Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 1

А Марина как легла с открытыми глазами, так и пролежала всю ночь.

Утро занялось за окном, бледный рассвет наполнил комнату, становилось всё светлее, яснее стало видно всю знакомую мебель и строгое, побледневшее во сне лицо Христины рядом на подушке. Надо вставать, лежать уже нет сил.

Около шести, когда солнце заливало яркими лучами маленькую кухню, встал Иван. Он ужаснулся, взглянув на лицо сестры. Бывают минуты, которые глубоко изменяют облик человека. Сегодняшняя Марина уже совсем была непохожа на весёлую, беззаботную Марину, приехавшую вчера из пионерского лагеря. Рано же наступила эта минута в её жизни! То, о чём Иван вчера только смутно догадывался, сегодня стало ясным; ему сделалось больно, когда он представил, как мучительно страдает сестра.

Он молча присел к белому, чисто выскобленному кухонному столу и стал завтракать. Марина сидела на табуретке около окна, плотно запахнув на груди синий халатик. Она долго и внимательно смотрела, как брат ест, потом сказала:

— Я сегодня повезу ему передачу.

Иван не удивился. Он понял, что Марина сказала слова, хорошо обдуманные и выстраданные, решение приняла бесповоротное и не изменит его. Ивану стало грустно, и в то же время он чувствовал к сестре глубокое уважение. Так, именно так и должна была поступить Марина Железняк!..

— Что же ты повезёшь?

— Это всё равно, — почувствовав поддержку брата, повеселела Марина, — помидоры да кусок хлеба передам, — разве дело в этом? Главное, чтобы он знал, что есть люди, которые ему верят, которые его любят.

— Любят? — тихо переспросил Иван.

— Да, любят! — не допуская ни тени колебания или сомнения, ответила Марина.

Над Калиновкой загудели гудки. Сначала мелодично и тонко, будто примеряясь, потом набрали силы и призывно понеслись над степями, заводами, лесами.

Иван встал:

— Мне пора.

Он подошёл к сестре, положил руки ей на круглые плечи:

— Ну, счастливо!

Марина улыбнулась смущённо. Брат ободряюще кивнул ей на прощание.

Марина ничего не знала ни о тюрьме, в которой сидит Кирилл, ни о порядке передач. Всё это ещё надо узнать. Значит, не будем терять времени, скорее!

Она быстро положила в сетку несколько помидоров, хлеба, сварила восемь яиц — больше дома не нашлось. «Яблок куплю по дороге», — подумала она и стала одеваться.

Как раз в это время вошла в кухню тёплая, ещё заспанная Христина, удивлённо взглянула на сестру и спросила:

— Куда это ты?

— Понесу передачу.

— Что? Кому?

— Кириллу.

— Ты, комсомолка, понесёшь передачу? В тюрьму?

На лице Христа были и удивление и гнев.

— Да, я, комсомолка, понесу передачу. В тюрьму.

— Ты с ума сошла. Тебя тоже посадят.

— Никто меня не посадит. Я уверена, что он не виноват. Ясно?

— Не могли невиновного посадить.

— Значит, могли!

И, уже не обращая никакого внимания на протесты сестры, Марина вышла из квартиры, сказав:

— Смотри тут за домом, я вернусь к обеду.

Она совсем не была в этом уверена, когда сбежала по лестнице. Идя по парку, она даже остановилась и нерешительно присела на скамью, положив на колени свою передачу. Потом снова встала и пошла к станции, упрекая себя за колебания.

Она знала, где находится тюрьма, которая когда-то была окружной и называлась «Бахмуткой». Надо было проехать на поезде километров двадцать, а там уже спрашивать, куда идти дальше. Кирилл мог быть только там. Конечно, можно было бы зайти в Калиновке в милицию и обо всём расспросить, но от одной этой мысли Марине стало не по себе.

В поезде на неё никто не обращал внимания: едет себе девушка с продуктами в сетке, ничего необычного — тысячи и десятки тысяч девушек ездят на работу в поездах Донбасса. Правда, у этой девушки смущённые, чуть виноватые глаза, и едет она, вероятно, не на работу, но кому какое до этого дело?

Марина сошла с подножки вагона, крепко держа свою сумку. Вместе с ней сошло много людей. Девушка подождала, пока схлынет поток, потом, собрав всё своё мужество и стараясь смотреть, говорить, двигаться совершенно свободно, подошла к милиционеру и спросила, где тюрьма.

Милиционер, молодой высокий парень, взглянув на Марину сверху вниз, на мгновение задержался взглядом на красных помидорах и яблоках в плетёнке, приложил руку к козырьку, улыбнулся и сказал:

— Передачку несёте, гражданочка? Прошу, четыре квартала прямо, два квартала направо, а там сами увидите.

