Абдурахман Абсалямов - Вечный человек
— Битте, — сказал он, отложив ручку, и показал на дверь.
Александр видел, что стоявшие перед ним заключенные поодиночке скрывались за этой дверью.
Миновав узкий и довольно длинный коридор, Александр вошел в просторную комнату. Пол здесь почему-то был посыпан опилками. Александр отпрянул к двери. Ему почудилось, что в воздухе стоит запах свежей крови. В глаза бросился водопроводный кран в углу и шланг. Потом он заметил медицинские весы и возле них — прибор для измерения роста. Больше ничего в комнате не было. Позади планки ростомера — ширма из черного материала. Что скрывалось за ней?..
— Встаньте под ростомер, — приказал низкорослый коренастый немец в форме эсэсовца.
Александр с опаской встал под планку. Он впервые обратил внимание на странный занавес из тонких ремешков, которым была задрапирована противоположная стена. Не успел он сообразить, что это такое, снова послышался голос эсэсовца:
— Держите голову прямее, — и опустил планку. Одновременно раздался чуть слышный треск, и Александр без стона повалился на пол. Он уже не видел ни порохового дымка, появившегося из крошечного отверстия в черной ширме, ни эсэсовца, который, сделав свое дело, спокойно чиркнул спичкой, чтобы прикурить сигарету.
Тотчас же из боковой двери выскочили два солдата, быстро, как прожорливые хищники, выволокли за ноги безжизненное тело Александра в соседнее помещение и бросили на еще не успевшие остыть трупы убитых до него людей. Затем они вернулись в комнату, где находились весы, торопливо засыпали пятна крови свежими опилками, разровняли их и опять скрылись в ожидании очередной жертвы. Не прошло и минуты, как «врач» в очках впустил в комнату нового заключенного…
«Вы солдат или офицер?»
Куда только не забрасывает человека судьба в военное время, и кто знает, где доведется ему сложить голову! Кто бы мог подумать, что в чужом, вражеском краю последний раз придется вздохнуть Александру — советскому парню, родившемуся в далекой Сибири, на берегу небольшой речушки, название которой знали только жители этого района, считавшие свою речку самой прекрасной из всех рек мира. На враждебной фашистской земле погибали французы и бельгийцы, чехи и поляки, югославы и норвежцы. Большинство из них никогда не видели Германии, любили поля и города своей родины, считали величайшим преступлением забраться в чужой дом и унести чужое добро.
На глазах всего мира немецкие фашисты занимались подлым, массовым грабежом и мародерством, истреблением целых народов. Загубленная жизнь Александра была всего лишь каплей в море злодейств, свершенных гитлеровцами.
А что ждет тех лагерников, которые сейчас еще живы?
Никто ничего не знал. Здесь все было покрыто мраком. И в этом мраке царили палачи.
Группу заключенных, в которой находились Назимов и Задонов, остановили перед дверями лагерной канцелярии. Узников впускали подвое, по трое. Выводили их через другую дверь, в противоположном конце здания. Каждому хотелось знать, о чем спрашивали в канцелярии узников? Какие делались затеей в бумагах? Но разговаривать опасно, за первое же неосторожное слово — удар палкой, прикладом, а то и пуля.
— А, черт с ними, пусть что хотят, то и делают! Все равно нам тут крышка, — хрипло пробормотал один из узников и с тоской посмотрел, как над лагерем расплывались клубы черного дыма.
Назимов, стоявший у самой двери, тронул Николая за рукав.
— Слышишь, некоторые уже всерьез прощаются с жизнью.
— Здесь ко всему надо быть готовым, — просто ответил Задонов и еле заметно показал глазами на длинную очередь, растянувшуюся перед дверями канцелярии.
Там все шло своим чередом. Какой-то низенький, тщедушный заключенный о чем-то просил гитлеровца. А тот все норовил ткнуть просителя прикладом в зубы. Безумный Зигмунд громко затянул песню, потом истерически захохотал. Конвойные принялись избивать его. Чтобы не слышать душераздирающих воплей несчастного, Назимов зажал уши ладонями и отвернулся.
Когда крики утихли, он снова зашептал Задонову:
— Куда могли отвести Александра? Не случилось бы с ним плохое?
Задонов в ответ молча подергал ус.
Осеннее солнце нехотя пригревало узников. Откуда-то прилетела запоздалая бабочка, опустилась на плечо Назимова. Баки не замечал ее, а Задонов наблюдал грустными глазами за этим недолговечным, но все же живым существом.
