуся, ты угадала! Завтра с подругами пойду в лес за Кубань, — не задумываясь соврала Ульяша, еще больше покраснев. — На весь день. Честное слово!
— Кто с тобой пойдет?
— Люся, Света, Катя. Еще Танюша Полуянова.
— А парни?
— Без них лучше… Бабушка, мне нужны харчи. Помоги собрать.
— А что надо?
— Я не знаю. Что-нибудь.
— Сейчас соберем.
Сетка, набитая продуктами, была подвешена на гвоздике в сенцах. Ульяша, довольная тем, что к отъезду все готово и что бабушка ничего не узнала, ушла в свою комнату. «Как бы нам пораньше встать и незаметно уехать? А если он проспит, мне неудобно его будить, — думала Ульяша, уже лежа в кровати и всем своим существом чувствуя, что рядом, за стенкой, находится Щедров. — И зачем между нами эта стенка? А если бы ее не было? Что тогда? Глупо… Ни к чему эти мысли».
Она боялась даже подумать о том, что было бы, если бы вдруг стенки не стало, и прижимая пылавшее лицо к подушке, тихонько рассмеялась. Теперь она уже не могла без волнения думать о Щедрове, не могла без замирания сердца слышать его голос, не могла без смущения смотреть ему в глаза. Ей в Щедрове правилось все: и его серьезность, и его скуластое лицо, и то, что он сказал: «Я и есть как все», и то, что он записывал в свою тетрадь что-то свое, таинственное, и то, что он подолгу бывал в станицах, и даже то, что у него, как у немногих мужчин, не было чуба.
«Как же ласково он сегодня смотрел на меня, удивительно ласково, и с каким-то недоумением, словно бы первый раз увидел, — думала она. — За руки взял, и это было для меня так неожиданно, что я вздрогнула, а рук его не почувствовала. «Ульяша, хочешь побывать в гостях у Эльбруса?» И голос у него тихий, совсем не такой, каким был раньше. Смотрел на меня и чему-то удивлялся. А чему? Неужели тому, что видел меня? Раньше тоже, бывало, смотрел и ничего не видел, не замечал меня, а сегодня увидел… Ах, Антон Иванович, Антон Иванович, если бы ты знал, как я тебя люблю! Словами этого не высказать. И ничего, что ты старше меня. Я так тебя люблю, что если бы ты сейчас постучал и сказал: «Ульяша, ломай эту ненавистную стенку и иди ко мне, навсегда, на всю жизнь», — не задумавшись, я разрушила бы все преграды и пошла бы к тебе. А ты не только не зовешь меня, а до сегодняшнего дня я была для тебя безразлична. И я так рада, что теперь ты заметил меня и что мы вместе поедем в гости к Эльбрусу. Только не сказал, какое надеть платье. Жаль, что у меня их всего три. Надену серенькое, оно тебе понравится. А какие надеть туфли? Новые нельзя, в них трудно ходить по горам. Надену башмаки. Ведь любят не за хорошую обувь и не за наряды. А за что? Разве я знаю. Он тоже ходит в старом костюме, а мне он правится, потому что есть в нем что-то для меня родное, что-то хорошее…»
Она так размечталась, что все реальное вдруг куда-то отошло, и ее чуткие уши уловили стук в дверь, такой отдаленный и слабый, что ей показалось, будто это стучало ее часто бьющееся сердце. Она испугалась этого стука, лежала, затаив дыхание. «Кто это? Неужели он? Ко мне? Нет, нет, не может быть… А кто же?» Стук повторился так робко, точно какая-то птица клювом своим слабо ударяла в дверь… «Нет, это не он. А кто же? А если он?» Она натянула на голову одеяло и лежала так, стараясь не дышать. А в ушах все тот же, совсем уже слабый, словно бы из земли идущий стук. Дышать было трудно, она отбросила одеяло и опять слышала тот же стук. «Что же делать? Открыть? Чего я боюсь, пусть войдет. Может, он забыл что-то сказать о завтрашней поездке? Да и чего мне его бояться?» Она вскочила с кровати, накинула на плечи шаль и, неслышно ступая босыми ногами и путаясь в длинной ночной сорочке, приблизилась к дверям. Прислушалась. Тишина. Она смело, рывком распахнула дверь. Никого не было, только неширокая полоска лунного света, пробиваясь сквозь оконце, протянулась по коридору. Удивленная, смущенная, она взглянула на дверь комнаты Щедрова, затем прошла во двор. Полная луна разгуливала над спящей станицей, было так тихо, что улавливался даже шелест листьев в саду. Она постояла на ступеньках крыльца и вернулась в комнату. Села на кровать, закрыла лицо рунами и беззвучно рассмеялась. «Ах, какая же я дурочка, это же мне только привиделось, — думала она, не в силах удержать смех. — Он спит себе спокойно, а я, ненормальная, перепугалась… Скорей бы прошла ночь…»
