Сергей Крутилин - Старая скворечня (сборник)
Любуясь дочерью, Егор подумал: «А, и ты такая же птаха, как и сыновья! Тоже вот-вот из дому упорхнешь». Хотел было удержаться, но не утерпел, сказал вслух:
— Ну вот, Наташа, через год-другой и тебя, глядишь, так же будем провожать.
— Что ты, папа! — Наташа тряхнула головой, убирая за спину распущенные волосы. — Я из нашего Залужья никуда не уеду. Кто ж тебе будет насаживать наживу на подпуска?
Сыновья засмеялись, засмеялась и Наташа. Молодежь, счастливая, хорошо одетая, пошагала вдоль улицы. Впереди Иван: в джемпере, модных туфлях, стройный, красивый, узенькие брюки наглажены в струнку; следом за старшим — Анатолий и Наташа. Едва успевая за детьми, сзади семенила Дарья.
Шествие замыкал Полкан.
Егор и Барсик стояли у калитки и смотрели им вслед.
А на самой вершине тополя сидел Ворчун. Он не пел, не чистил клювом перья; он молча наблюдал картину прощания Егора со своими сыновьями. Ему было жаль хозяина. Только он не мог ему сказать об этом.
14
Так и бежали годы…
Прилетал скворец. Приезжали дети.
Скворец — от весны до весны. Дети — от одного праздника до другого, от отпуска до отпуска. Сначала Иван и Анатолий приезжали одни, потом — с женами, а под конец — с внуками. Пока внуки были маленькие, их привозили в пеленках, с сосками, с кефирными пузырьками (у молодых матерей своего молока было мало); но как только внучата подрастали и начинали говорить «баба», «деда», «хочу есть», то их «подбрасывали» старикам на все лето.
«В городе у нас тесновато, папа, — говорили сыновья. — К тому же у вас тут воздух, свежее молоко, речка».
«Да по мне что? — отвечал Егор. — Оставляйте. Воздуха, чай, нам не жалко».
И внуки оставались на все лето. И все лето Дарья мыкалась с ними, уставая больше, чем когда-то со своими детьми. Встанет она чуть свет, подоит корову, затопит печку — и бегом на ферму. Наташа все каникулы работала в огородной бригаде. Уходя, она накормит их. Не успеют они вылезти из-за стола — возвращается Дарья: управилась раньше других с утренней дойкой. Теперь у нее есть передых до полудня, до того, как идти на дойку в луга. За это время надо покопаться в огороде, подоить свою корову, обед сготовить внучатам, снова покормить их и уложить спать. Иногда они засыпают при ней, а иной раз начнут шалить — и ни в какую. Дарья оставляет их одних: «Натка с огородов придет — досмотрит. Досмотрит, и постирает с них, и самих помоет».
Так и крутятся они весь день — и Дарья, и Наташа.
Дочка — вылитая мать: проворная да работящая. И что особенно радует Егора — исполнила свое обещание: не ушла после школы из села родного, в колхозе осталась. Десятилетки в Залужье не было; ходить каждый день в соседнее село — далеко. Решили устроить Наташу после школы в медицинское училище. Поначалу все складывалось хорошо: экзамены она сдала, приняли ее. Осенью ехать на занятия — тут-то и начали подсовывать всякие палки в колеса. Получает Наташа письмо от директора училища: так и так, уважаемая товарищ Краюхина, уведомляем вас, что у медучилища нет общежития. Егор всполошился, сам поехал в город, к директору. Пока ехал — всякие злые речи придумывал: за что мы воевали и прочее. А когда вошел в кабинет к директору, то язык будто отсох: не ворочается никак. Вышел из-за стола директор — и тоже, как Егор, приседает на одну ногу. Усадил Егора директор, стал расспрашивать о том, где он воевал. Егор рассказал: и как отступал от Смоленска, и как в Сталинграде всю ту лютую зиму немцев бил, и как ранен был при штурме познаньской крепости.
Директор послушал-послушал и говорит: «Разными мы дорогами шли, но я тоже солдат и скажу тебе, как брату: общежитие — это ведь рогатка! Зачем брать девчат из деревни, когда у нас своих, городских, хватает? Скажу по секрету: если хочешь, чтоб девочка училась, сними ей комнату у частника. А насчет прописки я похлопочу».
Ничего не поделаешь: снял Егор угол для Наташи на частной квартире. И через эту рогатку перепрыгнул. Нет, так на тебе! — через полгода новая рогатина. Начали вводить специализацию. Наташу определили на хирургическую сестру. На первой же операции, когда ее не то что помогать, а просто посмотреть поставили к операционному столу, Наташе сделалось плохо. Врачи, бывшие тут, посмеялись, стали подбадривать: «Ничего, Ната, привыкнешь!» Воды ей дали; отдышалась она немного, пришла в себя и прямо из операционной — на автобус. Приехала тихая, грустная; день живет, другой. Егор думал: на каникулы отпустили. Спросил. А она и говорит ему: «Съезди, папа, забери у хозяев мои вещи. Я в город больше не поеду».
