Терпение (сборник) - Юрий Маркович Нагибин
– Какие еще поминки?
– По нашему папе. Его уже три года нету. Вас тоже позовут. Мама сама зайдет или меня пришлет с любезной запиской… Почему у тебя наколки нет? – спросила она Мишу.
– А на фига? – процедил тот сквозь зубы.
– Красиво! У моряков всегда наколки.
– Какой я моряк, дура?
– Ты разве не хочешь стать моряком?
Я думал, она дурачится, нет, она грезила.
– А на фига? – спросил Миша.
– Хотелось бы больше лексического разнообразия, – заметила мать. – Ты что – говорить разучился?
– А чего она лезет? – с ненавистью сказал Миша.
– Хватит! Надоел. Давайте я вас развяжу.
– Не развяжете, – сказала Маша, и глаза ее стали, как незабудки от голубого купальника Веры Нестеровны. – Это морской узел. Мама от папы научилась.
– Я, конечно, могу развязать, – тихо сказал Грациус. – Но стоит ли? Так они хоть не потеряются.
– Ну ладно, артель, топайте домой, – решила Вера Нестеровна. – Мы поплыли за вещами. Выдержишь? – спросила сына.
Не удостоив ее ответом, Миша пошел к реке.
Мать с сыном быстро скрылись из виду – сейчас им было по течению. Бурлацкая ватага развернулась и побрела, солнцем палимая, в обратный путь…
Напротив нас жила краснощекая старуха на больных, отечных ногах. Утром она с трудом выползала из дома, хватаясь за дверной косяк, плетень вокруг палисадника, ветки сирени, добиралась до скамеечки и усаживалась на весь день. В дом она возвращалась к вечеру, когда приходила с работы ее низенькая, живая, необычайно быстрая в движеньях дочь, по делу прозванная Нюрка-блоха. Наверное, старуха тоже была когда-то быстрой, непоседливой, как ее дочь, это угадывалось по живой улыбке, какой она отзывалась на каждое впечатление мимо текущей жизни. Удивительно богата оттенками была ее молодая, легкая улыбка. То веселая, то озабоченная, то любопытствующая, то озадаченная, то грустно-недоумевающая. Ей нравилось любое проявление активности в окружающих, что они могут пойти в лес, на реку, в поле, на ферму, в магазин, друг к дружке в гости или на развилку дорог, чтобы с попутной машиной умчаться в бесконечные дали: на Полотняный Завод, в Медынь, хоть в Калугу. Она сопутствовала им душой, не завидуя, не сетуя на судьбу, приковавшую ее к месту.
Однажды в богатом наборе ее улыбок мелькнуло нечто, заставившее меня подойти. Мы поздоровались, и я уселся на лавку.
– Нравится вам у нас? – спросила старуха.
– Нравится. Только комаров много.
– У нас места возвышенные, сухие, – отозвалась она. – Комаров сроду не водилось. Потом объявились. Но мало, с недельку поедят, и нету. А последние годы – ужас что такое! Откуда они берутся? Может, из космоса?
Я пожал плечами. Старуха обрадовалась, засияла улыбками.
– Я сама надумала, а вот вы не спорите. Сейчас вообще много кое-чего случается, чего раньше не было. У нас за огородом, как гроза зайдет, по земле искры голубые бегают, будто зверьки играют.
– Может, там залежи железной руды?
– Мы думали – золота. Нюрка копала – ничего не нашла. Земля, навоз и черви. Летошний год ученый с Москвы приезжал опята собирать. У нас боковушку снимал. Так он говорит, что земля вроде в скорлупе помещается, и скорлупу энту всю ракетами продырявили. Теперь к нам всякая гадость сыплется, всякие заразы. У дочки на работе лекцию читали, про этот… алкоголь. Подсчитано, что у нас каждому жителю, младенцу или дряхлому старику, по сто граммов белого на день положено. А почему не выдают? Потому что и так, которые взрослые, залились до ноздрей.
Я сказал, что не вижу связи.
– Все от лучеиспускания зависит, – объяснила старуха. – Очень оно усилилось. Это не я говорю, а тот ученый, который опятами увлекался.
Кто его знает, может, так оно и есть. Мы сами ни за что не отвечаем. Активизировалось лучеиспускание – мы спиваемся, настанет лучеизнурение – протрезвимся.
– Ас Алексей Тимофеичем вы не пейте. «Молодая» этого страсть не любит.
Почему после единственного и вполне невинного разговора нас дружно заподозрили в винном заговоре? Я заверил старуху, что о вине и речи не было, я вообще человек непьющий.
– Все непьющие, – вздохнула она с понимающей улыбкой. – Откуда только пьяницы берутся? «Молодая» говорит: хватит в доме одного чумового, на второго не согласная. Видали, в каком нимве Васька с работы вертается? Он знает, что дома не дадут, и по затычку заправляется. «Молодая» у Алексей Тимофеича все до копейки отбирает, а бутылку разве что на большие праздники ставит. Поэтому он человек ищущий.
Я повторил, что не собираюсь сбивать его с пути праведного.
– А то смотрите! – таинственно улыбнулась старуха – «Молодая» у нас волшебница.
Удивительно подходило сказочно-балетное слою к угрюмому, коренастому гному!
– Колдунья, – понизила голос старуха – Ведьма.
– И кого она заколдовала?
– А меня, – ответила она просто. – Походку отняла.
– За что же она вас?..
– Алексей Тимофеич, овдовемши, косил сюда глазом. Что было, то было. Я его, конечно, уважаю, но чтоб… да ну его к лешему! «Молодой», видать, доложили. Она женщина усмотрительная, вот и приковала меня. Вообще у нее сглаз один: лишать человека спорости.
– Это как понять?
– А вот так. Соседка Симка нашла брошенную колоду. В другом краю деревни. Замечательную колоду – овец кормить. «Молодая» шла раз мимо, увидела, она ужас до чего к хозяйству жадная. «Ах и хороша колода! Сколько отдала?» Той бы дуре соврать, да не сообразила, призналась, что нашла. «Молодая» поглядела на нее, ласково вроде, а в глазах злость зеленая: «Везет же людям!» И легонько так колоду огладила. Что же думаете? Ни овцы, ни свиньи из той колоды больше не жрут, не пьют. Другой раз зашла «молодая» на огород к Надёге Трушиной. Таких овощей, как у Надёги, ни у кого не ро́дилось. Люта она гряды копать. «Молодая» оглядела овощную красоту, насупилась, присела и стала землю сквозь пальцы просевать. «Ах, хороша землица! До чего ж хороша!» Она похваливает, а у Надёги в грудях щемит. И как отвадило ее от огорода. Ноги туда не идут. Силком себя понуждала – все из рук валится. И смирилась Надёга. Сейчас грядки бурьяном заросли. Нет, «молодую» лучше не раздражать.
– А почему она не может пасынка от пьянства заговорить?
– Видать, это не по ее части. У нее тверезый закувыркается, а кувыркалу выровнять – силы нет. Она и себе самой подсобить не может, вкалывает весь божий день. Одна у ней специальность – спорости лишать.
Она поглядела на меня лукаво и залилась смехом – веселым и манчивым, каким смеялась, верно, в молодости, когда земля горела под ее легкими ногами…
Дома я застал такую картину: Вера Нестеровна сидела на корточках перед