У Задонова, как и у большинства стоявших в очереди, от усталости дрожали и подгибались колени. Хотелось, не взирая ни на что, лечь на землю, забыться хоть на несколько минут. Вот уже третьи сутки узникам не давали ни крошки пищи.
Наконец Задонова и Назимова впустили в канцелярию. Настороженные, готовые ко всяким неожиданностям, они переступили порог большой комнаты, огляделись. За столами сидели писаря в штатской одежде. Шуршала бумага, стучали машинки. Бросались в глаза груды серых папок. Неужели на каждого лагерника заведено особое дело?
Приглядевшись, Назимов понял, что среди канцеляристов есть и не немцы. Не успел он сообразить, какую из этого можно извлечь пользу, пожилой, облысевший писарь знаком подозвал его к своему столу. Назимов, нарочно подняв голову, широко и уверенно шагая, приблизился к столу, в упор, насколько мог презрительно посмотрел на писаря. Баки отвечал на вопросы отрывисто, с откровенной враждебностью. Когда писарь спросил о национальности, Баки громко ответил:
— Русский.
Краем уха он слышал, что из военнопленных татар фашисты пытаются формировать особый легион, и поэтому счел за лучшее скрыть свою национальность.
Аккуратно занося в карточку ответы, писарь спрашивал по-русски:
— Ваше воинское звание? Вы солдат или офицер?
В тихом голосе канцеляриста Назимову почудились какие-то странные нотки. Акцент у него был явно чешский. Но в данную минуту Баки больше всего интересовало существо самих вопросов.
«Эх, куда бы бородатый ни пошел, борода всегда при нем», — вспомнил Назимов поговорку. — Видно, документы мои кочуют вслед за мной из тюрьмы в тюрьму, из лагеря в лагерь. А в этих документах на первой же странице черным по белому должно значиться: «подполковник»… — Насколько мог быстро, он сообразил: — Возможно, мне готовят западню, хотят поймать на сокрытии звания… Нет, не поддамся…»
— Офицер, подполковник, — твердо ответил он и бросил на писаря взгляд, в котором нетрудно было прочесть: «Старайся, выслуживайся, холуй! Хозяева бросят тебе за верную службу кусок со своего стада!»
Писарь не мог не понять этот слишком откровенный взгляд, и у него словно бы дрогнули от обиды губы, или Баки только показалось это. Во всяком случае, чех не вскочил, не заорал. Еще тише прежнего и стараясь правильно выговаривать русские слова, он предупредил:
— Не вздумайте признаваться кому-либо, что вы офицер да еще подполковник. Я записываю вас солдатом. Слышите?
Кровь бросилась в лицо Назимова, сердце тревожно заколотилось. Как понять писаря? Что это, провокация?..
Он упрямо сказал:
— Пишите «офицер»! Вам это известно, а мне — все равно.
Чех отрицательно покачал головой:
— Нет, вам не все равно!..
Назимов отчетливо видел, как рука канцеляриста вывела на учетной карточке: «Soldat».
В сердце Назимова загорелась надежда. Что, если чех и вправду пошел на этот шаг из добрых побуждений? Невероятно?.. Но ведь в лагерь попадают разные люди.
Баки вышел из канцелярии с двойственным чувством: где-то в глубине души надежда боролась со страхом. Хотелось поскорее очутиться рядом с Николаем. «Как обошлись с ним?» Увидев друга, выходившего из канцелярии, Назимов бросился было к нему. Но часовой ткнул его в бок прикладом автомага:
— Куда прешь, свинья! Стой на месте!
«Что за человек этот писарь? — не переставал сомневаться Назимов. — Друг или предатель?» И перед глазами опять стал Реммер с его угрозами: «Ты одинок. Никому не нужен. Тебе никто не протянет руки помощи. Люди от рождения эгоисты и трусы…»
Из дверей канцелярии один за другим выходили узники. У кого нос в крови, у кого — рот. Должно быть, вопросы писарей сопровождались ударами.
Назимов закусил губу. Значит, ему и в самом деле повезло. Словно проверяя себя, он огляделся. Взгляд привлекли какие-то черные хлопья, реявшие в воздухе. Что это, мотыльки? Откуда — в такую пору? Он вытянул руку с растопыренными пальцами. Когда к ладони прилипла черная точка, он понял: это всего лишь жирная сажа, вылетающая из огромной трубы крематория.
«Вот все, что осталось от человека… А ведь он тоже когда-то стоял в дверях канцелярии, подходил к столу… Его тоже спрашивали: «Офицер ты или солдат?» — невесело рассуждал Назимов. — Впрочем, есть ли смысл думать о чем-либо у порога ада? Не поздно ли? Может быть, лучше закрыть глаза, зажать голову руками и…»
