Ирина Велембовская - Вид с балкона
— Что вы?.. — огорчилась Лена. — Это же очень интересная пьеса.
— Вот и сведите на нее своего мужа. А то он у вас вроде бы совсем не в счет.
Лена не спешила обижаться и попыталась объяснить, что у Игоря вечерняя смена, но Орест Иванович не стал входить в подробности и сухо пожелал невестке всего хорошего. Развязал галстук и сел на диван. Ведь это только подумать: не хотят его, да и все тут!..
Чтобы в этом убедиться, он часа через полтора позвонил в Померанцев переулок.
— Здравствуй, Аллочка! Что ты поделываешь?
— Ничего, ела кашу, сейчас ложусь спать.
— А бабушка дома? Как ее здоровье?
— Неважно. У нее очень болит голова.
Орест Иванович почувствовал себя негодяем и перешел на шепот.
— Ты извинись за беспокойство, Аллочка. Передай бабушке привет. Пусть она скорее поправляется.
Спать он не ложился долго. Около часа ночи пришел с работы Игорь, но Орест Иванович сделал вид, что уже уснул, и не вышел к сыну. Когда же все-таки задремал, ему пригрезился самый глупейший сон: он и Зоя Васильевна собираются ехать куда-то в… рояле, из которого вынут весь музыкальный механизм.
Утром Орест Иванович рискнул опять позвонить в Померанцев переулок и тем же осторожным шепотом осведомился у Аллочки насчет здоровья бабушки.
«А ведь я их повадки перенимаю», — подумал он.
Раньше он никогда и никого о здоровье не расспрашивал.
В один прекрасный день жильцам дома по Померанцеву переулку объявили, что дом их действительно передается под какое-то учреждение. Лена с матерью и девочкой получили ордер на квартиру из двух комнат около метро «Ждановская». Орест Иванович был задет тем, что не прибегли к его помощи с целью получить какой-нибудь более модный район, Юго-Западный, например, или тот же Тимирязевский — организовать это ему было бы пара пустяков. Но, как говорится, кума с воза — куму легче. Он сам помогал семье Лены в переезде на новую квартиру и был искренне удивлен тем, с какой скорбью не только его недоступная «сватья», но и другие жильцы прощались со старым домом в Померанцевом переулке.
Орест Иванович с большой осторожностью, боясь оступиться на ужасной лестнице, нес вниз с четвертого этажа доверенный ему Аллочкой стеклянный аквариум. Внизу он услышал, как ругались рабочие, грузившие в машину рояль. Ему было очень неприятно слышать, когда один из них повторил почти его собственную мысль:
— Купили бы скрипку какую-нибудь, а то ворочай танк этот!
Переезд состоялся в начале декабря, еще при полном отсутствии снега на улицах. А ближе к Новому году, когда зима легла, к метро «Ждановская» перекочевал и Игорь.
Когда он в последний раз заглянул домой, чтобы прихватить кое-что из своей одежды, между ним и Орестом Ивановичем состоялось объяснение.
— Отрываешься, значит?
— Ага. Мне оттуда на работу рукой подать.
— И отсюда не сто верст было.
Игорь положил в чемодан старые лыжные брюки и сказал:
— Мы, папа, к тебе приходить будем.
— Большое спасибо! Когда прикажете ждать?
Чудно все-таки было: куда парень лезет? Две смежные комнаты, потолок — рукой достать, в туалете повернуться негде. Летом, наверное, в лоджии спать придется, а зимой под роялем. Но охота, говорят, пуще неволи.
— Ладно, — сказал Орест Иванович, — надоест тебе, приходи, место твое цело будет.
— Не надоест. Такие не надоедают.
— Это какие же?..
— Я тебе уже говорил. Да ты и сам знаешь. Я вот рад, что к Склифосовскому попал, а то бы Ленку и не встретил.
— Даже так?..
И, видя, что сын сейчас уйдет, Орест Иванович вдруг сказал:
— А я ведь хотел тебе новую машину купить.
Только на секунду в хмуром лице у Игоря что-то изменилось. Потом он решительно взял чемодан.
— Какая машина!.. Я пойду, не сердись, папа.
…Не в первый раз Орест Иванович оставался в своей большой квартире один. Но в этот вечер он как-то растерялся. Дня два-три он держал себя в руках, а потом на него навалилась такая тоска и обида, что сказали бы сейчас, что посадят ему на голову и бывшую певицу, и Аллочку, и даже рояль поставят — и этой ценой вернется его сын, — он бы, пожалуй, согласился. Сколько недовольства вызывали у него раньше Ленины часовые разговоры по телефону, а вот сейчас этот телефон совершенно свободен и молчит, как могила. И хоть бы кто-нибудь догадался позвонить ему в эти трудные часы.
