Все случилось летом - Эвалд Вилкс
Но Рудис, слова матери и в самом деле ерундой считая, тотчас позабыл про них, заговорил о другом.
— Знаешь, что я надумал? Построим новый дом, надоели эти развалюхи. Снесем их. Бревна, которые можно использовать, оставим, все остальное — в печку. И построим такой дом, чтоб сплошь состоял из одной крыши. Сверху донизу крыша, покрытая красной черепицей.
Боже правый! Анна Сабул так и крутанулась на одной ноге, чтобы скорее приглядеть место, куда бы присесть. Опустилась на перевернутое вверх дном корыто. Заморгала глазами и все смотрела на сына.
— Да как в такой дом войдешь… В котором одна крыша… Ползком, что ли?
— Ну, не то чтоб уж одна крыша. С каждого торца по двери. А окна будут с обеих сторон выходить на крышу. Все будет в большом порядке, ты не волнуйся.
— А как же Амануллис?
Это у нее просто так вырвалось — хотелось напомнить, что кутерьма с быком еще не кончилась. А потому, прежде чем затевать чудеса в решете, следует… подумать, что ли.
— Амануллис? — переспросил сын, будто впервые услышал это имя. — Его… его придется продать. Ну да.
Мать подскочила с корыта. Это надо же! Нет, лучше сейчас не касаться ни того, ни другого, может, сын до вечера обо всем позабудет. Ни слова! Будто в рот воды набрала, хотя все внутри так и варится. С ним с ума можно спятить!
Анна дошла до куста сирени, взяла прислоненную к кусту цапку. Конечно же, неточеная. Подошел и Рудис, должно быть, сообразив, что мать не очень-то его словам обрадовалась. Обнял ее за плечи, притянул к себе, точно хотел повиниться…
— Ну, не дуйся, — сказал он. — Не так уж все худо… А будет еще лучше!
— Да разве я что говорю, — уклончиво отозвалась она. И еще добавила: — Тебе виднее… — Про себя же подумала: «Вот как тает моя строгость — комок сала на горячей сковородке. Ему, паршивцу, стоит меня чуточку приласкать, совсем чуточку, так я сразу на попятную».
Она высвободилась от сыновьих объятий и спокойно сказала:
— А цапку ты мне наточи!
Потом торопливо пошла на свекольное поле — в одной руке бидон с водой, для вкуса замешенной вареньем из черной смородины, в другой — цапка. Анна шла, не переставая досадовать, что так долго заспалась, теперь по жаре придется работать, а тут еще Рудис задержал своими баснями. И чем все это кончится, даже господу богу навряд ли известно, только на сердце так неспокойно.
Свекольное поле было большое, и она шагала к своим пятнадцати грядкам, за которыми взялась ухаживать. Грядки убегали вдаль совсем как железнодорожные рельсы, конец их едва был виден. По полю недавно прошелся трактор с культиватором, пропахав междугрядья, а ей предстояло разредить свекольные саженцы и убрать сорняки.
Схоронив бидончик в тени кустарника, она покрепче ухватила цапку и, словно стосковавшись по работе, принялась за дело — прополет грядку с одной стороны, потом примется за другую, и так шаг за шагом. И чем дальше она уходила, тем больше забывались все неурядицы — дом, сыновья. Хорошо, что сегодня в поле не видать соседок, а то бы пошли разговоры, расспросы.
Немного погодя Анна оглянулась. Эх, надо бы и третью гряду прихватить, две маловато. С тремя, правда, движешься не так шибко, зато в один прием больше делаешь и хождений меньше.
Она вернулась на край поля, чтобы подогнать и третью грядку, по дороге скинула блузку, сняла платок. Снимая блузку, застеснялась было, а потом решила: «А чего там… Если кто и увидит наготу старой женщины, не жалко, пускай потешится».
На середине поля захотелось пить — больно солнце припекало, поле точно жаровня, к тому же безветрие. «Дойти бы напиться, — подумала Анна, — да жаль терять время — пока туда дойдешь, потом обратно. И нехорошо много пить, потеть будешь. Лучше покусаю стебелек, и жажда уймется».
Анна двинулась дальше. Иногда на грядках попадалась подсеченная культиватором трава, начавшая уже жухнуть, увядать на солнце. «Жаль, — подумала, — зря добро пропадет. Собрать бы, нарубить в корыте, разбавить мукой, свиньям было бы объедение. Такая трава пропадет впустую, зря только выросла».
Над полем скользили три тени, старуха заметила их, когда они поравнялись с нею и устремились к закраине поля и дальше. Она подняла голову и увидела в небе трех больших белых птиц. Может, это вчерашние, теперь возвращаются с моря, с далеких гор?
Опершись на цапку, распрямила спину, проводила птиц задумчивым взглядом. «Если б можно было вот так, как они, слетать к морю, — подумала женщина. — Стыдно сказать, а я ведь и моря не видела. Времени съездить не выбрала. Может, Рудис машину купит? Теперь все повадились ездить к морю и в горы. Потом вернутся, столько нарасскажут… Сын бы меня мог свозить. Да и сам бы заодно проветрился. Я ведь не какая-нибудь гольтепа, каждый месяц пенсию откладываю, и то, что Амануллис зарабатывает, туда же, в надежное место. Рудис о том ничего не знает. И незачем ему, паршивцу, знать…»
Накручивая педали велосипеда, вверх по проселку проехал Рудис на работу к себе в стройбригаду. Навстречу ему шла какая-то женщина, ведя в поводу корову. Рудис уехал, а женщина пошла к дому Сабулов.
«К Амануллису, — мелькнуло в голове у Анны, и она даже плюнула с досады. — Ну не такая я дуреха, чтобы все бросить и сразу бежать. Кто вместо меня будет свеклу полоть!»
Так она и продвигалась вперед, помахивая цапкой, и скоро была уже на краю поля.
«Теперь пройдусь обратно и прополю еще три грядки, а как доберусь до того конца, тут уж домой сбегаю, — рассудила она. — А так, попусту, нечего через все поле шастать».
И все же немного погодя, покусывая стебелек пырейника, передумала.
«Пойду-ка прямо сейчас, а то нехорошо вроде получится, пожилой человек будет ждать меня. Не для собственной радости шел. Раз уж скотинке приспичило, надо идти, ничего не поделаешь».
1973
ГДЕ СОБАКА ЗАРЫТА?
(Монолог умника)
Час уже поздний, скоро забегаловку прикроют, посему постараюсь передать самую суть. А впрочем… Что одному интересно, другому — скукотища, это дело обычное. Да ведь тебя никто слушать не неволит. Можешь встать, уйти, счет оплачен. А мне, понимаешь, душу надо излить, весь день места себе не находил. Уж ты не взыщи, бывает.
Так вот,
