Мария Красавицкая - Если ты назвался смелым
Я хотела соскочить с постели, но спустить вниз запаянную в тяжелый гипс ногу не так-то просто. Все же я спустила. Встать мне Славка не дал. Подошел, прижал мою голову к своей куртке. Куртка — вся в бисеринках воды от растаявших снежинок.
Не знаю, сколько так продолжалось. Наверно, долго. Потом Славка ослабил руки, я подняла голову и глянула на него. Славка смотрел на меня странными, блестящими глазами. Без тени улыбки. Будто спрашивал у меня что-то. Я не успела сообразить, что он спрашивает, как Славка наклонился и поцеловал меня. Губы у него обветренные…
Наверно, ему стало жарко. Пробежался пальцами по пуговицам куртки, распахнул ее и сел со мною рядом. Взял мои руки и просунул себе под куртку. Там было очень тепло.
Опять мы долго молчали. Сидеть было неудобно. Гипс резал под коленкой. Я хотела засунуть туда кончик одеяла. Славка не дал.
— Ложись-ка. Я совсем забыл про твою ногу. Я легла. Славка укрыл мои ноги одеялом и опять сел. И еще раз, чуть коснувшись губами, поцеловал меня. Отстранился, долго смотрел на мои губы. Провел по ним мизинцем.
— Нежные какие. А целоваться не умеют,— рассмеялся.— Совсем.
«Что же тут уметь?» — хотела я спросить и не успела.
— Никогда-никогда? Ни с кем? — спросил Славка и опять провел пальцем по моим губам.
— Никогда-никогда. Ни с кем,— его же словами ответила я.
Славка приподнял меня с подушки, откинул ее в сторону, пересел к спинке кровати и как-то очень ловко примостил мою голову к себе на плечо.
— Ma-аленькая еще! — протянул он и потерся щекой о мою щеку.
И еще раз поцеловал меня. Теперь — совсем по-другому. Долго-долго. Я не могла перевести дыхание и отстранилась. Только вот теперь сообразила, что можно ведь было дышать и носом.
— Ну вот,—сказал Славка, и я поняла, что он хотел этим сказать: теперь ты уже не скажешь — «Никогда-никогда. Ни с кем».
— И пусть,— ответила я и потянулась к нему.
В не застегнутом на верхнюю пуговицу вороте пестренькой, выцветшей ковбойки сильно, мерно, быстро бился пульс. Прижалась к этому месту виском. Мне казалось, что и у меня пульс бьется так же. В одном ритме. И Славка чувствует это.
Опять мы молчали, Славкина рука в точности, как делает это папина, собирала и распускала у меня на затылке косы.
— Надо идти,— вздохнул Славка.— Не хочется. Так бы и просидел… всю жизнь. А ты?
— И я… Не уходи.
— Надо…— Славка уложил меня. Провел рукой по гипсу: — Больно? Очень?
Я отрицательно замотала головой.
— Ври! — обрадовался Славка и строго приказал:— Лежи спокойно. Вечером зайду.
Он еще раз поправил, подоткнул одеяло и быстро пошел к двери. От его сапог на полу остались мокрые отчетливые следы. У двери Славка оглянулся. Глаза его светились теплом и лаской.
«Сейчас вернется и поцелует!» — подумала я.
Но он только улыбнулся рассеянной улыбкой — как папа, когда влюбился в Тоню, и вышел. Опустилась вниз, подскочила вверх ручка двери. Быстрые, уверенные шаги по коридору. Звонко стучат подковки на каблуках. Стук глуше, тише. И вот я опять лежу одна. Было это или не было?
«Было! Было! — взволнованно и торжествующе выстукивало мое сердце.— Было! И будет снова! Сегодня вечером».
Здесь мой дом!
—Ты что какая чудная? — с порога спросила Ганнуля, вернувшаяся с работы первой.— Жар? — И она пощупала мой лоб.— Нет. А глаза горят.
Я обхватила Ганнулю и засмеялась.
— Да ну? — понимающе спросила она и заглянула мне в глаза.— Был? А я-то думала — куда убежал в обед?
Пришла Расма, не дала нам договорить. Ладно, успеется, заговорщицки подмигнула Ганнуля и принялась командовать: первым долгом больную надо кормить.
А мне не до еды. Слушаю, слушаю шаги за дверями. Жду. Седьмой, восьмой час отстукал будильник— Славки не было.
«Не придет! — в отчаянии думала я.— Не придет!»
Он пришел в половине девятого. Нарядный и немножко нескладный. Коричневое, хорошо сшитое пальто. Коричневая пушистая пыжиковая шапка. Песочного цвета рубашка с галстуком. Словом, все в тон.
Вошел и смутился, спросил с порога:
— Можно к вам, девчата?
У Расмы удивленно поднялись брови, а Ганнуля засуетилась:
— Заходи, заходи. Раздевайся, Слава. У нас тепло. Садись! — почти к самой моей постели придвинула стул. Совсем буднично сказала: — Хорошо, что пришел. А то мы в кино хотим, да вроде неудобно одну-то оставлять. Теперь пойдем. Собирайтесь, девчата.
