Владимир Ишимов - В тишине, перед громом
Барон смутился. В голосе мальчика было что-то, что его пристыдило, тронуло. Ему стало жаль простодушного мальчугана.
— Эди, ты дурачок! Просто я сегодня не в духе. А ты хороший мальчик, и я тебя очень люблю. — Он крепко потрепал Эдгара за вихор, но отвернулся, чтобы не смотреть в полные слез, молящие детские глаза...»
Город давно спал. Спали постояльцы гостиницы в своих казенно-комфортабельных номерах. На соседней широкой кровати мерно дышал во сне Кирилл, в его откинутой руке была зажата потухшая папироса. Я оторвался от книги, и на миг мне показалось, что в мире осталось одно-единственное бодрствующее человеческое существо — я.
Было душно. Я читал Цвейга. Мысли мои катились по двум параллельным колеям, не мешая друг другу. Одна была заполнена тем, что я читал, — жгучей, тайной схваткой трех людей — мужчины, женщины и ребенка. Я следил, с каким точным, почти пугающим прозрением, с какой жестокой добротой препарировал великий австриец души своих героев, обнажая передо мной тончайшие внутренние движения, скрытые мотивы, погружая меня в атмосферу грозной неотвратимости событий.
И в то же время я думал о совсем других событиях, ничем не связанных с новеллой Цвейга — ни местом, ни временем, ни настроением, ни сталкивающимися силами. О секретных материалах, попавших в руки японцев. О конструкторском бюро судозавода. О Грюне и Вольфе. О Вермане. Обо всем тайном, во что нам еще надлежало проникнуть. И все-таки я смутно ощущал некую связь между чуждым мне миром цвейговской новеллы и той реальностью, что властно ворвется к нам с первыми лучами солнца. Точнее — связь между писательским, аналитическим скальпелем и искусством анализа, без которого не можем обойтись и мы, чекисты.
Я снова погрузился в книгу. С возрастающим напряжением ждал развязки. Страницы сменяли одна другую, складывая причудливую вязь слов, чувств, мыслей, фактов в цельную пластичную картину. Читая, я машинально пытался сгладить пальцем бугорок на книжной странице.
«...Эдгар, насмешливо улыбаясь, сделал шаг к ней.
И тут же почувствовал ее руку на своем лице. Эдгар вскрикнул. И, как утопающий, который судорожно бьет руками, ничего не сознавая...»
Бугорок на листе упрямо не желал исчезать. Это раздражало, мешало читать, прерывало течение мыслей.
«..Этот крик вернул ему сознание. Он пришел в себя и понял всю чудовищность...»
Черт побери, что это за упрямый бугорок! Почему не удается его сравнять?
Я перевернул лист и обнаружил, что меж страниц застряла сухая хлебная крошка. Отыскав причину, я испытал облегчение. Забавно! Какая, однако, мелочь может повлиять на наши нервы...
Щелчком я сбросил крошку. В гладкой поверхности бумаги осталась четкая вмятина.
Я перевернул страницу.
«...Он бросился к двери, сбежал с лестницы, выскочил на улицу — скорей, скорей, будто за ним гналась целая свора собак».
Глава кончилась. Я приостановился и перевел дыхание, словно это я только что очертя голову выскочил из земмерингской гостиницы.
На этом листе тоже отпечаталась вмятинка от хлебной крошки, но только помельче, чем на предыдущем. На следующем вмятина была совсем уже почти незаметной.
И тут какая-то, еще расплывчатая ассоциация мелькнула в мозгу. Но не исчезла, а вернулась, задержалась и обрела некую четкость очертаний, словно киномеханик поворотом винта сфокусировал на экране кадр.
Догадка стегнула молнией.
Стояла глубокая ночь. Мне предстояло изнывать в бессоннице еще несколько часов.
«Cherchez la femme!»[2]
Ровно в девять утра я был в секретной части завода.
— Майя, — стараясь не обнаруживать волнения, сказал я, — вы забыли про свое открытие? Насчет женской и мужской руки?
Майя была занята. Она выдавала чертежи. Очередная копировщица расписалась в книге, и Майя прикрыла оконце.
— Нет, не забыла. А что?
— Чьи это чертежи тогда были? Вы не помните?
— Конечно, помню. Прохорова, Левандовской и Лазенко.
— А очень сложно поглядеть на эти чертежи?
— Почему сложно? У нас все хранится в полном порядке. Когда это было?
— Дня четыре назад. — Я прикинул в уме. — Да, совершенно верно, пятнадцатого июля.
— Минутку, Алексей Алексеич. — Она подошла к стеллажу, секунду подумала. — Значит, пятнадцатого... — Потом гибко повернулась, придвинула лесенку-трибунку с торчащей вверх палкой, за которую полагалось держаться, легко взлетела наверх и через минуту спрыгнула с чертежами.
