Вера Кетлинская - Мужество
– Чего же вы сами не спросили, а посылаете Цибасова? Идите, я вам объясню.
Утром командиры обходили крестьян и спрашивали, нет ли у них претензий к бойцам, и Сергей обрадовался, когда хозяин сказал:
– Да я бы таких молодцов в сыновья принял. Какие уж претензии, одна благодарность!
Так проходили дни похода. На шестой день небо замутилось, горизонт заволокло серым туманом, и в потеплевшем воздухе предвестниками бури пронеслись первые порывы ветра.
– Пурга будет.
– Пурга… пурга… пурга…
Люди еще не знали, что такое дальневосточная пурга, но слышали о ней. Сергей немного знал, но не хотел пугать товарищей. Товарищи и так притихли, вглядываясь в наплывающий серый туман. Сергей тоже вглядывался. Он вспомнил, как пурга застала его на паровозе, в пути, как дрожала машина под ударами ураганного ветра, как упирались лучи прожекторов в непроницаемое белое месиво… Идти пешком во время пурги и не потеряться, не отстать, не свалиться с ног – хватит ли сил? Он подошел к комиссару.
– Товарищ комиссар, как бы нас пурга не захватила в пути.
– Неужели Красная Армия отступит перед пургой?
– Я не к тому сказал, товарищ комиссар. Отступать мы не будем.
Комиссар с живым интересом смотрел на Сергея.
– Чувствуешь в себе силы, а? – спросил он.
И Сергей почувствовал силы. Уж кто-кто, а он не отступит.
– Подойдите к товарищу Пучкову, – сказал комиссар, – и скажите, что я направил вас для включения в комсомольское ядро.
Пучков был комсомольский организатор. Сергей явился к нему и отрапортовал по-военному.
– Ладненько, – добродушно сказал Пучков, – ядро у нас всего-навсего – Коля Вардин, Цибулька, Сидоров Яша, Липавский, Восков и я. Теперь, значит, и ты будешь. Дело такое – следи, ежели кто упадет, отстанет, из сил выбьется… Кого увидишь – подойди, помоги. Шуткой подогрей, словом – кого как. Чтобы ни одного отставшего, ни одного обмороженного.
– Хорошо, – сказал Сергей.
Пурга началась в середине дня. Как-то разом налетел, рванул ветер, закрутился крупный снег, стало темно, как вечером, и в полчаса замело дорогу. Колючий вихрь бил в лицо, налетал сбоку, со спины, на глазах заметал свежий след – и чуть упадет человек, на нем уже целая гора. В этой горячей снеговой постели можно навеки остаться.
Строй разбился – в двух шагах ничего не видно, дороги нет. Батальон растянулся цепью. Впереди шел командир, посохом прощупывая путь. В проложенные им следы ступал весь батальон. Шли с трудом: ступишь в пробитую ямину, а потом вытягивай ногу и снова заноси ее вперед, в следующую. Шли с полузакрытыми глазами, втянув голову в плечи, стараясь повернуться к ветру боком, но все-таки шли, затрачивая громадные усилия на каждый шаг.
«Но мертвые, прежде чем упасть, делали шаг вперед», – вдруг вспомнил Сергей. Откуда? Что это? Отец ли читал, или Гриша Исаков? «Но мертвые, прежде чем упасть, делали шаг вперед»… Он старался вспомнить, где он слышал эти строчки, старался так, как будто от этого зависит все. И память воскресила перед ним вечер в тайге, близкий рокот речки, костер… Как хорошо летним вечером у костра! Трещат сучья… Гриша Исаков читает стихи… Дымок от костра щекочет глаза.
Сергей упал. Костер ласково обдавал теплом… «И мертвые, прежде чем упасть, делали шаг вперед»… И вдруг вспыхнул костер – не костер, а мысль – что-то большое, важное поручено и не сделано. Очень большое. Очень важное. Что?
Он вскочил. Его подняла воля – физические силы были ни при чем. Он не комсомолец, а его включили в комсомольское ядро. «Испытаем тебя – испытания будут большие для всех». А ты падать, сукин сын?! Он пошел, вглядываясь в темнеющие перед ним спины. Вот кто-то споткнулся, упал, поднялся, пошел дальше.
Сергей догнал его.
– Давай винтовку, – сказал он и, придвинувшись вплотную, заглянул в лицо бойца: это был веселый парнишка, замечательный плясун. Сейчас он смотрел виновато, жалобно. – Ах ты, плясун! Давай винтовку.
Парень хотел, но не мог прекословить. Сергей взвалил на себя его мешок и винтовку.
– А ты как? – сконфуженно спросил плясун.
– Как видишь.
Они пошли дальше. Сергей узнал, что помочь человеку приятно, даже если помогаешь через силу.
Два дня подряд бушевала пурга. И два дня подряд батальон шел сквозь пургу без единого отставшего или обмороженного. Командир прокладывал путь, комиссар шел сзади, чтобы увидеть, если кто отстанет.
Ночевали в нанайских стойбищах.