7
Зима в новом году установилась не по-московски приятной, с хорошими морозами и снегом, прикрывшим черноту улиц и дворов. После работы Орест Иванович получал в раздевалке свое зимнее ратиновое пальто, каракулевую шапку-пирожок и шел пешком через весь центр к себе на Комсомольский проспект. Делал он это не ради потери веса: полнотой Орест Иванович не отличался, до седых волос сохранил ровную грудь, втянутый живот и молодую походку. Правда, за последнее время немного опустились щеки, труднее стало брить подбородок и в глазах стало плавать что-то желтоватое. Стоило поволноваться, и эта желтизна заметно увеличивалась, но к врачам Орест Иванович не обращался до тех пор, пока ему не потребовались очки.
Однажды, это было под вечер, он проходил по Кузнецкому мосту. Начинались школьные каникулы, поэтому на улицах полно было детей. И вдруг Орест Иванович нос к носу столкнулся с Зоей Васильевной и Аллочкой. У девочки в руках была коробочка с гостинцами: ясно, что бабушка водила ее куда-то на елку.
На этот раз Зоя Васильевна не испугалась, как будто бы даже обрадовалась.
— Мы были в ЦДРИ… — сказала она Оресту Ивановичу.
— Смотрите, какой у меня подарок! — подняла свою коробочку Аллочка.
Подарок был самый скромный, рубля на полтора. Если бы Орест Иванович вовремя подумал, он у себя в учреждении мог бы получить для Аллочки подарок побогаче. Он решил, то это упущение можно исправить, и предложил тут же зайти в «Детский мир». Но Зоя Васильевна вежливо отклонила это предложение.
— Мы очень спешим.
Он решил не обижаться и пошел проводить до метро.
— Игорь и Лена поехали в Дорохово покататься на лыжах, — сказала Зоя Васильевна. — Мы с Аллочкой одни.
Похоже, что в этом сообщении содержалось приглашение в гости. Но Орест Иванович не рискнул уточнить.
— А как вы себя чувствуете на новом месте, Зоя Васильевна?
— Квартира не такая плохая. Немножко холодно… Но говорят, что это временно.
Видимо, это было их общее правило — не жаловаться ни на что, кроме собственного здоровья. Орест Иванович, стараясь не смутить Зою Васильевну, оглядел мельком ее зимний наряд: вытертая, но сохранившая некоторой шик беличья шуба, такая же шапочка, а вот на ногах, маленьких, как у дочери, современные, отяжеленные подошвами ботинки, в которых, наверное, не очень уютно путешествовать в центр из отдаленных районов.
Он рискнул взглянуть ей и в лицо. К ее мягким, голубоватым глазам очень шла беличья шапка. Щеки от мороза были слабо-розовые, но и это придавало ей сходство с румяной внучкой. Оресту Ивановичу только сейчас пришло в голову, что его «сватья», наверное, никак не вписывается в пейзаж малогабаритной двухкомнатной квартиры, что для нее просто необходим тот высокий потолок с лепными украшениями, огромное, затененное с улицы ветками окно и какое-то подобие камина, увиденные им тогда в квартире в Померанцевом переулке. Ему подумалось о том, что Зоя Васильевна страдает там, в десятиподъездном, типовом панельном доме, окруженном пустырями с остатками потревоженных, изломанных кустарников, поваленных деревьев.
— А у нас летом будет бассейн, — жизнерадостно сообщила Аллочка. — Игорь будет учить меня плавать.
Ее бабушка улыбнулась.
— Не сердитесь, пожалуйста, на Лену и Игоря: они очень, очень заняты. Игорь в вечернем университете…
Они простились: Аллочка и Зоя Васильевна спустились в метро, а Орест Иванович пошел пешком мимо Политехнического музея, пересек площадь и вскоре оказался около гостиницы «Москва». Здесь, в гостиничном ресторане, он год назад собирался отпраздновать свадьбу сына… Он полез в карман пальто за носовым платком и нащупал что-то тверденькое: это Аллочка тайком сунула ему туда шоколадку.
…Через несколько дней позвонил Игорь.
— Папа, здорово! Как ты там? На днях забегу. Большой привет от Ленки!
— Спасибо, — сдержанно, но без упреков сказал Орест Иванович. — И ей тоже.
Перед весной Орест Иванович решил уходить на пенсию. Ему лично средств хватало, а сын подмоги что-то не просил. Была в этом решении и скрытая месть: предлагал — не брали, а теперь придете — так уж и не взыщите… Но это, конечно, было не основное: Оресту Ивановичу шел шестьдесят третий год, сорок шесть лет он прослужил беспорочно и сейчас мог уйти, оставляя о себе у сослуживцев самую хорошую память.
Но в первые дни своего вполне заслуженного отдыха Орест Иванович ничего, кроме усилившегося одиночества и растерянности, не испытывал. Телефона на новой квартире у его единственных родственников не было, а ходить туда без приглашений Орест Иванович по-прежнему не считал удобным.
