Леонид Борич - Случайные обстоятельства
Букреев прошел к дивану за спиной штурмана — вообще любил здесь сидеть — и, усаживаясь, спросил:
— Филькин отдыхает?
Володину неловко было отвечать, сидя спиной к командиру, но и оставить хоть на время прокладку он сейчас тоже не мог, и Букреев, как будто поняв затруднение штурмана, тоном приказания сказал:
— Вы работайте, работайте, штурман...
— Есть... — Но все же не мог он вот так разговаривать со своим командиром, и, полуобернувшись, он ответил о Филькине: — Отдыхает, товарищ командир. Умаялся от трудов праведных.
— Я вот вспомнил... — Букреева познабливало, никак он что-то не мог согреться после мостика. — Лет пять назад посадил вас на этом же маяке. Как Филькина сегодня...
— Я, кажется, хоть название помнил, — сказал Володин, удивляясь, что ведь действительно командир подловил его когда-то на этом же маяке.
— Нет, вы просто понахальнее были, — усмехнулся Букреев. — Уже тогда...
Очень клонило ко сну, и Букреев решил вздремнуть немного.
— Старпом сейчас доложил, — проговорил он негромко. — Кто-то там из ваших заснул на вахте. Конечно, устали... Придется отменить учения...
— Устали не устали, а спать на вахте не должны. Накажем, — заверил Володин, испытывая какое-то недоумение из-за спокойного голоса командира. — Разберемся, товарищ командир.
— Есть такая формула у флотских шутников, — вздохнул Букреев, — «наказать и разобраться». Вы пообещали именно в таком порядке: сначала — наказать, а потом — разобраться.
— Я сначала все-таки разберусь, товарищ командир, — пообещал Володин.
— Вы меня этим очень обяжете, Сережа...
Это было как удар в спину. Володин вздрогнул и медленно обернулся. Букреев как будто уже спал.
Нет, не ослышался — так он и сказал: «Сережа...» Он, который даже по имени-отчеству редко когда называл своих подчиненных... Что это с ним сегодня? Устал, что ли?
Из динамика над штурманским столом вдруг громко зазвучал старинный романс:
Ах, зачем эта ночь так была хороша...Не болела бы грудь, не стонала б душа...
Кто-то из радистов явно не рассчитал, и Володин, приподнявшись, убавил громкость.
«Неужели не накажет? — растерянно думал он. — Мой подчиненный на вахте заснул!.. А он.. — Володин покосился на командира. — А он — спит...»
Ничего что-то Володин не понимал, и велико было искушение...
— Товарищ командир, — тихо позвал он, лихорадочно придумывая, что же сказать, о чем спросить, если окажется вдруг, что Букреев не спит все-таки.
— Штурман, — сказал Букреев, не открывая глаза. — Когда жениться думаете?
— Когда прикажете, товарищ командир, — улыбнулся Володин. Так он и не понял, спал командир или нет.
Оба они надолго замолчали, только плыл из динамика старинный романс: «Я ее полюбил, полюбил горячо, а она на меня смотрит так холодно́...» Да за стенкой, в центральном посту, шла себе и шла обычная лодочная жизнь: запросы, ответы, команды...
— А скажите, штурман, — сонно проговорил Букреев, — ваши подчиненные боятся наказаний?
Вот! Это был уже привычный Букреев, и, хотя, судя по вопросу, начинался неприятный разговор, на душе у Володина полегчало: знал по крайней мере, в чем дело.
— Думаю, что... конечно, побаиваются, — с достоинством сказал Володин.
Над этим он никогда как-то специально не думал, знал просто за собой право наказывать, когда считал это необходимым, пользовался узаконенной своей властью над другими людьми, давно к ней уже привык, чтобы не особенно даже и замечать ее и не помнить о ней постоянно, и сама эта власть, как и возможность наказать кого-то, его не волновала, как не волновало его такое же право командира или старпома по отношению к нему самому, но по себе знал, конечно, что любое наказание, пусть даже и заслуженное, всегда неприятно. Да и кому вообще это может быть безразлично?..
— А вы, штурман? Тоже побаиваетесь моих взысканий?
Володин подумал, что само слово «боязнь» — не то какое-то слово, и не оно определяло его отношения с подчиненными и с командиром, — ведь и подчиняясь, можно подчиняться с достоинством. Но как объяснить это Букрееву — он не знал.
— Официально давно не наказывался, товарищ командир, — уклончиво ответил он. — Больше месяца...
— Действительно, давно... Значит, просто уже не помните?
— Наверно, не помню, — согласился Володин, то есть пришлось вот согласиться...