И вот в беседе с двумя нанайскими подростками Сергей впервые услышал новости из Нового города. Он вспомнил о парне и девушке, пришедших из далекого стойбища на стройку.
– О! О! Мооми Наймука – дилектор! Кильту Дигер – шофер! – вскричали подростки, оживляясь. – Кильту каждая зима ездит на машине, нас зовет.
Сергей удивился: Мооми – директор! Какой директор? Где? Подростки рассказывали. Они были в курсе всего, что происходит в Новом городе. Да, Мооми – директор засолочного цеха вместо корейца Пака, а Пак – в тюрьме, вредитель. И еще в тюрьме Парамонов и Михайлов, бывшие кулаки, они убили Морозова.
Сергей так взволновался, что забыл о сне. Морозова убили! Старик Семен Порфирьевич оказался подручным убийцы! А Пак – вредитель, злобный враг. И это Пак сплавлял по реке дезертиров!
Сергей разбудил Цибульку и все рассказал ему.
– Ты подумай, Цибулька! Он нарочно спаивал нас и подбивал удрать!.. Ты подумай, какой подлец!
– А ты, милый, что же думал? Что во вред пролетариату, то буржуазии на пользу, – убежденно ответил Цибулька. – И тактика тут старая. Возьми, к примеру, с колхозами. Уводили крестьян из колхоза? Уводили. Скот резали? Резали. Кулацкая политика – она, брат, известная. А тебе удочку закинули – ты и клюнул.
Чем ближе подходил батальон к Новому городу, тем мучительнее волновался Сергей. Что он увидит? Кто встретит из старых друзей? Живы ли они? Узнают ли? Захотят ли узнать?..
А батальон пробивался к цели со все возраставшими трудностями. Погода была на редкость неустойчива. То пурга, то мороз, то пурга и мороз вместе, то ветер без снега, то снег без ветра, то ветер и снег вместе. Комиссар не забывал о Сергее. На десятый день похода застрял в глубоком снегу обоз. Дорогу так завалило, что только изредка попадались вешки, обозначавшие путь. Кони вязли в снегу и не могли вытащить повозки. На помощь обозу послали группу бойцов, и комиссар включил в нее Сергея. Работа была адская – грузы тащили на себе, впрягались в лямки. Расчищали сугробы – их наметало снова. Кони храпели и упирались, их ноги то разъезжались на скользком льду, то проваливались в метровый снег.
Иногда Сергею казалось, что он не сделает ни шагу больше, что он свалится на месте. Но он шел, тащил, падал, снова шел и снова тащил. Он научился отвлекать себя, чтобы меньше чувствовать утомление. Он вспоминал разные случаи из далекого детства, из жизни в Новом городе (только о своих скитаниях он не хотел помнить). Он твердил обрывки стихов, слышанных от отца или от Гриши Исакова, старался восстановить или сочинить забытые строки. Он повторял строчку до того, что слова теряли смысл, звучали странно, незнакомо, как на чужом языке. «Сочтемся славою – ведь мы свои же люди»; «Свои же люди…», «Свои же люди…», «Своиже люди, свои желюди…»
Настал двенадцатый, последний и самый трудный день похода.
Сергей слышал редкие возгласы, тяжелое дыхание людей, скрип снега под валенками, скрип трущихся ремней, визг ветра, но все это как сквозь стекло, отдаленно и невнятно: «И яблочко-песню несли на губах…» Только эти слова звучали громко и убедительно, хотя они были беззвучны. Эти слова сопровождали его уже второй день. Их не было на привалах, они исчезали на ночевке, – но как только нагруженный и построенный батальон выходил в поход и ноги возобновляли страшную борьбу с сугробами, слова возникали в мозгу, ясные и навязчивые. «И яблочко-песню…» Почему на губах? Губы, снег, яблочко… «И яблочко-песню несли на губах…» Он упал, споткнувшись. Поднялся. Пошел снова. «И яблочко-песню несли на зубах…» – не на зубах, а в зубах… Нет, что-то не то… Для рифмы – или нет, как оно называется – для размера… «И яблочко-песню несли в зубах…» Не выходит. Серый туман становился все гуще, – вечерело. Привалов давно не было, и никто не хотел их – после привала тяжелее. Метель крутила ожесточеннее, все убыстряющимся темпом. И все назойливее и быстрее звучали слова, неизвестно почему застрявшие в мозгу: «И яблочко-песню несли на губах…»
И вдруг Цибулька пропал во мгле. Было почти невозможно повернуть назад – каждый пройденный шаг был подвигом. Но Сергей все-таки повернул назад, натыкался на белых согнувшихся людей, с трудом различая их лица. Цибульки не было.
Сергей бежал, проваливаясь в снег и почти рыдая, по уже пройденному пути, обшаривая сугробы обледенелыми руками. Он был уверен, что Цибулька упал, что его занесло, что он где-то здесь, вот тут, и, может быть, уже замерз… Но вдруг он увидел Цибульку живым и неутомимым: едва видный под грузом двух мешков и винтовок, он под руку тащил спотыкающегося, обессилевшего парня. Парень был выше его на голову.
