Николай Сухов - Донская повесть. Наташина жалость [Повести]
Арчаков улыбнулся: Рябинин, видимо, забыл, что хуторской атаман — это отец Арчакова.
Рябинин выпустил руку и встал. Припадая на одну ногу, прошелся по комнате. На лбу его собрались морщины. Он хотел еще что-то важное сказать Арчакову и забыл. Но вот он, вспомнив, шагнул к книжному шкафу, выхватил оттуда бумажный сверток и живо, как будто никогда и не был хромым, подскочил к собеседнику.
— Слыхал ли ты про речь Краснова? — спросил он и глянул такими блеснувшими глазами, что Арчаков, ничего не слышавший об этой речи, опустил голову и покраснел. — Нельзя, Василий Павлыч, донскому патриоту, да еще офицеру не знать об этой речи, — укоризненно, но снисходительно сказал Рябинин и, садясь в кресло, развернул сверток. — Ты послушай только, что говорит наш новый наказный. Когда я прочитал, то, поверь мне, если бы у меня не была прострелена нога, никогда бы я не усидел дома. Ты обязательно объяви об этом у себя на кругу. Прямо за нутро берет. Вот послушай-ка! — Рябинин оттопырил лиловые губы и задвигал тяжелой квадратной челюстью.
Читал он только что полученную информацию о том, что в Новочеркасске «Круг спасения Дона» новым атаманом избрал заслуженного генерала-от-кавалерии Краснова. Восторженным языком информация подробно передавала содержание речи, произнесенной Красновым при своем избрании.
Новый атаман, заверив Круг в своей безграничной любви к России и Дону и упомянув о том, что он как казак не знает иной присяги, кроме служения богу и Дону, пространно остановился на судьбах родины, «поруганной большевиками». Россия — на краю пропасти. Спасти ее былую мощь можно только самыми крутыми мерами. Нужны твердая власть и решительные действия. Этого можно достичь только при том условии, если Круг передаст атаману все полномочия своей неограниченной власти и если Круг утвердит те основные законы всевеликого войска донского, которые предложит Краснов. Родина накануне гибели. Но атаман уверен, что в самое ближайшее время она будет очищена от большевистской анархии и что над обновленным Доном, с его старинной казачьей вольницей, как и в былые времена, будет гордо развеваться флаг державного войскового Круга.
Рябинин прочитал и, переполненный неизъяснимым притоком сил, часто зашагал по комнате. Его рыхлое, полное тело стало собранным и легким. Арчаков, подергивая ус, удивленно смотрел на него. Тот подошел к столу, взял очередную бутылку и, шлепнув донышком о ладонь, выбил пробку.
— Пьем, Василь Павлыч, за нового атамана, за донское казачество и за доблестных офицеров!
Залпом они выпили по два бокала.
Ослабевший и осоловевший Рябинин покрутил плешинистой головой, нервно набил трубку и вяло, как-то одним боком, опустился в кресло. Закурил, пустил клубы дыма и, прокашлявшись, откинулся, запел вздрагивающим густым баритоном:
Ой, Кубань, ты наша родина,Вековой наш богатырь…
И Арчаков со взвинченными нервами, вкладывая в песню все свои чувства, звенящим тенором подхватил:
Многоводная, раздольная,Разлилась ты вдаль и вширь…
Буйное половодье пьяных, но стройных голосов через форточку вырывалось на улицу, заставляло прохожих удивленно поворачивать головы на квартиру станичного атамана.
А когда они дошли:
Из далеких стран полуденных,Из турецкой стороны.Шлём тебе привет, родимая,Твои верные сыны… —
Рябинин внезапно оборвал, его рыхлое тело мелко-мелко затряслось, и Арчаков неожиданно увидел, как с ресниц его полузакрытых воспаленных глаз скатилась слезинка.
Стоял веселый, праздничный день. По улицам толпами ходили нарядные краснощекие девки, с разноцветными лентами на косах. Сбоку у них под яркими запонами висели большие гаманы с подсолнечными семечками. Друг перед другом они хвалились новыми лентами и «всех лучше» изжаренными семечками. Не поднося к лицу руки, как-то издали кидали в рот семечки, и серая метелица шелухи вьюжилась по дороге. Шумные разноголосые припевки разносились по всем улицам.
За «большими девками» — невестами, присматривающими женихов, — табунились подростки, с непокорными на затылках косичками, подпевали за ними, и те, ласково бранясь, гнали их от себя.
«Большие ребята» — молодые и неженатые казаки — предпочитают бродить по одному или вдвоем. В фуражках набекрень, скаля зубы, они подходят к девкам, просят семечек, хотя у самих семечками набиты карманы. И, получив из нескольких рук одновременно, уходят играть в «орла» или в карты.