Положим, ни о каком кино и речи не было. Но… не все же мне «создавать условия» — пусть и обо мне кто-то позаботится.
Ох, как неохотно одевалась Расма. Медлила, копалась до тех пор, пока Ганнуля на нее не прикрикнула:
— Да скоро ли ты? Опоздаем!
В дверях Расма задержалась, недобро посмотрела на меня, резко захлопнула дверь.
...— Что это oна? — спросила я.
— Не обращай внимания.— Славка встал, вынул из кармана пальто толстый кулек и пакетик — узенький, длинный. Положил мне на одеяло, сказал, застенчиво улыбаясь:
— Вот. Тебе.
В кульке оказались крупные, с ноздреватой кожей апельсины.
— Ну, зачем, зачем! Такие дорогие!
— Ладно, чего там. Ешь, поправляйся.— Славка выжидающе уставился на мои руки, развертывающие второй, очень легкий пакетик.
Развернула бумагу и ахнула: там была длинная кудрявая ветка мимозы.
— Прелесть какая!
Мимозы мне всегда нравились. Я часто любовалась ими на базаре. Даже приценивалась. Но они дорогие, и у меня никогда не было денег, чтоб купить хоть одну веточку.
И вот я держу большую, пышную ветку. Разглядываю, как чудо. Листочки узенькие, не то зеленые, не то голубые. Повернешь ветку — серебром отливают. А над листьями ослепительно-желтые гроздья цветов-шариков.
Уткнулась лицом в ветку. Цветы пахли горьковато и очень приятно. Запах немножко напоминал цветущую вербу.
— Прелесть какая! — еще раз сказала я. Славка торжествующе засмеялся, глаза превратились в щелочки.
— Еле нашел. Весь город избегал. Нравится?
Зажав ветку в руке, я потянулась к Славке.
— Маленькая! — с придыханием шепнул он.— Думал — не дождусь вечера…— И он обнял меня.
От него пахло свежестью, снегом, ветром. Все это было чудо.
Чудо оборвал стук в дверь. Лаймон. И он и Славка— оба опустили глаза.
Лаймон поставил на тумбочку завернутый в бумагу горшок с цветами. Наверно, он понимал, что пришел не вовремя: не знал, остаться или уйти. Мне так хотелось побыть вдвоем со Славкой, но я вежливо сказала:
— Раздевайся. Садись.
Лаймон разделся. Развернул горшок. Альпийские фиалки. Белые.
— Прелесть какая! — Мне самой было противно, что повторяю те же слова, но другие не пришли в голову.— Спасибо. Поставь на окно, а то они боятся тепла. А радиатор выключи.
До чего же нам всем было неловко! Никому не нужны ни вопросы о моем здоровье, ни мои ответы. И долго на них нельзя «продержаться». Я боялась, не хотела, чтоб Славка ушел первым. А ему, конечно, неприятно было, что явился Лаймон, и он мог уйти.
Я обрадовалась, когда раздался еще один стук в дверь: папа. Он только сегодня узнал, что со мной случилось.
— Папа! — Я сама чувствовала, что голос мой звучит вызывающе-весело.— Как хорошо, что ты пришел. Знакомься!
Славка был ближе к папе.
— Лаймон Лиепа, если не ошибаюсь? — Папа протянул Славке руку.
Тень пробежала по Славкиному лицу.
— Ошибаетесь,— суховато ответил он.— Лаймон Лиепа — вот.
Я понимала, что Славке очень неприятна папина невольная ошибка. Значит, я говорю дома о Лаймоне. Иначе откуда бы моему отцу знать это имя? Это и в самом деле так. Папа с Тоней обычно, как только я вспомню про Лаймона, переглядываются, улыбаются. Папа иной раз даже спрашивал с веселым интересом:
— Как поживает Лаймон Лиепа?
А теперь вот как все это обернулось! Ну, что поделаешь, надо как-то исправлять. И я, деланно смеясь, сказала:
— Папка, это Чеслав Баранаускас. Мой учитель.
— Ах, так! — Папа ничуть не смутился.— Слышал, слышал и о вас. Очень приятно познакомиться. Прошу извинить за ошибку,— и сел на Славкино место. Сел прочно, показывая, что пришел надолго и что надежды его «пересидеть» окажутся напрасными.
— Ну, рассказывай.
Я рассказываю.
Папа с досадой подвел итог:
— Я так и знал, что этим кончится твоя «строительная эпопея». Урок получила хороший. Только еще не хватало—искалечиться.
Я хотела сказать, что с таким же успехом можно было упасть, скажем, на катке или просто на улице. Вместо меня это довольно угрюмо сделал Славка.
— Безусловно. — Папа не стал спорить. — Кое в чем вы правы. Только, по-моему, профессия каменщика не для девушки.
— У нас много девушек,— возразил Славка.— И Рута работает не хуже других.— Он как будто обиделся, что папа сомневается в моих силах и способностях.
— Очень приятно слышать похвалу,— примирительно улыбнулся папа.— Но от этого профессия каменщика не становится легче.
