Последний бой - Тулепберген Каипбергенович Каипбергенов
Гафуров представил:
— Козлов, Александр Александрович, наш человек, с двадцатого года в Туркестане. Раньше в Сормове на заводе работал. Огонь и воду прошел. На такого, как на себя самого положиться можно — не подведет. Так говорю, Саша?
— Да так, только уж больно красивый портрет с меня пишешь. Как для выставки.
Посмеялись, подмигнули друг другу, потом Гафуров сказал:
— А Туребай Оразов — аксакал Мангита. Вот с ним и будешь работать.
Туребай удивился: как это они будут вместе работать, какое у них совместное дело? Но спрашивать, кидаться наперерез человеку с вопросами — не в традициях каракалпака. Нужно ждать, и со временем все объяснится. Терпение, Туребай, терпение! И Туребай ждет до тех пор, пока Гафуров не начинает рассказывать сам. Начинает он так:
— Не стану учить тебя политграмоте — сам понимаешь: социализм — это, кроме всего остального, создание такого количества продуктов, чтоб хватило на всех. А как добьешься этого, если из года в год один и тот же урожай собираем — немного побольше, немного поменьше. Так говорю, аксакал?
Туребай кивнул утвердительно.
— Ученые говорят, с той же земли можно взять в пять, в десять раз больше! А что для этого нужно? — Гафуров сделал короткую паузу, загасил папиросу, сам же на свой вопрос и ответил: — Ну, нужно, положим, для этого многое. Но все по порядку. Сегодня необходимо кончать с кустарными, дедовскими способами обработки земли — с омачом, волами, с чигирем — словом, со всей феодальной рухлядью! Вместо нее — тракторы, железные плуги, сеялки, а там и комбайны.
— Ты бы попроще, а то тракторы, комбайны... Сказал бы еще — электростанции! — произнес Александр по-русски и сам очень доходчиво, по-крестьянски стал объяснять Туребаю смысл этих загадочных для него вещей. И хотя в рассказе его каракалпакские слова путались с русскими и узбекскими, Туребай хорошо понимал Александра.
— В общем, так, — подвел черту Гафуров. — Государство за свой счет дает вам машины для обработки земли, строит в вашем ауле МТС — первую в округе, а вы уж давайте, другим пример покажите!
— МТС — это что? — спросил Туребай.
— МТС — это машинно-тракторная станция, ну, одним словом, кузница социализма в ауле. Понятно? Значит, забирай с собой Александра, устрой его там к кому-нибудь на квартиру — и за дело.
— Товарищ Александр поедет в аул? — переспросил Туребай, не уверенный в том, что правильно понял слова Гафурова.
— К вам поедет, надолго, а может, и насовсем. Для того и прислан.
— Я сейчас по дороге на несколько дней в Турткуле останавливался, в общежитии. Так мне там парень один попался — из ваших мангитских, — много интересного про аул рассказал. Про вас, про батрачкома, Ходжанияза, Бибиайым, Дуйсенбая... Со всеми перезнакомил.
Туребаю хотелось спросить Александра, кто же такой этот парень, но и на этот раз решил потерпеть: в конце концов все само собой должно выясниться, без лишних вопросов.
— Вместе с ним и приехали сегодня в Чимбай, — продолжал Александр. — Хотел топать прямо в аул, я удержал: подожди, говорю, пойдем в четыре ноги — веселей будет.
— Ну что ж — желаю успехов! — протянул на прощание руку Гафуров. — Освоишься — приезжай. Потолкуем. — И к Туребаю: — Вы уж там в обиду его не давайте. Под твою ответственность, аксакал.
Только теперь, когда Александр встал, Туребай как следует разглядел его крепкую, словно литую, фигуру — широкие плечи, под рубашкой вздутые бугры мышц, кулаки будто кувалды. «Да, такого обидеть... — подумал Туребай уважительно. — Такой как бы сам кого не обидел».
Спустившись с крыльца исполкома, Александр обвел взглядом площадь, произнес удивленно:
— Куда ж это попутчик мой девался? Или наскучило ждать — сам пошагал?
Они заметили его одновременно. Из переулка, втекавшего в площадь, неторопливой походкой вышел мужчина в городского покроя костюме, с пальто, переброшенным через руку, и с ярко-оранжевым чемоданом в другой. Это был Турумбет.
Ничто так не поражает в старом знакомом, как внешние перемены. Внутренние, если они и произошли, откроются не в первый момент, постепенно. Внешние бьют в глаза сразу.
Аксакал замер. Турумбет, который годами не менял рубахи и пыль с сапог смахивал только по большим праздникам, вечно небритый и заспанный, — Турумбет стоял перед ним во всем блеске городского щеголя. Неизвестно было даже, как теперь с ним разговаривать — по-прежнему на «ты», или на «вы» по новому обычаю, именем отца величать?
Турумбет подошел, протянул аксакалу руку, спросил обо всем, о чем положено спросить человека после долгой разлуки. Туребай отвечал, хотя ему и казалось, что ученый земляк слушает его вполуха, что все рассказы об аульных делах Турумбету до крайности безразличны. Именно это обидное чувство и заставило его замолчать.
— Ну, справился со своими делами? — спросил Александр Турумбета. — А то я готов. Нам с товарищем аксакалом теперь побыстрее бы в аул.
Турумбет заколебался, ответил невнятно, уклончиво:
— Мне бы с одним человеком здесь повидаться, да не знаю...
— В окроно?
— Там уже был. С Маджитовым разговаривал. Сказал, сам приедет открывать у нас школу, когда помещение подыщу.
— Ну, так чего же еще? Поехали! — наседал Александр.
— Да мне бы с человеком одним встретиться нужно... — и в глазах Турумбета мелькнула какая-то непривычная грусть. Туребай догадался: о Джумагуль говорит, с ней хочет встретиться. Но виду не подал, отошел, стал поправлять на кобыле сбрую.
Козлов уговорил Турумбета — не пошел он искать человека, с которым хотел повидаться. Вслед за Туребаем и Александром взобрался на арбу, и вскоре они катили уже по раскисшей от весенних дождей вязкой дороге.
18
Третью ночь Джумагуль не смыкает глаз. Задыхается, стонет в бреду ее девочка.
— Выпей, маленькая, ну, выпей, родная!
Но голова Тазагуль бессильно падает на подушку, лекарство проливается на пол.
Врач, которого привела Джумагуль, поставил диагноз — крупозное