«Малые ребята» на улицах почти не бывают. Собравшись десятками, они после недолгих обсуждений, под командой признанного вожака, отправляются в сады или на огороды, делать лихие налеты; или же убегают на бугор в яры и там втихомолку учатся курить, а чтобы не воняло, заедают «козлиным чесноком».
Филипп только что искупал в речке своего Рыжка и вел его по улице: утром он ездил укатывать пашню, и мерин вымазал ноги. Хороший, солнечный день, радость окончания полевых работ, праздничная пестрота хутора — все это поднимало настроение, бодрило, и Филипп, посматривая вокруг, весело насвистывал «Седловку». Переходя дорогу, столкнулся с хороводом «больших девок». Исстари ведется так, что девки служивых уважают. Шутливо, стеной они преградили дорогу, и одна из них, самая шустрая, с цыганскими глазами, подбежала к равнодушному к праздничным красотам мерину, ухватила его за гривку.
— Можно скатнуться? — спросила она и щелкнула мерина по мокрой спине. Тот добродушно махнул хвостом и нехотя приложил уши.
— Подмочишь, девка, — игриво покосился на нее Филипп, и девки, изгибаясь в смехе, сыпанули с дороги. Филипп посмотрел на их ликующие беззаботные лица, на порхающие ленты и, не раскрывая губ, грустно усмехнулся…
Ведь так же вот когда-то и Варвара цвела в хороводах, волновала ребячьи сердца, возбуждала затаенные мысли; так же просто подходил к ней Филипп и, улыбаясь, просил семечек. Нетерпеливо ждал вечера, встречал ее у амбара и в темноте украдкой прижимался щекой к ее щеке. Мир полнился от этого невиданными красками, внутри разливалась пьянящая теплота, и молодые, неистраченные силы вырывались наружу неудержимым весельем. И никто из ребят никогда не оспаривал его права.
Но так только было…
После памятной ночи Филипп еще не видел Варвары. Взбунтовавшаяся гордость приглушила все чувства. У него даже появилась болезненная мнительность: ему все казалось, что вот кто-то теперь бывает с ним, охотно разговаривает, жмет руку, а сам втайне, про себя усмехается. Но в то же время, когда Филипп тревожными ночами размышлял об этом, он заходил в непролазное болото. И чем сильнее старался выкарабкаться из него, тем все больше утопал. Легкомысленной Варвара никогда не была — Филипп это знал хорошо. Он знал также, что жизнь в семье Арчаковых ее не балует. Филипп догадывался, что тут случилось какое-то несчастье. И в том, что оно случилось, виноват, кажется, и он. Но как бы там ни было, а больной зуд внутри не давал Филиппу покоя и бессонными ночами заставлял его безотрывно выкуривать по десятку цигарок.
Филипп спутал мерина за гумном и вернулся в хату. Захарка с матерью о чем-то спорили. Захарка только что прибежал с бугра. Он был с ребятами в яру и там поссорился со своим другом. Они не сошлись во мнениях по поводу того, какой кобель побьет, ежели их стравить, — лохматый или борзой. Захарка обозвал своего друга «куцым». Тот, сжав кулаки, хотел было накинуться на него. Но Захарка так грозно наморщил нос, что тот испугался и, разжимая кулаки, прошипел: «Глазанчик». Но это было менее обидно, чем «куцый», и, так как ничего другого не было, чем бы можно было возместить обиду, Захаркнн друг убежал с бугра и доказал Агевне: «Тетка, тетка, а Захарка там курит и дым пускает в нос».
— Ну-к, дыхни, дыхни! — придвинув к Захарке лицо, приставала Агевна.
У Захарки пунцовые уши. Выпучив глазенки и настороженно следя за матерью, он сидел с затаенным дыханием, хотя и широко раскрывал рот.
— Да ты дыши, дыши! Что ж ты не дышишь!
И Захарка, зажмурясь, дыхнул.
— Что от тебя, сукина сына, как от козла, луком каким-то прет!
Филипп подошел к Захарке и взял его за руку:
— Брось ты, мама. Он умный мальчик, не станет курить. — Захарка победно привскочил и повис на ремне у брата. — Идем, Захарка, в сад.
Они вышли за ворота. Под окнами на улице, втянув в плечи голову, разгуливал доказчик. Он все ждал, когда же заревет его друг. Так хотелось послушать!
Захарка увидел его.
— Что, поджился, Куцый? — и из-за спины Филиппа показал ему кулак.
Тот дернул ноздрями и отвернулся, а Захарка, заглядывая брату в глаза, рассказал про вчерашнюю новость. Вечером он гнал через мост телят. Из переулка на своем служивском коне наметом выскочил Арчаков дядя Василий и поскакал прямо по мосту. Телята спужались, сунулись на край, и рябенький сорвался в воду. Как запрыгает там! Если бы плавать не умел — обязательно бы утонул. А дядя Василий даже не оглянулся, так и поскакал по улице.
