Николай Вагнер - Белые камни

И еще Александр подумал о Владиславе. Они с Магдой очень похожи. Не глазами, у него они были карие, у нее — серые, иногда голубые, и не выражением глаз, не обликом. Статью — да, тут они оба повторяли отца. Прямая спина, осанка, походка… Но прежде всего роднили их внутренние красота и сила. Как было бы хорошо, если бы лучшее, что есть во Владиславе и Магде, повторилось в детях: в двойняшках Владислава и в их Алешке!..

Сценарий Леонидова, отвергнутый на киностудии, приняли на телевидении, и теперь съемки были в полном разгаре. Сам Леонидов согласился с предложением сыграть главную роль и целыми днями пропадал в павильоне либо на натурных съемочных площадках. Помимо этого, он два раза в неделю летал в Ленинград, где снимался в другом фильме как актер. Роман приходилось писать по ночам. Работать в это время суток Леонидов любил: никуда не требовалось ехать, никто не звонил по телефону — город спал. Благодатное состояние, когда ничто не мешает думать и писать. Леонидов работал увлеченно, даже азартно. Только в тот критический момент, когда силы окончательно покидали его, Леонидов поднимался из-за стола, расстилал постель и беспомощно распластывался на тахте. Наступали сладостные минуты покоя. Ничего больше невозможно было делать, потому что физические ресурсы организма оказывались исчерпанными. Однако мысли еще не затуманились, и все они сосредоточились на последней неоконченной странице, на которую, помимо воли Леонидова, шагнул щеголеватый Семеон. Это даже был не сам Семеон, а его подобие. Бездельник, верхогляд, любитель легко и красиво пожить. В последний раз в ресторане на Суворовском, где ужинал Леонидов, Семеон подсел к столику и ехидно спросил:

— Все трудитесь и поесть некогда?

— Почему некогда, вот ем же, — ответил Леонидов. — А вы все порхаете? Хотите отбивную?..

— Благодарю. В это время суток предпочитаю кефир.

— Кефир в это время суток не завозят. Если не хотите отбивной, рассказывайте новости.

— Мир стар, — не задумываясь, ответил Семеон, — какие в нем могут быть новости? «Люди жили, страдали и умирали» — новость, известная еще романистам прошлого века. Неужели вы верите в то, что в этом смысле может что-нибудь измениться?

— Конечно! Во-первых, люди должны жить, хотя в нашем атомном веке всякое может случиться. Во-вторых, не должны страдать, что прямо зависит от нас с вами.

— Я преклоняюсь перед вашей ортодоксальностью, но что вы можете предложить конкретно? Истина ведь конкретна.

— Работать надо на время, в которое живем. Работать! Не первый раз говорю вам об этом…

«А чтобы работать, надо спать», — уже самому себе сказал Леонидов и повернулся на правый бок…

Утро, однако, началось не с работы, а с нервотрепки. Предстоящее судебное разбирательство по поводу дочери казалось ему никчемным. Лично для себя он этот вопрос считал раз и навсегда решенным: Ирина с момента развода с Фаней живет при нем, получает правильное воспитание, и ничто не мешает ее развитию. Да и разве он доверит свою единственную дочь такой легкомысленной и абсолютно неорганизованной в быту женщине, как Фаина? В конце концов, он и живет-то на свете прежде всего ради своей Иришки, дороже ее у него никого нет. Как будто бы нет…

К удивлению Леонидова, никаких заседаний в суде не предвиделось. Девушка-секретарь пригласила Леонидова, в кабинет судьи. Он увидел пожилую женщину с милым, добрым лицом. Коротко подстриженные, с густой сединой волосы были зачесаны назад. Светлые глаза смотрели внимательно. Она улыбнулась и пригласила сесть напротив.

— Смотрела я на днях спектакль по вашей пьесе, — сказала судья, — и все как будто там правильно. Но и спорно в то же время. Уж очень вы, по-моему, прямолинейно судите.

— Извините, перебью, — добродушно сказал Леонидов, — но всегда стараюсь подальше уходить от роли судьи. Значит, что-то не получилось…

— Да нет, все получилось. Пьеса хорошая и нужная, только жизнь все-таки сложнее. Не все в ней гладко. Вот и у вас…

— У меня — само собой, — согласился Леонидов. — Вся жизнь — то пень, то колода. — И поинтересовался, состоится ли судебное разбирательство.

— Решила слушание дела не назначать, — ответила судья. — Пока не переговорю с вами, ну и, конечно, с вашей бывшей супругой. Возможно, все решим миром.

— То есть?

