Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

— Рассказать могу. Приехал на Уралмаш, стал работать, увидал, что семи классов, чтобы стать хорошим сборщиком, мало, и пошёл в вечернюю школу рабочей молодёжи. Окончил в пятидесятом. Стал бригадиром. Сначала хорошо бегал. Но когда мне упал на ногу домкрат — бегать перестал. В позапрошлом году женился. Дочку зовут Галка, Галина. Жена в техникуме учится. Зарабатываю хорошо, не хуже ваших бригадиров. Недавно в Польшу ездил, на внешний монтаж, пресс один капризничал. Ну… правда, больше ничего вспомнить не могу. Обыкновенная жизнь.

Комаров умолк, и несколько минут все ждали продолжения, но гость молчал.

— Да, обыкновенная жизнь, — сказал Половинка

— А помнишь, как мы семилетку кончали? — расчувствовавшись, спросил Саша Бакай. — Как нас Вера Михайловна иногда распекала?

— А как же! — Мысли Комарова невольно обратились к минувшему детству. — А ты теперь комсомольский вождь в первом цехе?

— Да.

— Хорошая она была женщина, Вера Михайловна… А в школу учиться ты не пошёл?

— Нет.

— Напрасно.

Саша Бакай выдержал паузу, потом сказал:

— Я на втором курсе вечернего института учусь.

— Вот здорово! — подскочил Комаров. — Ишь хитрый, молчал, выжидал, мы, мол, отстали. Товарищи, я предлагаю выпить за то, чтоб не стоять на месте, идти вперёд, вот так, как мы сейчас идём, я хочу выпить за моего друга, Сашу Бакая, и за его успехи, за его жену…

— Таковой ещё не имеется.

— Ничего, за будущую! — не сбился с тона Комаров.

Он одним глотком выпил рюмку, засмеялся — крепка — и принялся закусывать. Ивану нравился гость, приятно было смотреть, как он смеётся, говорит, ест — весело, от души. И почему-то, когда Комаров говорил о вечерней школе, вспомнилась Саня Громенко. Она тоже поступила и учится. Недавно он заходил в мартеновский цех и видел девушку. Она стояла за своим пультом управления электропечи, освещённая ослепительным сиянием расплавленного металла. Из соседнего мартена как раз выпускали сталь. И даже чёрные, как вороново крыло, её волосы в это мгновение казались золотыми. Восхищённый этой картиной, Иван долго смотрел на девушку, как будто увидал её по-новому, с неизвестной стороны. Перед нею дрожали и колыхались на циферблатах с десяток стрелок, сухо щёлкали автоматические регуляторы, а она стояла спокойно, понимая всё, что творится перед нею на пульте и в чреве беременной тяжёлой расплавленной сталью электропечи.

Теперь эта картина появлялась перед глазами всегда, когда Железняк вспоминал Саню Громенко, и иною представлять её не хотелось.

— О чём это вы так задумались, Иван Павлович? — прозвучал над самым ухом голос Любови Максимовны. — Так можете весь ужин прозевать.

Иван опомнился, встрепенулся.

— Наливайте ещё, хлопцы, — попросил Половинка.

— За нашу хозяйку! — вежливо предложил Комаров.

— Как раз вовремя! — засмеялась Любовь Максимовна. — Сейчас я вам под этот тост колбасы принесу.

Она вышла и тут же вернулась, неся большую домашнюю, в несколько раз свёрнутую колбасу на горячей чугунной сковородке. Колбаса зло шипела, словно удивлялась, как могли люди, которые хоть что-нибудь понимают в закуске, так долго заставлять её ждать на кухне, и пахла так, что хотелось глаза закрыть от наслаждения.

— А ну, отрезать каждому миллиметров по двести! — скомандовал Половинка и первый выполнил свою команду.

— Ваше здоровье! — повторил Комаров и выпил.

За столом воцарилось то хорошее настроение, когда люди ещё не пьяны, но уже веселы, и хочется говорить о своих самых затаённых мыслях, о своих желаниях и надеждах. Даже Ивану, который ничего не пил, не было скучно в этой компании. Он слушал, как Бакай с Комаровым вспоминают годы, проведённые вместе в школе, какие-то случаи из детства, и всё это казалось ему очень весёлым и интересным.

Волна воспоминаний захватила и старого Половинку. Блестя глазами, он стал рассказывать о давних буденновских боях с беляками, о тех незабываемых минутах, когда уже занесён для удара тяжёлый, словно оловом налитый клинок, а конь скачет, тоже охваченный азартом боя, и ветер тихо поёт на остром лезвии блестящей стали.

Слушая его, Иван сначала восхищался, потом замолк, задумчивый, словно смущённый.

— Романтичная вещь была кавалерия, — мечтательно сказал Комаров. — Жалко, устарела.

— Да, — согласился Половинка и, чтобы скрыть грусть, вызванную замечанием гостя, обратился к Ивану — А почему ты такой молчаливый сегодня?