Марина чуть слышно ответила «благодарю», повернулась и пошла, куда показал милиционер. Она шла, глядя прямо перед собой, не обращая внимания на встречных, не замечая ни города, ни домов, только считая кварталы. Ей казалось — весь город знает, что она идёт в тюрьму и несёт передачу. Каждый квартал теперь растягивался на много километров, асфальт тротуаров почему-то стал горячим, вязким, и ступать по нему было трудно.

Она подошла к тюрьме, большому трёхэтажному зданию, обнесённому обыкновенным дощатым забором с колючей проволокой поверху, обвела взглядом зарешечённые окна. За одним из этих окон Кирилл. Тяжко, ой как тяжко ему там за решёткой!

Седая женщина с умным, рано постаревшим лицом прошла мимо, неся такую же, как у Марины, плетёнку с продуктами.

Девушка немного подождала, потом пошла за ней. Пришлось обойти почти целый квартал, и эти сотни метров показались ей самыми длинными.

А над улицей звенел чудесный августовский день, и первые жёлтые листья уже виднелись в зелёных кронах молодых клёнов. Затуманенное прозрачной донецкой мглою солнце плыло в вышине, и было оно нежным и уже по-осеннему нежарким.

Марина шла, не чувствуя ни красоты ласкового дня, ни усталости. Она думала только об одном: чтобы скорее кончился этот мучительный путь, чтобы скорее вернуться домой. По этому пути придётся пройти ещё много раз, — она была к этому готова и не чувствовала ни раскаяния, ни сомнения.

Седая женщина, заметив случайную спутницу, подождала, пока Марина подойдёт, внимательно взглянула на её лицо и сказала:

— Что-то я не видела вас тут раньше. Впервые?

— Впервые, — ответила Марина так, словно уже много лет была знакома с этой женщиной.

— Вы не из Калиновки?

— Да.

— Я тоже. Пойдёмте вместе, вдвоём веселее.

И они пошли рядом. Женщина что-то спрашивала, Марина отвечала неохотно. Разговор не ладился. Какие-то мальчишки, грязные и дерзкие, сидели на кучах битого кирпича. Увидав Марину, они загорланили на всю улицу:

А я Ваньку любилаИ любить буду.Передачку носилаИ носить буду…

Седая женщина невесело улыбнулась, а Марина сделала вид, что не обратила внимания.

Наконец пришли… В большом, низком, чисто выбеленном подвале около двух широких окон вилась длинная очередь. Женщины стояли друг за другом молча, хмуро, держа в руках передачи.

Седая женщина, её звали Ольгой Михайловной, рассказала Марине, что надо делать. Девушка написала заявление в двух экземплярах, подала дежурному надзирателю. Тот привычно заглянул в книгу, сказал: «Есть такой, можно разрешить», что-то черкнул на заявлении, и через минуту Марина уже стояла вместе со всеми. На лицах женщин она видела все оттенки чувств — от жгучего стыда до отчаяния, от дерзкого цинизма до полного равнодушия. Только одно было общим — выражение тяжкой усталости.

— У вас кто тут? — спросила Ольга Михайловна. — Отец?

— Жених?

Марина мгновение подумала.

— Нет, просто хороший знакомый.

— А у меня муж, — спокойно, как о чём-то обыкновенном, сообщила Ольга Михайловна, — вот уже второй год.

Они снова замолчали. Тихо было в низком светлом подвале, только очередь двигалась мимо окошка, и было слышно, как дежурный пересчитывает передачи. В подвале тепло, почти душно, пахнет хлебом, ещё какой-то едой, селёдкой. Надзиратель перебирает передачи быстро и ловко, ему всё это надоело, он всё давно знает, всякое видел.

Он взял передачу Марины, переложил в тюремную посуду, расписался на одном экземпляре заявления, вернув его девушке, и крикнул кому-то невидимому за стеной: «Заключённому Сидоренко Кириллу», и уже протянул руку к плетёнке другой женщины.

Марина вышла из подвала, а в ушах у неё всё звучало: «Заключённому Сидоренко…», «Заключённому!.» Она сначала хотела подождать Ольгу Михайловну, потом передумала и пошла одна. Несмотря на то что всё произошло быстро и организованно, несмотря на подчёркнутую вежливость надзирателей, на душе осталось гнетущее чувство унижения.

По дороге к вокзалу Марине встретились те же задорные, грязные мальчишки с облупленными носами, и она опять услыхала весёлую песенку:

Передачку носилаИ носить буду…

«Да, носила и носить буду, — сказала себе Марина. — Носила и буду носить!»