— Выясним, у кого из вас ребенку будет лучше, поинтересуемся желанием самой дочери. Ей ведь уже немало лет, и ее голос не просто совещательный. Можно сказать, даже решающий. И все же, не следует ли вам уступить?

— Ни за что! — почти выкрикнул Леонидов. — Доверить этой авантюристке дочь — значит искалечить ее жизнь!

— Напрасно так грубо говорите о женщине. Тем более, возможно, когда-то вы ее боготворили. Это не делает чести культурному человеку.

— Прошу прощения, вы правы, — согласился Леонидов и вновь заговорил несдержанно: — Вы даже не представляете себе, что это за чудовище! Со своими поклепами она обошла все инстанции — районе, гороно, райком. Через два часа я должен быть в райкоме, и еще неизвестно, что там наговорила эта истеричка!

— Евгений Семенович, выбирайте слова. Ну что это: чудовище, истеричка! Даже повторять неловко. Притом, учтите, суд руководствуется только обстоятельствами, вытекающими из дела, и решает вопрос только по существу, независимо от каких-либо мнений.

— Если бы так, — усомнился Леонидов.

— Именно так. Дело в другом, — продолжала судья. — Следует ли вам доводить дело до суда?

— Я готов на все! — твердо ответил Леонидов. — Дойду до Верховного суда, но докажу свою правоту.

— Глядите, — подытожила разговор судья. — Ваша позиция мне ясна. Посмотрим, как будет вести себя заявитель.

В середине дня Леонидов вошел в комнату инструктора отдела культуры и был немало поражен сходством женщины, сидевшей за столом, с персонажем из своего собственного романа. Женщина назвала себя и протянула узкую руку.

— Никогда не думала, — начала она, — что наши уважаемые драматурги и актеры, призванные воспитывать своим творчеством широкие массы трудящихся, в своей собственной жизни не являют высокого нравственного примера. Ну, что же это получается в вашей семье?

Леонидов приготовился было уточнить, что семьи у него никакой нет, и даже успел сказать эту первую фразу, но женщина предупредила:

— Минуточку! Потрудитесь сначала уяснить нашу точку зрения. Нам непонятно: как можно предавать забвению элементарные требования нравственности? Минуточку! Мы с уважением относимся к вашей творческой работе, но и она, очевидно, оказалась в прямой зависимости от неправильного поведения в быту.

— Что вы имеете в виду?

— Ваш последний сценарий. Нам известно мнение товарища Горшковича. С таким видным деятелем искусства нельзя не считаться, и мы разделяем его принципиальную оценку.

— Кто — мы? — уже не сдерживаясь более и с нескрываемым раздражением спросил Леонидов.

— Я повторяю, что высказываю вам нашу общую точку зрения. Вы действительно не умеете вести себя, даже здесь. Недаром мнение о вашей неуживчивости и пренебрежительном отношении к товарищам столь устойчиво. К тому же вы совершенно нетерпимы к критическим замечаниям. В вашем сценарии вы не пожелали исправить ни одного слова.

— И не исправлю! Потому что не вижу в этом необходимости.

— А художественный совет такую необходимость увидел и совершенно правильно поступил, отклонив ваш сценарий.

— Ничего страшного, по этому сценарию благополучно снимается фильм.

— Где?! — растерянно спросила инструктор.

— На телевидении…

Александр вернулся из командировки рано утром. Стараясь не будить Магду и Алешку, он прошел в свою комнату. На столе лежало несколько писем.

Семен в своем письме, как всегда, был немногословен. Сообщив в двух-трех фразах о новостях, касающихся личной жизни, он пространно намекнул, что самовлюбленный Леонидов, образно выражаясь, получил по носу и впредь, по всей вероятности, не будет вести себя столь заносчиво. Семен закончил письмо уведомлением о своем скором прибытии и просил по этому случаю Магду замешивать тесто на пироги.

Александр бережно разгладил письмо Семена, отложил его в сторону и распечатал более плотный конверт, на котором значился обратный адрес Леонидова.

«Дорогой дважды Александр Македонский, — писал он, — вы, наверное, подобно своему великому тезке, берете один город за другим и уже обосновались где-нибудь в Вавилоне, а я, словно Дарий третий, переживаю крах моей империи. Но это мелочи жизни. Просто малость устал. В связи с этим все чаще подумываю о вашем предложении приехать к вам на Урал, подышать вольным воздухом и, главное, отрешиться от каждодневных забот. Пожалуй, так и поступлю. Дождусь только каникул Ирины. Благо и путевку в санаторный лагерь обещал для нее раздобыть мой милый приятель доктор Плетнев. Заодно привезу новые главы романа, которым теперь в основном и занят и где вы вместе с нашей милой Магдой оказались прочно прописаны»…