Итак, вот они, три чертежа, к каждому приколота копия. На каждой — фамилия исполнителя-копировщика. Это работа Прохорова, это — Левандовской, это — Лазенко.
— Майя, можно вас на минутку? Смотрите-ка. Вот две копии. Четкая и нечеткая. Верно? Ну, четкая — Прохорова. А эта, послабее...
Опершись коленом о стул, Майя сбоку заглянула в лист.
— Риты Лазенко.
— Правильно, Риты Лазенко.
— Видите, женская рука нажимает слабее.
— Слабее? Так. А теперь сравним с работой Прохорова работу Левандовской. Смотрите. Все линии такие же четкие и ясные, как у Прохорова. Вы согласны? А ведь это тоже женская рука!
Майя посмотрела на чертеж, потом растерянно на меня.
— Как же так?.. Почему же это?
— Вот именно: почему? Значит, дело вовсе не в женской руке. Давайте порассуждаем. Скажите, сколько копий снимают ваши чертежники с каждого чертежа?
— Сколько положено — две.
— Хорошо. А представим такой случай. Задание — снять две копии, а чертежник возьми да и сделай три.
— Зачем это ему?
— Ну, скажем, решил проявить инициативу. Сделать про запас. Это ведь несложно: подложил лишний лист бумаги, копирку, и все в порядке.
— Что вы, Алексей Алексеич, этого не может быть! У нас же секретные материалы! Каждый чертежник делает только то, что ему поручено. В наряде, на чертеже и на копиях указывается количество экземпляров. Каждый экземпляр нумеруется. Что вы, это невозможно!
Я взял работу Риты Лазенко.
— Так. Значит, раз здесь сказано: «Сделать две копии», — Лазенко и сделала две — одну карандашную, вторую под копирку?
— Ну да.
— И это единственная копия под копирку? То есть первая?
— Да.
— А теперь посмотрите внимательно; вам не кажется, что это не первая, а вторая копия?...
Краска схлынула с Майиных щек.
— Ой!.. — Майя замолчала. Она сжала пальцы. Руки ее дрожали.
— Ну-ну, успокойтесь. Дайте-ка мне три листка бумаги и копирку.
Прослоив листы копиркой, я с нажимом провел несколько линий.
— Смотрите, мужская рука, а вторая копия такая же слабая, как у Лазенко...
Майя смотрела на меня широко раскрытыми глазами.
— Вы ее... вы ее теперь... заберете... то есть, я хотела сказать, арестуете?
— Зачем же? Напротив, Майя, ведите себя с ней, как обычно. Словно ничего не случилось. Надо еще проверять и проверять. А теперь попросите сюда Ксению Васильевну.
Воробьева внимательно сквозь пенсне рассмотрела копии чертежей.
— Какая скверная история, — сказала она. — Что прикажете делать?
— Давать ей копировать только разрозненные детали. Чтобы из них нельзя было составить ничего цельного. Но чтоб обязательно стоял гриф «Совершенно секретно». И точно учитывайте, что именно она копирует. Остальное — наша забота.
— Все сделаем, Алексей Алексеевич. Какая неприятная история!
— Что ж, Ксения Васильевна, к сожалению, для нас она не первая и не последняя. Будни Чека.
Шторм на море обаяния
В гостинице меня ждали Славин, Кирилл и... срочный вызов в горотдел ГПУ. Я велел ребятам никуда не отлучаться и поехал на Садовую. Захарян отпер сейф, который был поставлен так, чтобы хозяину кабинета можно было до него дотянуться, не вставая, и извлек оттуда густо осургученный пакет с грифом: «Сов. секретно. Лично тов. Каротину А. А. Срочно».
— Тебе, дорогой. Только что фельдпочта доставила. Читай, пожалуйста, скорей.
Отлепив сургучные лепешки и сложив их на краю захаряновского стола, откуда начальник горотдела тут же смахнул их в корзину, я вскрыл пакет. Это было сообщение от Нилина: «Совершенно точно установлено, что Грюн получил материалы из Нижнелиманска, есть основание полагать, что материалы ценные. Форсируйте поиск».
Ох, не Петра Фаддеича это фраза — «форсируйте поиск»... Так и встает за нею товарищ Лисюк...
«Что же мы имеем? — думал я на обратном пути. — Мы имеем еще одно ясное и точное доказательство, что работа немецкой разведки в Нижнелиманске не мираж. И поиск, уважаемый товарищ Лисюк, дорогой наш начальник, форсировать мы обязательно будем».
Когда я рассказал о нилинском сообщении ребятам, Славин воскликнул:
— Вот зачем приезжал сюда Вольф — за этими материалами! А передал их ему Верман! Но у кого он их получил?
