Юрий Васильев - Ветер в твои паруса
— Чью могилу? — не поняла Нина.
— Анны Керн. Правда, потом оказалось, что я ищу совсем не там… Но я не жалею.
Это было и вправду здорово. Он долго колесил по пыльным проселкам, забирался в черт знает какие глухие места, в деревушки из пяти домов, где деже колодезный журавель выглядел внушительной постройкой; ночевал в лесных сторожках, слышал, как кричал леший, и не удивлялся этому, потому что в той глухомани, куда заводили его лесные дороги, просто грех было не кричать лешему.
Он бредил по деревенским погостам, меж старых, похожих на скворечники, крестов с иконами и лампадами, стоял в тишине белых церквей, в звонком золоте осени, опадавшей на могильные плиты, и ему открывалась невиданная красота холодного синего неба, росного утра в блестках бабьего лета, багряного вечера, уходящего за околицу, и это пронзительное колдовство русского Севера заставляло притормозить бег машины, остановиться, чтобы вобрать в себя родниковую свежесть просторных березовых лесов, тишину полей, прощальный грачиный гомон…
И вот тогда он ощутил душевную неустроенность от того, что рядом нет ни Веньки, ни Олега, нет никого, с кем мог бы он разделить эту неожиданно пришедшую радость, и он понял тогда, что нельзя быть с радостью наедине: ее надо сразу же дарить кому-то.
— Да, это было здорово, — снова повторил Павел, подумав о том, что вот Нину бы он с собой взял. Она бы поняла. Она бы не удивилась такой блажи — ехать неизвестно куда, искать чью-то могилу — зачем? Только вот… Совсем ни к чему ресницы у нее хлопают, как крылья у бабочки. И вообще… Спокойно, дружище. Она сестра Вени и потому имеет право на ресницы. Понял?
— И вообще, Нина, — сказал Павел, — жаль, что я не знал вас раньше. Мы бы подружились, правда?
— Правда, — кивнула она; — Жаль…
— Ну это поправимо. Вы не собираетесь в Ленинград? А то приехали бы к нам зимой, на каникулы. Я ведь Ленинград почти не знаю. Посмотрели бы вместе. В Карелию можно выбраться. Это недалеко, на электричке.
— Я не приеду в Ленинград.
— Понимаю. Вы — традиционная москвичка, из тех, кто не любит Ленинград. Тогда давайте махнем летом в Среднюю Азию, минаретами будем любоваться.
«Если он скажет еще хоть слово, я разревусь, — подумала Нина. — Замолчи… Неужели не видишь, что я и так барахтаюсь, как щенок в воде, пузыри пускаю, что улыбаюсь я, и смеюсь, и говорю что-то связное просто от страха, что ты исчезнешь…»
— Я не хочу в Среднюю Азию, — сказала она. — Терпеть не могу жару. И вообще пора домой. Я устала.
— Поедем, — кивнул он. — Пора.
В машине она притулилась к дверце и закрыла глаза. Павлу показалось, что она задремала. Целый день на ногах, не мудрено. Девочка все-таки. Жаль, что завтра он уезжает. Надо было бы познакомить ее с отцом.
— Павел, — позвала она.
— Я думал, вы уснули.
— Нет, я не сплю. Я думаю… Знаете, когда я сегодня подходила к дому и увидела машину, я представила себе, что вот ехал по дороге человек, очень торопился, а тут, у нашего забора, ему под колесо попал ржавый гвоздь и проткнул баллон. Человек долго ругался, потом подошел к забору…
— И стал кричать на хозяев, чтобы они не кидали где попало ржавые гвозди, — докончил Павел.
— Нет, не так… Он посмотрел, нет ли во дворе собаки, потом прошел по аллее, пригнув голову, чтобы не выколоть глаза, поднялся на крыльцо, увидел меня и маму, забыл о том, что торопится, и попросил напоить его чаем.
— А потом?
— А потом не знаю… Уехал, должно быть. Ехал и знал, что теперь всю жизнь будет иногда просыпаться среди ночи, смотреть в потолок и думать, что лучше бы он не поднимался на это крыльцо. Лучше бы он проехал мимо. Он ведь и так проехал мимо, только вот теперь просыпается по ночам и курит…
Она сказала это и зажмурилась. Ей захотелось домой, к маме, уткнуться в подушку и плакать. Чтобы мима успокоила ее, сказала бы, что так нельзя. Так не бывает. Сейчас он свернет на Минское шоссе…
Павел молчал. Он чувствовал, как в нем нарастает глухое раздражение. Зачем она говорит все это? «Я не хочу на два часа…» Может, я тоже не хочу… Сидит и рассуждает, видите ли, вслух. О том, что мир случаен, что можно проехать, пройти мимо, а у самой завтра свадьба. Венька бы ей за это всыпал. Ты не бойся, не переживай за меня, я не буду просыпаться по ночам. Сейчас я сверну на Минское шоссе…
И вдруг почувствовал страх. Самый обыкновенный страх, что ее не будет. «Чертовщина какая, — подумал он. — Этого еще не хватало. Ноги у нее точеные? Глаза как блюдце? Так я этих ног и глаз, слава богу, повидал. Не ходил монахом». Он говорил себе все это и знал: говори не говори, а отпустить ее от себя он просто не может. И, уже не думая, уповая на то, что «там видно будет», он, сразу успокоившись, сказал:
— Знаете, Нина, тут поблизости есть пельменная. Великолепная кухня, говорят, лучшая в Союзе…
И туг он вдруг вспомнил о капитане Варге! Это же надо, свинство какое — Александр Касимович вот уже месяц в Москве, лечит свой радикулит, а он только сейчас вспомнил о нем!
