Шапка-сосна - Валериан Яковлевич Баталов
— Заходи, заходи, милая, — обрадовалась Даньчиха соседке. — Посидим, поговорим.
— Мои-то все разошлись из дому, — сказала Олешиха, усаживаясь на западню. — И Костик с дедом уехал на конный двор. Не свой, мальчонка, а такой смышленый. Иному хоть двадцать раз одно и тоже долби, он ни в зуб ногой, а этот быстро схватывает. Раз покажи или скажи, и он уж все понял.
— Бывают, бывают такие понятливые, — поддакнула Даньчиха. — Только бы вот от рук не отбился бы…
— Я ему велела себя бабушкой звать, так он теперь все «бабу» да «бабу». С утра до вечера звенит. А еще, Евдокимовна, обучила я его молитве. Один раз сказала, в точности запомнил. Смышленый парнишка.
— Это ты богоугодное дело сделала, — похвалила Олешиху Даньчиха. — Тебе облегчение будет: теперь он сам станет свои грехи замаливать. Радоваться надо, соседка.
Но Олешиха в ответ глубоко вздохнула:
— Да вот беда, Евдокимовна, Варя моя, слышь, недовольна. Как увидела, что мальчишка святой крест на себя кладет, лицо у нее злое стало, незачем, говорит, ему этим голову забивать… Молиться ему запретила.
— Да, разбаловалась, видать, дочка, пока жила в городе. Ты ей потачки не давай. Для бога-то построже можно быть.
— Это так, — согласилась Олешиха.
— Ты, Паладь, главное, дочке не давай над собой хозяйничать. Кабы тебя она в грех не ввела. Нынче-то с нечистым тяжело бороться, церквей мало осталось. Потому молодые и перестали бога признавать. Только ты не поддавайся, не отдавай внучка антихристу. Святые мученики терпели и нам велели.
Олешиха согласно кивала ей. Она поправила платок на голове и поднялась:
— Ужо пойду, Евдокимовна. Засиделась я у тебя. Дома корову напоить надо, овцам сенца подбросить…
— Ты уж извини, Паладь, что ничем не попотчевала тебя, — сказала Даньчиха. — Нет у меня нынче ничего. Не осуди.
— Не за тем шла к тебе, Евдокимовна, извинять не на чем. За советом приходила, умные речи послушать…
В ЖЕЛТОМ БОЛОТЕ
Олешиха давно уже почти не выходит на работу в колхоз: если за все лето выйдет раз-два теребить лен или где-нибудь возле деревни жать овес — и то хорошо.
Но все равно отдыху она не знает, целый день крутится по дому: смотрит за скотиной, держит кур, на зиму оставляет трех гусей, летом собирает ягоды и грибы, развела какую-то малину с заграничным названием и возит ее продавать в Черемково.
В прошлом году на шутьмах было много грибов. Олешиха носила тогда рыжики ведрами, и потом всю зиму ели соленые грибы. А нынешней весной, говорят, в Желтом болоте вырос хороший пикан-борщевник. Олешиха такого случая упустить не могла. Она вынесла из погреба большой пестерь, два дня выспрашивала, не пойдет ли кто за пиканом, но попутчиков не нашлось, и она решила идти одна.
На Желтое болото поодиночке ходить побаивались: лес темный, глухой, говорят — конца ему нет, заблудишься — не выйдешь. Встречали там и медведей.
Варя и отец ушли на работу, Олешиха быстренько накормила и напоила скотину и стала прилаживать на спину пестерь.
— Бабу, ты куда? — спросил Костик.
— На Желтое болото за пиканом.
— Возьми меня с собой. Я тебе тоже буду помогать пикан собирать. Я уж не маленький.
— Маета одна с тобой в лесу будет, — отмахнулась Олешиха, но потом подумала, что с мальчонкой все веселее будет, и сказала: — Ладно, возьму, если не станешь там нюни распускать.
Костик быстро оделся, взял свое ведерочко, сделанное из консервной банки, и положил кусок хлеба.
Олешиха шла не торопясь, опираясь на палку и не останавливаясь. До Чумкар-речки Костик бежал впереди нее, потом пошел рядом. Когда начались шутьмы, он совсем устал и уже плелся позади Олешихи.
— Бабу, ноги болят…
— Ох, не надо было тебя, хвостика, брать с собой. Знаю я, как у тебя ноги болят, опять будешь на шею проситься. Ну ладно, давай посидим немного, отдохнем.
Они посидели, потом Олешиха поднялась и направилась к лесу. Как только вошли в лес, Костику показалось, что наступил вечер — так потемнело. И чем дальше, тем темнее. Запахло сыростью, гнилым деревом.
Костик взялся за бабушкину руку и притих.
По дороге они перешли глубокий овраг — Филиново гнездо, как его здесь называют. Внизу попили из прозрачного ледяного ручейка. Свернули с дороги в лес и вскоре вышли на поляну. Поляну всю сплошь покрывали широкие зубчатые листья высокого пикана.
— Слава тебе, господи, — перекрестилась Олешиха. — Вон какую спорину бог-батюшко дает. Молись, Костюшко, пусть еще больше пошлет. Молись, милый.
Костик не слышал бабку, он с удивлением смотрел на то, как с елки медленной струйкой сыпались вниз легкие чешуйки от шишки. Олешиха ткнула его в спину:
— Что я тебе говорю? Пальцы, что ли, отсохли перекреститься? Али забыл уже? — Она поймала правую руку мальчика, собрала пальцы в щепоть и стала прикладывать их к его лбу и плечам, приговаривая: — Вот так. Вот так. Тебе же добра хотят. Вот так. Ну, крестись теперь сам.
— Не буду я молиться! — крикнул Костик, вырывая руку. — Мама не велела!
— А я тебе говорю: молись!
У Костика на глазах выступили слезы. Олешиха цепко держала его за руку и трясла палкой.
— Глянь-ка на это! Не будешь молиться, я тебе так этой палкой пониже спины наподдам, что потом не сядешь. Тут за тебя никто не вступится. Один бог с нами. Он один видит, да он не прогневается: для него стараюсь. Молись! Ты что это? Куда?
Но Костик вырвался и бросился бежать, громко плача и крича:
— Мама-а! Мама-а!
— Далеко не уйдешь, — сердито проговорила Олешиха, глядя вслед мальчику. — Не убежишь. Здесь тебе не дом. Все равно ко мне вернешься.
Голос мальчика слышался уже издалека.
— Мама-а! Мама-а! Мама-а!
Олешиха не ожидала, что Костик уйдет так далеко, и когда его голос стал почти не слышен, она испугалась, но все еще бормотала под нос:
— Далеко не убежишь… Для бога стараюсь, греха мне не будет…
И вдруг, словно очнувшись, она потихоньку позвала:
— Костюшко, милок, иди ко мне!..
Она звала так, будто мальчик стоит здесь, рядом, где-нибудь за ближним кустом. Олешиха прислушалась. Вокруг было тихо. Только где-то сверху по макушкам деревьев прошел шорох.
— Спрятался, испугался… Ну ладно, посиди, посиди, пока я пикан собираю, поиграйся за кустиком…
Олешиха принялась собирать пикан. Она почти поверила, что Костик прячется в ближних кустах, но тревога овладевала ею все больше и больше. Наполнив пестерь наполовину, она вскинула его за спину и почти побежала