Букреев посидел молча за его спиной и вдруг сказал задумчиво, но и с какой-то долей иронии, если его слова будут приняты слишком серьезно:
— А мне, представьте, когда-то хотелось, еще в годы розового лейтенантства, чтобы подчиненные стыдились моего взыскания. Прежде всего — стыдились... Утопия, конечно.
Володин удивленно молчал, не смея обернуться. Это был явно неслужебный разговор, это, как говорил обычно сам командир, была сплошь «беллетристика», а Букреев никогда ею не баловал своих подчиненных. И проскользнуло в ней что-то более серьезное, чем было в тоне Букреева, а может, это была просто расслабленность, и с сочувствием Володин решил: «Конечно, устал...»
Захотелось предложить командиру хоть на полчаса воспользоваться диваном, на котором тот сидел сейчас, но предлагать было, пожалуй, неловко...
— Многие... и стыдятся, товарищ командир, — все-таки выдавил из себя Володин, низко склонившись над картой. Сказал он это с таким трудом, как будто в открытую, бессовестно прямыми словами объяснился в уважении к своему командиру.
— Возможно, и так... — совсем сонно сказал Букреев. — Кто знает? — Он помолчал. — Не всегда ведь и поймешь... — Потом уже надолго умолк, даже задремал, кажется.
Володин, выждав некоторое время, обернулся. Командир сидел с закрытыми глазами, привалившись к спинке дивана. Он как-то осунулся за эти дни, почернел и оттого казался небритым.
«Немного же вам, штурман, ласки надо, — насмешливо сказал себе Володин. — Помани только, погладь чуть-чуть — и уже таешь. Слюнтяй...»
Но избавиться от своего сочувствия к усталости командира, нет, вообще к Букрееву, он так и не сумел, да и не хотелось...
— Штурман! — донеслось с мостика по переговорному устройству.
— Есть, штурман, — негромко ответил Володин.
— Плохо слышу! — недовольно прокричал Варламов. — Что там у вас?
— Голос сел. — Володин оглянулся на спящего Букреева. — Простудился...
— К доктору потом сходите. Командир у вас?
— Так точно. Занят он...
— Запросите «добро» проверить выдвижные устройства. Радисты просят.
— Есть, — нехотя сказал Володин. — Товарищ командир...
Букреев не ответил, а будить его вроде бы жалко было.
— Штурман! — снова подключился старпом. — Доложили командиру?
— Докладываю...
— Долго докладываете.
— Товарищ командир, — уже погромче сказал Володин.
— Что-нибудь срочное, штурман? — недовольно спросил Букреев, не открывая глаз.
— Да нет... — Володин чувствовал себя виноватым. — Старший помощник просит «добро» поднять выдвижные устройства.
— Ну и надо было разрешить, — проворчал Букреев, окончательно просыпаясь. — Тоже мне ответственное решение!
Он тяжело поднялся с дивана, пошел к дверям и, выходя уже из штурманской рубки, проговорил:
— Эх вы, штурман...
Оставшись в рубке один, Володин попробовал обидеться: никогда не знаешь, как вести себя с ним, невозможно никак предсказать, за что уже в следующую минуту он тебя отчитает и что ему вообще от тебя нужно...
Но с обидой что-то не ладилось.
8
Филькин вернулся в рубку задолго до своей вахты и уселся изучать штурманские документы.
Такая любознательность подчиненного была, конечно, приятна Володину, но через полтора часа Филькин должен сменить его за прокладочным столом, значит, обязан был сейчас выспаться, чтобы и он, Володин, положенные ему часы мог спать, не тревожась за штурманскую вахту. Ну хотя бы не очень тревожась.
— Уже выспались, что ли? — спросил Володин. Хотелось насмешливо спросить, но вышло как-то почти с участием: уж очень Филькин выглядел виноватым, а вина как вина была — с каждым может случиться.
— Не спалось, — вздохнул Филькин. — Кофе сварить?
— Если хотите... — Володин измерил расстояние до края полигона, взглянул на лаг и прикинул, что полигон они освободят вовремя.
— Сергей Владимирович, а у вас есть... знакомая? — спросил Филькин, включая кофейник.
Володин обернулся, некоторое время смотрел на Филькина: что-то уж слишком быстро он в себя пришел после командирского разноса, если мог сейчас такое спросить, — и вдруг подумал, что на этот в общем-то смешной, невзрослый вопрос ответить утвердительно ему трудно — трудно в том смысле, в каком об этом спросил Филькин. Ведь потому Петя и спросил, что, видимо, не укладывалось в его сознании: как это можно получать столько писем и всем отвечать? Как может быть не одна «знакомая», а несколько, когда все равно должна же в конце концов быть все-таки одна, ну хотя бы из этих нескольких?