— «Ой, скажи, скажи, серце козаче, а що в тебе на мислі…» — пропел Саша Бакай.

Теперь, когда внимание всех обратилось на Железняка, молчать стало уже неудобно.

— Я вот думаю, — сказал он, — когда-то были люди, революцию делали, в гражданскую войну голодные, ободранные, босые от четырнадцати государств отбились, потом первые пятилетки проводили, голодные-холодные на болотах, на пустырях тракторные и танковые заводы строили, а затем воевали, собственными телами амбразуры закрывали, «Молодую гвардию» организовали, знамя победы над рейхстагом ставили. А на нашу долю выпало тихое-претихое время, ничего, кроме работы. Ничего ни сложного, ни тяжёлого — всё ясно.

— Романтики хочется? — спросил Комаров.

— Да, и романтики, но, главное, хочется трудностей, чтобы стало перед тобой огромное задание, а ты его одолел и почувствовал себя настоящим человеком, вот я о чём говорю.

Максим. Половинка в глубине души удивился, услыхав эти слова: у кого, у кого, а у Железняка трудностей хоть отбавляй. Но старый мастер хорошо понял мысль юноши и сказал:

— А через двадцать лет вот такие, как ты, будут говорить о вашем времени: «Они свою родину, разрушенную войною, из руин подняли, они, работая, школы да институты кончали, они своих братьев и сестёр в люди выводили». И никто не подумает, что вам легко и спокойно жилось.

— Я его понимаю, — помолчав, сказал Комаров, — и не только понимаю, а не так давно сам так думал. Только это уже прошло.

— А по-моему, — сказал Саша Бакай, — человек как мотор, и тяжесть надо давать по силе. Вытянешь больше — клади больше. Кто тебе мешает?

— Мальчишка чёртов! — не то рассердился, не то про себя улыбнулся Половинка. — Мало ему трудностей! Да перед нами такая гора, что взглядом не окинешь. Коммунизм строим, а он в муках, в величайшем напряжении рождается, — чего-чего, Иван, а трудностей в жизни я могу ещё много пообещать. Подожди, будет и тебе чем свою жизнь вспомнить. Не бойся.

Железняк не ответил. Не поняли или не захотели понять его эти люди? Неожиданно припомнился Кирилл Сидоренко и давнишний разговор в Пушкинском парке. Кирилл тоже жаждал чего-то героического, необычайного, ему хотелось убивать царя, лететь на Марс, а кончилось перевёртыванием урн и тюрьмой.

— Романтика будней — это сложная штука, — ни к кому не обращаясь, сказал Бакай. — Крепкий характер надо иметь, чтобы изо дня в день долгие годы в каждой мелочи её находить.

— Ну, тогда Иван Павлович Железняк её найдёт, — засмеялась Матюшина. — Ты, Ваня, кого-нибудь на дуэль вызови — будет тебе и романтика и рыцарство.

Она откровенно издевалась. Никто не мог понять всей глубины этого издевательства, и это придавало ему особенную остроту и боль.

— Не вовремя ты родилась, Любка, — ответил на слова дочери Половинка, — тебе бы годов на пятьсот раньше родиться. Много бы из-за тебя крови пролилось.

В дверь постучали. Матюшина вышла и вернулась удивлённая.

— Ваня, там тебя какой-то солдат спрашивает.

— Распишитесь. Вам повестка.

Иван расписался, ещё не понимая в чём. Солдат вышел. Железняк прочитал повестку. Военнообязанного

Ивана Железняка должны теперь приписать к военкомату и осенью призвать в армию. И хотя он знал, что это должно случиться, повестка оглушила его. Сейчас он думал только об Андрейке, Марине и Христине. Как же останутся они одни самое меньшее на два года? Судьба, как будто нарочно, смеётся над ним. Вот он только что говорил, что хочет, чтоб жизнь была как можно труднее. Пожалуйста, получай!

В коридор вышла Матюшина.

— Что там такое? — спросила она.

— Ничего. В армию осенью пойду.

— А ребята?

— Проживут, — ответил Иван, вернулся к столу, поглядел, как под абажуром, вытаращив белые глаза, качается негритёнок, и сказал: — Правильно вы говорите, товарищи. Кончилась моя романтика. Осенью иду в армию, вот повестка.

— Там она только начнётся, твоя романтика, — сказал Половинка.

— Спасибо за ужин, — не ответил на его слова Иван. — Мне пора идти. Спокойной ночи.

И вышел.

— Хороший парень, — вслед ему сказал Комаров.

— Ещё бродит, — отозвался Половинка.

— Перебродит — будет спирт, — поддержал Бакай. — По этому поводу давайте немного выпьем.

Иван пришёл домой, положил повестку на стол, сел на диван и долго смотрел на сестру. Из-за стены слышен был шум, весёлый смех. Там уже никто и не думал об Иване и его недосказанных словах.