Полигон - Александр Александрович Гангнус
— В деревне могут быть свои вывихи. Там, бывает, так пьют…
— Конечно. Но чисто деревенскими наши дети уже не будут. Ведь и мы не со всеми потрохами туда уйдем. Тут и выход, по-моему, — если жизнь и воспитание будут… как бы между двух стульев. Дуализм, понимаешь? Чтоб одно всегда дополнялось другим. Естественность и современная культура… Давало сторонний, критический взгляд, а значит, позволяло из двух моделей развития выбирать лучшую в данном случае. И нигде не доводить до извращений. Гомеостаз. Саморегулирующаяся равновесная воспитательная система. Вы поедете, мы поедем. Еще назовем людей. Все образованные, у всех дети — можно такую плотную интеллектуальную атмосферу создать — где там Москве. Устроим образцовое поселение. Школа — наподобие Царскосельского лицея. Света — физика, директором может быть. Я — географию могу. Ты — математику. Клуб проконтролируем. Таких людей из Москвы назовем…
— Нью-Васюки, в общем, — ухмыльнулся Олег. — Как у товарища Бендера.
— Между двух стульев — любимая позиция Орешкина, — смеялась Света. — То между геологией и журналистикой, то между геофизикой и натурфилософией. А теперь вот — между городом и деревней. Сам такой и детей к тому же хочет приучить.
— А шо… Молодец. В такой полярности есть диалектика. А без диалектики не прожить, — Олег вздохнул глубоко, как бы затягиваясь сигаретным дымом, но дыма и сигареты — не было, не курил Казимирыч, бросил, с год уже как поменял давний порок на ежедневную дыхательную гимнастику для спасения почти отказавших в тяжелую пору жизни легких… И продолжил: — Мне кажется, Лидия бы могла. Надо съездить, посмотреть. В твои Нью-Васюки я не верю, но кое-кого действительно можно будет зазвать еще…
Съездили, посмотрели. В результате уже через месяц Дьяконовы снялись с места, к Новому году обустроились в половинке финского домика на окраине совхозного поселка. Домик был только что сдан с большими недоделками, не проконопачен, из щелей пола и стен нещадно дуло, так что пришлось завешивать стены старыми списанными одеялами из совхозного общежития, печь пожирала дрова в неимоверных количествах. Лида стала комендантом совхоза. Олег — механиком в гараже. Встретили Новый год у Светозара в Ольховке — Светозар был с Надей Эдиповой, которая — это знали Дьяконовы и Орешкины — давно ушла от мужа и перебралась в Москву. Знал Вадим и то, что Светозар то ли переписывается, то ли перезванивается с Надей, а его жена и дочь в Москве после очередного сумасбродства отца семейства, выразившегося в уходе из газеты и побеге в деревню, потеряли к нему остатки интереса и почтения. Но встретить Надю тут, у Светозара, в качестве хозяйки дома? Нет, этого никто не мог предсказать. Надя была очень интересная, похудевшая, веселая, — та старательно глупая хохотушка с кукольным личиком, что казалась воплощением ганчской ограниченности и мещанства, куда-то исчезла. Чудеса… Вечер был необыкновенный. Говорили, вспоминали, смеялись, пели. Олег играл на гитаре. Потом на розвальнях поехали на центральную усадьбу, к Дьяконовым. Танцевали в поселковом клубе, где Света получила приз за исполнение «цыганочки», а Надя — за «русскую». Второго января Света уехала в Москву к детям. Светозар с Надей — обратно в Ольховку, на лыжах. А Вадим с Олегом возглавили бригаду мужиков, разбиравших на дрова старый коровник. Один самосвал ощетиненных гвоздями и скобами сухих звонких бревен отвезли Дьяконовым…
Вадим со Светозаром выбрали место на берегу залива, рядом с домом директора, для будущего нового дома парторга совхоза. Строительство началось немедленно и летом было закончено. И в нем жил парторг, но не Вадим.
Там жили Степан и Рита Волыновы с десятилетним сыном. Вадим и Олег вспомнили о них вскоре после Нового года и с ведома директора наудачу послали письмо в Кузбасс, на шахту, где бывший предместкома полигона был начальником смены. А Волыновы будто ждали этого зова — приехали через месяц на втрое меньшую зарплату. Роман пошел в школу, Рита — в бухгалтерию. Степан — главным инженером, а к осени, когда Вадим окончательно отказался от «совхозной авантюры», стал еще и неосвобожденным секретарем парторганизации.
Волынов оказался будто созданным для совхозной жизни, требующей постоянных усилий по устранению всяких дыр и неприятностей. Если он не чинил на ферме трубы водопровода, разорванные морозом, и не устранял неисправность на энергоподстанции, и не ковырялся в гараже, то сидел в крошечном своем парторговском кабинетике. Дома он только спал и ел, на его собственной газовой плитке с полгода не работала одна из конфорок. В любое время дня и ночи его могли — кто угодно — позвать, и он выходил, порой покачиваясь, еще спя на ходу. Когда Олег его спрашивал: ты что так уродуешься, ведь и другие должны что-то делать? — Степан искренне удивлялся: да разве это работа? На свежем воздухе, да на солнышке, ну, при луне, если ночь. Это — отдых, а не работа. Вот в забое — там да, была работа. Директор не мог надышаться на Степана, случаев, когда тот просто спасал совхоз, было не счесть.
Рядом с Волыновыми в еще одном новом доме жили со своей девочкой сестра Лиды Соня с мужем Петей, плановиком. И еще рядом — мать-одиночка Феня, сестра Пети, с сыном-старшеклассником. С помощью этих и многих других людей, наехавших со всех концов страны, стронулось что-то в делах совхоза, и он за два года переехал с последнего места в районе на пятое с конца.
Олег и Лида прожили в совхозе недолго — уже через год Жилин, неожиданно подобрев, нашел на полигоне ставку для Лиды. Институт энергетических проблем проявил заинтересованность в Олеге, взял его старшим научным сотрудником, представил обоим и временное жилье, сначала — жуткую развалюху, сейчас — получше. Светозар ушел из пастухов, Ольховскую ферму закрыли.
Но «Нью-Васюки» в каком-то смысле воплотились в жизнь. Совхоз стал своим, как бы подшефным, родственным, Орешкины и Дьяконовы регулярно наезжали на грибы и ягоды и в Ольховку, что на берегу Волги, в пустующий теперь большей частью дом Светозара, и в Мериново — подальше в леса и болота, в дом, который купили себе Волыновы. Сначала без детей, теперь все