Егор и так и этак: одумайся, мол, дочка! А Наташа — знай свое: нет да нет. «Режет хирург, — рассказывала она, — а я глядеть не могу: голова у меня кружится. Кажется мне, папа, что это твою ногу режут». — «Ну и что такого, — ворчливо отзывался Егор. — Хорошие люди мне делали операцию. Если бы не хирурги, — может, и умер бы я тогда. Ан вот видишь — живу!» — убеждал Егор. Но неволить дочку не стал: не по нраву дело — лучше не делай! «Ничего, пусть девка в помощниках дома походит», — решил он.
Съездили они с Дарьей в город, привезли Наташкины узлы и чемоданы, и на этом ученье ее кончилось.
Однако Егор ошибался, полагая, что у Наташи «своей мысли нет».
Этим же летом прибыл на побывку Федор Деревянкин, Герасима, соседа, сын. Знать, прописал бригадир Федору про большую воду, соблазнил. У Герасима Деревянкина было трое сыновей, и все они очень рано отбились от дома. Никто из них в родном селе не жил, наведывались от случая к случаю, и то — раз в пять лет. Старший служил где-то на Севере не то гидрологом, не то топографом; второй состоял на какой-то секретной службе: или с ракетами связан был, или еще с чем — сам Герасим толком не знал. В Залужье наведывался редко, и то когда с юга с семьей на своей «Волге» ехал. Дорога, по которой на юг-то ехать, рядом: не завернуть к отцу совесть, знать, не позволяла. Заедет, сходит раз-другой на рыбалку — и покатил дальше к своим ракетам.
И младший из Деревянкиных, Федька, был такой же. После службы в армии остался он где-то далеко-далеко: не то на Курилах, не то на Камчатке и пропадал там лет пять. Пропадал, пропадал, а тут вдруг взял да заявился! Костюм на Федьке — черный, моряцкий; фуражка — что тебе фронтон у крыши новой фермы: до самого неба поднята, а на лбу — краб золотом шит. Герасим уверял, что чуть ли не до капитанов его Федька выслужился.
Известно, как оно бывает по соседству-то: приехал ненаглядный сынок — праздник в семье. Позвали Деревянкины родню, соседей. И Егора позвали — да не одного, а со всеми чадами и домочадцами. Выпили по маленькой; то да се, разговоры разные за столом пошли. Федька про всякие дальние страны рассказывает, про море, а сам все на Наташу глазами зыркает. В армию уходил — была она школьницей, а за столом сидела красивая девка, невеста.
В тот вечер ничего не было между ними: выпили, поговорили да и разошлись по домам. Только стал замечать Егор после того вечера: побежит утром Наташка к колодцу с ведрами — Федька тут как тут! Бадейку из рук Наташи возьмет, одним махом журавль вниз, другим — вверх. Налил ее ведра, подхватил их и понес к дому. Наташа идет рядом, смеется — довольна.
Федор ведра на крылечко поставит, кивнет головой в ответ на ее «спасибо!» — и был таков.
Вежливый, неназойливый парень. Нравился он Егору.
15
Был конец июля. Жара стояла несусветная. А в жару даже и на прикорм рыба плохо идет — одна надежда на переметы.
Молоко да творог внучатам наскучили — надумал Егор угостить их свежей рыбой. Собрались они с Наташей подпуска на ночь поставить. Идут вечером — Наташа весла несет, ведерко, а в ведерке — две фанерки с намотанными на них подпусками; Егор тоже нагружен, как вол. За спиной сумка со всякой наживой, в одной руке мутилка для ловли пескарей, в другой — ватник на случай, если придется заночевать у реки. Идут они к Оке задами огородов, глядь, под рябиной, что растет с угла соседского плетня, Федька стоит, без кителя и без фуражки, с полотенцем через плечо: купаться, знать, собрался.
— Наталья Егоровна, давайте я помогу вам! — и руки к веслам протягивает.
— Пожалуйста, Федор Герасимович.
Взял Федька весла; пошли вместе.
— Никак рыбачить? — спрашивает.
— Думаем переметы поставить.
— Дядя Егор! — горячо заговорил Федька. — Взяли бы меня хоть разок с собой. Писал отец: приезжай, приезжай. А лодка совсем сгнила. Так хочется порыбачить! Осталась ли в Оке хоть какая-нибудь рыбешка-то?
— Осталась еще, — оживился Егор. — И щука, и голавль есть. Судака, правда, мало.
— Ишь ты! — удивился Федор. — А я думал — никакой рыбешки тут не осталось. Мы в море ловим и то, знаете, часами тянем невод, а поднимем его со дна — пусто.
— Значит, и море процедили?
— Процедили.
Они помолчали. Узенькая тропинка, петлявшая по косогору, кончилась. По лужку, что протянулся вдоль берега Сотьмы, можно было идти всем вместе, рядком. И они пошли, и Федор, шагая рядом с Наташей, расспрашивал ее про наживу: на пескаря ли ловится лучше или на ракушку, как в прежние времена.
