Лев Кассиль - Том 1. Кондуит и Швамбрания. Вратарь Республики
– Ах ты, черт тебя возьми! Прямо настоящий капельмейстер-капельдудкин! – смеялись бойцы.
Я тогда был каптенармусом в цейхгаузе. По-русски говоря, каптёр. Иногда и за повара. Я стал прикидывать. Как-нибудь, думаю, прокормим. И тут, спасибо, один боец придумал… Это был такой длинный, тощий парень. Плясуном он считался первым у нас. Ноги у него были как будто раскладные – и взад, и вперёд, и вбок, и в круг – как угодно он ими действовал. Фамилия у него тоже была смешная – Чебурашкин, а звали мы его все для смеха «Трах-тарарашкин».
Трах-тарарашкин вышел вперёд и сказал товарищу Морковникову:
– Дозвольте доложить, товарищ командир. Мы можем вполне тут по военному закону действовать. Как этот зверь, хотя и бессловесный, но имеет в себе большое поднятие духа, которое нам требуется, если боевая операция, то можем, считаю, зачислить его на всякое довольствие при музыкальной команде, по всей форме, как агитмедведя…
Как раз за день до этого у нас на станции остановился агитвагон и давал представление.
Там тоже были всякие танцы с музыкой, и ловкие актёры протаскивали белых…
– А что, – сказал товарищ Морковников, – это действительно мысль! Молодец, Чебурашкин! Егоров, зачисли и пиши: «Зачислен на довольствие один агитмедведь, в скобках: один»… А ты, – сказал командир цыгану, – как тебя по фамилии?..
– Шевардин.
– Так вот, друг-товарищ Шевардин, шерсти и на Капельдудкине твоём хватит, а поэтому изволь бороду свою сократить. Что ты такой Жучкой ходишь?
– Не дам бороду! – сказал цыган, и глаза так и занялись у него.
– Что тебе борода? – сказал я цыгану. – Что ты, поп, что ли? Божье подобие соблюдаешь?
Цыган подумал, постоял, посмотрел на медведя, снял шарманку и барабан, потом опять навьючил их на себя, снова снял, сложил все на землю, сорвал вдруг шапку с головы, ударил её о землю, заплакал и сказал:
– Зови, чёртова башка, цирюльника, пусть режет цыганскую мою красоту! Эй, прощай, борода!.. Только пусть её мне на память отдадут…
Так и стал жить при нашем отряде стриженый цыган с медведем. Я раздобыл краски, мы заново отделали шарманку, замазали на ней принцессу и цветочки, намалевали красные флаги и вывели: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Только с музыкой мы ничего поделать не могли. Так и продолжала играть цыганова шарманка польку-кокетку, вальс «Дунайские волны», «Маруся отравилась» и другую музыку старого режима. Не было боевого духа в этой шарманке. Но иногда хорошо послушать и грустную песню вечерком.
Отличные песни знал цыган! А плясать он умел так задиристо, круто и ходко, что даже Чебурашкина нашего переплясал. Шевардин и Чебурашкин крепко подружились. Только на пляску они были соперниками, и ни один не хотел уступать. Когда они срывались в пляс, казалось, дым сейчас пойдёт от их рубах, загорятся сейчас плясуны. Жарко плясали Шевардин и Чебурашкин: один чисто хлещет, а другой, «супорот на пупорот», ещё пару поддаёт. Земля кругом дрожала, все ходуном ходило. У бойцов плечи дёргались да пятки чесались. И Капельдудка не отставал от них. Он вставал на дыбки и начинал топтаться. И вот идёт медведь по кругу вперевалку, а цыган так и чешет, так и чешет да приговаривает:
Топот, топот у Потапа,То-то было топоту.Вот пришёл потоп Потапу,Потонул Потап в поту…
И после такого пляса нам казалось: дай любую позицию – голыми руками возьмём! Честное красноармейское…
С питанием мы кое-как наладили. Я выдавал Капельдудке паек, как ему определил командир; цыган тоже промышлял, доставал где-то махану, подкармливал своего Потапыча. Мы в то время были оттянуты на резерв, и особенно больших дел у нас не было. Но вскоре нас перебросили к Волге, на самые передовые позиции. И тут Капельдудка наш первый раз показал себя в деле.
Нам нужно было тогда перейти через замёрзшую Волгу по льду. А на том берегу белые укрепились. День выдался морозный. Над рекой плыла студёная мгла. Мы ползли по льду, и с нами полз, рядом с Шевардиным, косматый Капельдудка. Его взяли, чтобы веселее было.
Волга в тот год стала неровно. Льдина громоздилась на льдину. Хоронясь по-за льдинами, пробирались мы к тому берегу. И тут нас заметили. Застрочили из пулеметов. Со звоном осыпались срезанные верхушки торчавших льдинок. А потом с горки в нас шарахнули из батареи… Вокруг нас крошился лёд, вода дыбом вставала из полыньи. Бойцы падали в воду, течение хватало их за ноги и утаскивало под лёд. Но мы все ползли, и с нами полз Капельдудка.