— Нина, — сказал он, — сейчас мы с вами поедем к капитану Варгу.
Нина подняла голову:
— И вы только теперь говорите об этом! Когда времени уже…
— Да плюньте вы на свои часы! — разозлился Павел. — Что за дурацкая манера, честное слово! До свадьбы еще далеко. Не помрут там ваши гости…
Она повернулась к нему и рассмеялась так весело и простодушно, что Павлу стало стыдно за свое недавнее старческое бормотание — ничего она такого не думала, не рассуждала о превратностях жизни, просто она сестра Вени, а это значит — будь готов ко всяким неожиданностям, Строевы, они такие. И Нина, словно бы подыгрывая ему, словно вовлекая его в шутливый заговор, сказала:
— До свадьбы еще далеко. За это время не то что к Варгу, на Чукотку слетать можно.
— Давайте лучше все-таки сначала к Варгу, — улыбнулся Павел. — Навестим старого капитана.
Павел знал Москву, как свою ладонь, и поэтому был обескуражен, когда, проехав улицу несколько раз туда и обратно, так и не смог найти нужный переулок. На помощь пришел дворник. Он молчаливо ткнул метлой куда-то в подворотню. Павел с опаской проехал под темными сводами, и они очутились в деревне… Огромный двор, скорее пустырь, сплошь зарос травой и лопухами, меж деревьев на веревках сушилось белье. И стоял один большой дом. Очень большой деревянный дом на каменном фундаменте, еще, должно быть, уцелевший от московского пожара.
— Старый бродяга… Он и в Москве сумел разыскать себе жилье по вкусу, — рассмеялся Павел. — Ну-ка, поднимемся по этим скрипучим ступеням.
На двери висела записка: «Ушел на базар. Скоро буду. Если не задержат дела».
— Лаконично, — сказала Нина. — Как вы думаете, дела его задержат?
— Вряд ли. Водку он не пьет, пиво тоже.
— Ну, тогда подождем.
Они спустились во двор и сели на скамейку. К ним подошла большая дворняжка, увешанная репьями, посмотрела доброжелательно, улеглась рядом и задремала.
— Пока капитан выбирает на рынке говядину, — сказал Павел, — я расскажу вам о нем. Я много видел всяких моряков…
7
Он действительно много видел моряков, самых что ни на есть просмоленных, продубленных и прокуренных, таких, что за версту видно — вот идет моряк божьей милостью, сто раз тонул, выпил десять бочек рому и перелюбил всех красавиц во всех портовых городах мира.
— Так вот — все они пижоны перед Александром Касимовичем Варгом. Этот милейший человек, родившийся в Твери, уже с детских лет был отмечен необычностью своей фамилии: Варг не мог стать ни аптекарем, ни бухгалтером, ни врачом, потому что бухгалтер Варг — это одно, а капитан Варг — совсем другое.
И вот со временем под гнетом этой своей фамилии сухопутный человек, всю жизнь мечтавший развести где-нибудь на юге сад и виноградник, превратился в закоренелого морского волка. Но совсем в ином обличье: он не курил трубку, не носил бороду, не поминал всуе святую богородицу и Южный Крест, пил очень умеренно, чтобы не сказать, — не пил вовсе.
Зато он знал каждую мель и каждый перекат (если случалось заходить в устья рек), по всему северному побережью, знал навигацию лучше штурмана и мог собрать и разобрать все механизмы на своем буксире, — одним словом, моряк он универсальный, настоящий и скромно хвастается тем, что ни разу в жизни не тонул, не получал пробоин, не дрался в портовых забегаловках и, упаси боже, не видел Летучего голландца.
Вот такой он мужик — капитан Варг. Одна у него слабость — суеверен. И сентиментален. В хорошем смысле. Морские традиции чтит свято, но трижды свято чтит те, которые придумал сам.
Каждый год, открывая навигацию, он уходил к песчаной косе за мысом Кюэль, ложился в дрейф и давал длинный, протяжный гудок. На берегу, из дощатого домика старой метеостанции, выходили люди с карабинами и отвечали ему тройным салютом. Тогда он спускал лодку и шел к берегу.
