Борис Бурлак - Реки не умирают. Возраст земли
...Поостыв немного наверху, Петр Ефимович решил сам проследить за монтажниками.
Неподалеку от пустой прорабской временной конторки, что завтра будет до основания разобрана — и следа не найдешь, — он задержался на минутку. На ворохе свежей глины сладко прикорнул незнакомый парень, широко раскинув руки. Тень от стрелы башенного крана скользила по его лицу, рядом каменщики ловко перебрасывали друг другу прокаленные до звона кирпичи. А работяга крепко спал. «Наверное, целые сутки не уходил со стройки», — подумал Дробот и вошел в конторку. И как раз кстати: звонили из министерства. «Тоже не дремлют», — усмехнулся он, позабыв о разнице во времени между Уралом и столицей.
Там, в Москве, остались, кажется, довольны ходом дел в Молодогорске. Во всяком случае, министр посоветовал на прощание отдохнуть до утра. Петр Ефимович положил трубку, сказал Олегу:
— Теперь пойдем к электромонтажникам.
Если уж Москва любезно интересуется твоим здоровьем, то можно и не поспать еще одну ночку, лишь бы не ударить в грязь лицом.
Так прошли две недели предпусковой горячки. Дроботу удалось не только выдержать правительственный срок, но и малость сэкономить времени. Он вообще любил работать с некоторым запасцем. И когда заявились первые гости строителей и металлургов, он позволил себе роскошь — вдоволь отоспался накануне праздничного дня.
Больше всего Петра Ефимовича обрадовал приезд Метелева, который когда-то принимал его в партию. Он повез гостя смотреть город. Машиной правил сам, чтобы притормозить где следует: около Дворца культуры или в новом микрорайоне, у торгового центра или у Дома техники. Метелев слушал объяснения молча, согласно покачивал головой. На западной окраине хозяин остановил машину. Они вышли на каменистый косогор.
— Полчаса езды — и весь город, — сказал Петр Ефимович. — А строим с самой войны.
— Когда я секретарствовал в области, тут еще гнездились беркуты, — сказал Метелев. — Потом, в сорок втором, читаю в «Правде», что близ Ярска начато строительство металлургического комбината. Немцы были на Волге и на перевалах Главного Кавказского хребта, а тут, на голом месте, где глазу не за что было зацепиться, вручную, как траншеи на передовой, день и ночь рыли котлованы женщины и снятые с военного учета старики.
— Я тогда строил домну на Магнитке.
— Там было повеселее. Вы, по крайней мере, видели, что работаете непосредственно для фронта. А здесь, представляешь, одни колышки, когда еще что-то будет. Но люди копали и копали землю, не считая свое занятие бессмысленным. Какой неистовый вы народ, строители! О ваших выигранных сражениях еще будут написаны тома.
— Дело прошлое, — заметил польщенный Дробот.
— До сих пор жалею, что меня отозвали в центр.
— Но вы и в центре поработали досыта.
— Наши управленческие дела — как строительные леса: разберешь их под конец и будто ничего и не было. Вот так-то.
— Ну, не скажите!
— Ладно, не утешай. Хотел бы я иметь за плечами такой город. Да поздно, поздно, Ефимыч...
С дороги свернула на косогор «Чайка» Плесума.
— А я вас ищу, Прокофий Нилыч!.. — Директор комбината бережно пожал его мягкую руку, давно отвыкшую от геологического молотка.
— У тебя есть свои гости, — ревниво заметил Дробот.
— Но Прокофий Нилыч — наш общий гость. Чем вы тут занимаетесь?
— Подбиваем бабки.
— Что за бабки?
— Не знаешь? А хвалился, что владеешь русским языком лучше, чем латышским. Подбивать бабки — значит, подводить итоги.
— Ак, та...
Метелев с удовольствием наблюдал за ними. Ян Плесум еще стройный, подбористый, но медлительный и на редкость спокойный, а Дробот грузный, располневший, но верткий и подвижный, да и вспыльчивый не в меру. Именно полярные характеры только и могут поладить на стройке. Он сказал им сейчас об этом.
— Чего же нам делить, Прокофий Нилыч? — удивился Плесум.
Прокофий Нилыч обнял их за плечи, притянул к себе.
— Вообще-то вы оба славные ребята.
— Были ребята, да укатали горки уральские, — сказал Дробот.
Они стояли так, тесным кругом, на седом ковыле, трое седых мужчин, когда-то вместе начинавшие первые стройки на южном торце Урала. Стояли на виду у белокаменного города, который, кажется, совсем недавно был моложе всех окрестных городов, а теперь и он вышел из комсомольского возраста. Они стояли уже молча, не мешая друг другу мысленно окинуть длинную череду прожитых и пережитых лет.
— Да вы, черт возьми, сентиментальные, хотя на вид и железные, прорабы, — сказал, наконец, Метелев, оттолкнув их легонько от себя...
На следующий день около домны собрались металлурги, строители, гости из Москвы, Челябинска и Магнитки.
Здесь же оказались и операторы местного телевидения, и киношники из области.
Последние приготовления были закончены еще вчера: горн заполнен традиционными дровами, сама печь полностью загружена шихтой. Но искусный доменщик Тимофеев, который завтра уходил на пенсию, волновался, как новичок: он все вышагивал вокруг горна, поспешно осматривая его со всех сторон.
— А где Голосов? — полушепотом, как в церкви, спросил Дробот Плесума.
— Заболел, отлеживается в гостинице.
— Эх ты, жаль, какой подходящий случай для профессорской речи...
Дробот осмотрел ближние ряды собравшихся. Метелев стоял в окружений секретарей горкома, позади их братья Каменицкие, Георгий и Олег, левее Павла Прокофьевна с Леонтием Ивановичем. Пришел-таки почетный гражданин города, хотя накануне жаловался, что пошаливает сердце. Ни одна домна не была задута в городе без него. О чем он думает сейчас, в эти минуты т а и н с т в а, которое совершает патриарх местных доменщиков?
Наконец Тимофееву подали символический факел. Он взял его, как божественный огонь, высоко поднял над головой и медленно повернулся к людям. Желтые отблески пламени высветили лица столпившихся у подножия домны. Именно в это-то время другое, огромное, молодое пламя, жарко охватывая лещадь, потянулось вверх. Домна начинала жить.
Все почти одновременно посмотрели на свои часы. И Метелев тоже.
— Гореть ей и не потухать!
Он оглянулся: какой-то мужчина протягивал ему руку. И все, знакомые и незнакомые, хозяева и приезжие, начали поздравлять друг друга. Прокофий Нилыч пожимал их руки и думал: «Раньше по такому поводу ликовала вся страна. И не мудрено: за три довоенные пятилетки было введено в строй каких-нибудь три десятка новых доменных печей. А ныне в газетах всего пять строк о том, что на Урале вступает в действие очередная домна. Теперь, если отмечать пуск каждой из них, да еще пуск турбин на ГЭС и ГРЭС, то заметно поубавится рядовых дней в году».
И все же для Молодогорска это был праздник, который соблюдался с первых лет индустриализации.
Над городом развевались флаги. На улицах было полно народу. Кончалось бабье лето, а сентябрьская теплынь была по-прежнему разлита в осеннем прозрачном воздухе, и с юга, понизу, тянул пахучий, настоянный на разнотравье, степной ветер.
Но к вечеру погода испортилась. Небо заволокло, пошел дождь, тихий, обложной. Прокофий Метелев, наученный горьким опытом, сдал авиабилет и решил возвращаться домой поездом.
Оно и к лучшему: впереди вся ночь, можно вдоволь наговориться с Леонтием Ивановичем. Вдвоем они просидели чуть ли не до самого утра. Минувшее время все ветвилось и ветвилось, по мере того, как воскресали в памяти все новые имена людей. Поэтому и разговор их тоже густо разветвлялся, уходил в стороны — им было о чем порассуждать, тем более, что виделись они редко. Война делила их жизнь неодинаково: у Метелева почти пополам, а у Леонтия Ивановича две трети жизни прошло до войны. И все-таки оба они считали довоенную пору своей молодостью и говорили о ней, как ровесники. Прокофий Нилыч отметил это и подумал, что время окончательно причислило их к одному и тому же поколению. Да, верно, счет пошел на целые поколения.
Когда уже было названо множество имен, — от Серго Орджоникидзе до ныне здравствующих современников, начальников крупных строек, знаменитых ученых, известных партийных работников, даже дипломатов, — когда весь круг общих знакомых был неторопливо обойден в затянувшейся ночной беседе, Леонтий Иванович спросил гостя:
— Вы, я слышал, тоже уходите на пенсию?.. А я думал, что вам износа не будет, голубчик.
— Полагаю, что охотно поделитесь со мной опытом пенсионера, — мягко улыбнулся Метелев. — Можно только позавидовать вашей энергии.
— Так ведь нельзя сдаваться.
— Не сдавайтесь, Леонтий Иванович, не сдавайтесь, — говорил Метелев, с доброй зоркостью оглядывая его. Конечно, старик заметно сдал, но храбрится. Он — живая связь времен, и пока такой человек рядом с тобой, сам ты ходишь по земле легким шагом.