Капельдудка не привык к артиллерии. Как только над нами или поблизости разрывался снаряд, он разом припадал ко льду, потом приподымал морду, с опаской осматривался, привставал и топал бегом вперёд. А на том месте, где он только что лежал, дымилась лужица. Такая уж у них медвежья натура. Но Капельдудка не был трусом. Нет! Когда передовая цепь доползла до намеченной линии, под самую кручу, где артиллерия нас не могла достать, и товарищ Морковников вскочил и закричал: «Ура! Пошла напрямик», – сейчас же Капельдудка разом вскочил на все четыре лапы, взбодрился и пошёл с нами в атаку.
Это было серьёзное дело, тяжёлый бой. Цыгану тогда легонько прострочило руку, а после боя мы увидели, что левое ухо Капельдудки кровоточит. Рассмотрели мы внимательно и нашли в ухе дырку. Видно, пулей стегануло.
С той поры Капельдудка наш привык к боевым действиям.
Но раз мы попали с ним в такую переделку, что только чудом каким-то вылезли целыми. Наш отряд занял у деревни Понурки большое имение графа Валабуева. Отряд наш выбил оттуда противника и пошёл его преследовать до леса, а я, как каптенармус, отстал немножко по хозяйственной части. Решил посмотреть, не осталось ли в имении какой провизии. Все сгодится в военное время! И со мной остались Чебурашкин да цыган Шевардин со своим Капельдудкой. Цыган тоже все для своего медведя пропитание искал. Таратайку свою мы оставили во дворе за углом.
Дом у графа Валабуева был просторный, форменный дворец, хотя и пострадал от солдатских постоев: паркетины были всюду выбиты.
Мы подымались по широкой лестнице, и вдруг наш Капельдудка сердито заурчал, вся шерсть ершом встала на нём. Он прижал уши.
Мы взглянули наверх. Там, на верхней площадке парадной лестницы, стоял набитый трухой медведь-чучело. Чучело держало в передних лапах поднос. Сюда, на поднос, бывшие графские гости клали свои визитные карточки. Положение было такое обычно: гости, так сказать, регистрировались, чтобы знать, кто такой пожаловал. И вот для этой надобности стоял на лестнице медвежий болван, чучело набитое.
– Эх, – сказал Чебурашкин Капельдудке, – как же ты, такой агитмедведь, а набитого дурака за своего признаешь?! Не видишь, что вдруг, что так, кто друг, кто враг.
И Капельдудка наш засмущался. Он отвернулся и протопал мимо чучела, как будто не замечая его. Мы прошли наверх и попали в большую приёмную комнату… И здесь тоже паркет был выщерблен: верно, паркетинами топили печурку, пристроенную у окна.
Только мы огляделись – под окном раздался топот, и мы увидели, что во двор въехала пятёрка конных, а за ними ещё трое. У всех были белые кокарды на папахах. Значит, попались!.. Верно, белый разъезд наскочил на нас. Что тут делать, куда бежать? Как говорится, слева берег, справа ерик, посредине буерак…
– Тикай, тикай, – сказал я Шевардину, – тикай скорее, цыган, бросай своего Капельдудку, спасай свою человеческую душу!
Но он стал весь синий, ударил себя обоими кулаками в грудь и говорит:
– Ни за что в жизни одного его не брошу!
Он подбежал к медведю, потащил его в угол, поднял на дыбки.
– Потап Потапыч, – сказал цыган, – замри… Цыц и замри!
И медведь встал на задние лапы в угол, а в передние цыган сунул ему поднос. И медведь стал как чучело.
Только мы с Чебурашкиным рванулись в сторону, к окну, как сразу из двух дверей в нас упёрлись штыки и дула:
– Руки вверх, кидай оружие!
А какое у нас оружие? Хозяйственная часть, музыкантская команда. Все наше оружие в таратайке осталось. Только у Чебурашкина была шашка, да и где нам троим против восьмерых? Я принял тут два раза по зубам. Цыгана ткнули под сердце наганом, так что он весь скрутился, а Чебурашкина стукнули по затылку рукояткой нагана. И он ударился лицом о подоконник. Мы стояли и молчали. У меня и Чебурашкина всё было в крови. Тут вошёл их главный, поручик. Он вошёл, посмотрел на нас и сказал с видимым удовольствием:
– А, задержали? Отлично. Сейчас я их немножко исповедаю.
Он сел за стол, снял фуражку, пригладил пробор, положил на стол наган, скинул портупею, посмотрел, куда её деть, и бросил в угол. Он бросил портупею в угол, прямо в нашего Капельдудку. Мы все трое зажмурились. А Ка-пельдудка стоял не шелохнувшись. Капельдудка знал свою службу. Он даже глаза закрыл. И портупея повисла на его лапе. Как чучело стоял медведь. Поручик закурил, расстегнул китель, потянулся на кресле и сказал своим:
