Виктор Зиновьев - Нижний горизонт
Здесь Игорю было непривычно. Зимний лес — не место для прогулок, поэтому он не хотел уходить с накатанной лыжни. По лыжне в любую метель можно добраться до поселка, сесть на электричку и уехать домой. Ванная и чистые носки — это не дощатые нары с липкими портянками. Глухаря он, конечно, будет вспоминать, но что есть память? Никакие воспоминания не заменят самого плохого собеседника в кафе «Ландыш».
Игорь катился по отполированному лыжному следу под гору и уже не рыскал глазами в поисках ножа. Слегка приподнимая то одну ногу, то другую, он управлял движением и чувствовал свое тело легким и послушным. Кто с детства мудр? Никто, мудрость — это обобщение ошибок. «Эверест — высочайшая вершина мира», «Сахара — величайшая пустыня…», «Байкал — глубочайшее…». Жизнь, увы, не урок географии. Можно всю жизнь собираться в великое путешествие, ожидать этого «самого …чайшего», да так и не дождаться. Главное — найти силы признаться, что линия горизонта лишь плод твоего воображения. И если признался себе честно — значит, ты победил, значит, стоит жить. Работают же люди картографами, топографами, геодезистами — да мало ли кем с высшим образованием можно работать!
Лыжня плавно петляла между покрытыми белой пеной изумрудными деревьями. Игорь доверился ей, как всадник умному коню, и тело его скользило над землей, следуя всем ее повелениям. Особенно хорошо становилось на «синусоидах» — на высшей точке ждешь, что через секунду рухнешь в глубину, а внизу знаешь, что сейчас взмоешь вверх и у тебя перехватит от скорости дыхание. Как ястреб в парении, подумал Игорь. В тайге все делается открыто, поэтому сюда не берут подлецов и женщин. На сердце у него сейчас не лежало ничего, кроме чувства радости, и ему казалось странным, что где-то люди совершают поступки, которые другим трудно пережить.
Игорь совсем забыл о ручье, пересекающем путь, и очнулся, когда облупленные носки лыж зависли над обрывчиком. Чтобы не свалиться в воду, воняющую испорченными пельменями, он присел на одну ногу и повалился боком в кусты. Ружье, чтобы в ствол не забился снег, он, падая, толкнул подальше от себя — ощутил под прикладом сопротивление ветвей и сунул его в гущу насколько хватило сил.
* * *Расслабившись на снегу, Игорь лежал, пока не замерзла щека, прижатая к обледенелой ветке. Вставать не хотелось — он лежал и думал приятными мыслями. То ли инстинкт расторможения срабатывал, то ли еще что, но иногда, обычно после приступов ипохондрии, он вспоминал все хорошее про себя. Лучше думать о себе, чем безучастно воспринимать звуки и запахи, когда в голове пустота! Сейчас он нравился себе за то, что и вида не показал, как ему надоела опека Бороды. Не слишком ловкие переходы к «светским» темам по вечерам возле гудящей печки, когда так и тянуло поговорить «за жизнь», бутафорский оптимизм — никудышный из Бороды дипломат. Хотя в своем мешочном цехе он, может, и считался эдаким… прохиндеем. Тут главное себя не обнаружить, иначе обидится. Ведь и глазом не моргнул, когда оба про лисиц заливали!
Игорь улыбнулся, поднял голову и увидел направленное прямо в лицо светлое кольцо с черным провалом — дуло собственного ружья. Он приподнялся на одном локте — ружье качнулось вверх, он лег — ствол замер неподвижно. Игорь проследил взглядом по ветви, которую прижимал животом к снегу, — она тянулась к самому прикладу, а там сучком удерживала ветку потоньше. Та ветка буквой «у» согнулась на самой спусковой скобе. Подняться — значит дать ей разогнуться, и одна ее половинка обязательно придавит курок… Невидимая линия проходила по стволу ружья, упиралась в лоб, и Игорь физически чувствовал, как она выходила наружу из затылка.
Выглянувшее было солнце расчертило снег перед лицом Игоря в корявую клетку, тень от кустов падала и на ружье, от чего оно сало полосатым, как шлагбаум. Потом солнце снова зашло за серую, тягучую паволоку облаков. Игорь лихорадочно соображал, поставил ли он тулку на предохранитель, и не мог вспомнить. Из отверстия дульного среза выглядывал плотный черный столбик — хотелось отстранить его, чтобы он не мешал поворачивать голову и не ткнулся в глаз, но рука не дотягивалась.
Перед взором Игоря снова предстала картина — Борода выстрелом в упор начисто сносит березку толщиной в руку. — и ему стало жутко. Он хотел глубоко вздохнуть, но увидел задрожавшую мушку и сдержал дыхание. А потом подумал: что же произойдет, если все-таки… Он долго лежал не двигаясь, все думал, вспоминал… И неожиданно пришел к выводу — не произойдет ничего. Зачем ему садиться в электричку? Кто ждет его в городе? Плохо в лесу, если ты один, но гораздо страшнее одиночество среди людей. Кому он нужен со своим раскаянием, со своей искренностью, если людям от них голый ноль, — ведь все, что он может, это устраивать турпоходы старшеклассникам. Идти переучиваться, когда жить осталось меньше, чем прожил? Смешно! Но ведь Борода — и тот посетует, потому что в милицию затаскают из-за трупа. Дробью ведь не разберешь, из чьего ружья, да и охотничьего билета у него нет.
Борода наверняка накроет его голову грязной тряпицей — так полагается. Вот уж кто никогда не будет умирать от страха в кустах — у него ружье всегда на предохранителе. И он не станет делать глупости — танцевать со своей ученицей, притом влюбленной в него. Что ему чужая смерть? А бежать на Колыму разве не глупость, неужели человека изменит география? Нельзя уйти от своих следов… А она? Она сможет жить без него? Конечно, сможет… Неужели Борис прав? Неужели он всегда прав?
Игорю стало холодно и тошно. Он явственно ощутил, как столбик черной пустоты, пронзающий насквозь голову, потянул к себе его затылок, и тот начал вминаться, втягиваться внутрь, выдавливая последние мысли. Ему стало безразлично — надоело ругать себя, надоело бояться ружья, надоело лежать, перестало волновать — раздастся выстрел или нет. Он находился в двух состояниях — «не двигаться» и «встать». Первое было темным и противным, второе — подталкивало, кололо морозом, все сильнее и сильнее мешало дышать. Игорь подтянул руки, оперся ладонями о снег, напружинил одну ногу, чтобы вскочить, но взглянул в пристальный глаз, маячащий перед лицом и… еще глубже зарылся в сугроб. Он понял, что никогда не сделает ничего, угрожающего своей жизни.
Он потрогал пальцем веточки, торчащие вокруг, а потом начал лихорадочно копать снег возле себя. Повернуться он не мог, и когда замерзла правая рука, левой стал рыть новую яму. Он выбрасывал снег до тех пор, пока не показались коричневые листья. Игорь принялся шарить по ним и нащупал то, что искал, — толстый сук.
Он плохо представлял смерть, и даже начало смерти, но он уже не понимал, как мог минуту назад так безучастно рассуждать: остаться здесь, в холоде, с размозженной головой, или подняться и уйти. У него сильное, привычное тело, которым он управляет в совершенстве, неужели он не придумает, как распорядиться им? Ведь он хочет быть в другом месте, с другим человеком, а не мерзнуть здесь в лесу!
Игорь вытянул руку вперед — сук с тихим звоном коснулся раскаленного морозом металла. Потом изо всех сил оттолкнул от себя страшный зрак и рванулся в сторону. Весь лес разорвался от грохота выстрела. В голове будто лопнул шар, разбросав огненные брызги. Рот расперло сладко-соленой ватой.
Игорь широко раскрытыми глазами смотрел, как качался перед ним и уплывал в туман вороненый ствол. До самого конца в глубине души он надеялся, что предохранитель защелкнут…
* * *Когда глухарь закрывал веки, они мерцали серебристым перламутром. Но это длилось мгновение — через секунду он снова внимательно всматривался вниз. Там, на снегу, неподвижно чернел Бескрылый. Глухарь видел, как он вышел на поляну, не оставляя следов, прошел по полосе к ручью, но не стал спускаться к воде, а упал и притаился.
Глухарь чувствовал, что Бескрылый не видит его, иначе бы он поднимал голову, крался, — поэтому не улетал, а настороженно следил за ним. Бескрылый долго лежал против своей палки и не двигался. Но потом вдруг зашевелился, поднял лапу, и тут его палка сделала грохот.
Крылья глухаря сами пришли в движение — он сразу вспомнил опасность, которая после грохота колышет воздух и больно бьет по спине.
Он сорвался с ветки вниз, потом набрал высоту и полетел над лесом. Он сделал широкий круг от старого пожарища, где не было корма и торчали черные пеньки, почти до конца леса, где стоял шум, а деревья падали и исчезали неизвестно куда. Потом переменил направление и принялся выбирать дерево недалеко от привычных мест. Глухарь смутно чувствовал связь странных Бескрылых и блестящей полосы на снегу, поэтому избрал такую сосну, чтобы ее от полосы закрывали деревья. Он сел головой к поляне и начал внимательно вслушиваться, посматривая иногда на просачивающуюся сквозь стволы деревьев снежную белизну.
