Анатолий Знаменский - Иван-чай. Год первого спутника
— Сашу? Прокофьева!
Как долго она морочила ему голову! Ах, салонная львица, элита! И как все интеллигентно и благопристойно.
— Сашу Прокофьева? — повторил он.
— Но что же вас так удивило? Вы не можете даже представить себе, какую услугу окажете нам.
— Да он же мой друг! — сорвался с вежливого тона Павел. — Друг! Ну с какой же стати я стал бы!
Он не мог больше щадить.
— Вот вы… интеллигентная, умная женщина… — выдавил из горла совсем ненужное предисловие. — Неужели вы не понимаете… Неужели и в самом деле вы убеждены, что все люди вокруг — это так, другой «сорт», что ли? Почему вы свое самомнение не пытаетесь даже скрывать? Кто вам давал повод?
— О чем вы, не понимаю?! — испуганно и возмущенно прошептала Эра, отступив к своему столу. — Откуда вы взяли, право!
Павел комкал пачку «Беломора».
— Не понимаете? Но ваш Веник непременно будущее светило! Он называет меня «плебеем» не стесняясь. Что такое? Почему?
— Это ваше дело, как вы друг друга называете. Все это несерьезно, Павел Петрович!
— Не знаю, по-моему, очень серьезно, — заметил Павел. — За Прокофьева не беспокойтесь, он простой парень, в суд вряд ли подаст.
Эра Фоминична торопливо надевала шубку, шляпку. У двери резко обернулась, и он не узнал ее. Это была прежняя львица, способная не только поранить, но разорвать на клочки.
Нет, сама Эра не испугала его, настораживало другое. Он вдруг понял, что мягкая, округлая, какая-то лавирующая внешность Пыжова — а он теперь для Павла был неотделим от жены — на поверку выходила маской, притворством. На самом деле такие люди способны добиваться своего любой ценой, даже собственным унижением. Вопреки всему. И это было связано каким-то образом с жизнью мастерских, со школой, с семьей Кости Меженного. Узел крепкий и запутанный, который не так-то легко развязать. Узел «технически обоснованный…».
Вечером Павел зашел к Наде: хотел рассеять как-нибудь ее обиду после двух неудачных разговоров по телефону. Но она не собиралась мириться. Слишком встревожили ее заявления, что лежали у директора.
Снова возник какой-то непонятный спор, из которого выходило, что Павел не умеет работать, а еще пуще — жить, и это никак не радует Надю.
— Надька, брось! — сказал Павел. — А сама ты хорошо работаешь? Твой комсомолец лежит в больнице, избитый будущими светилами науки, а комсомольская организация числит его прогульщиком. Здорово получается!
Надя недовольно отмахнулась.
— Все уже установлено, я послала Майку в больницу. Ничего страшного, кажется, нет. Драка, подумаешь! Первый раз, что ли!
— Можно б сообща взяться за порядок, если мы комсомольцы.
— Почина не было, — спокойно возразила Надя.
— Какого почина?
— Чудак-человек! — сожалеюще засмеялась Надя. — Ну, обыкновенного! На всякое мероприятие должен быть п о ч и н. Вот квартиры начинали самостроем возводить — это горьковский почин. Саратовские комсомольцы — застрельщики снегозадержания на полях. А наше дело — не стоять в стороне.
— Снег на Крайнем Севере задерживать? — расхохотался Павел.
— А ты что думал? Снег не типично. Но вот металлолом собрать — это и наше дело!
— Лом собирать можно и без почина, — убежденно сказал Павел. — И хулиганье приструнить, по-моему, тоже.
— Ты узко смотришь, — не согласилась Надя. — А у всякого вопроса есть еще и политическая сторона, и о ней забывать не стоит.
— Политическая сторона у хулиганов?! Бить их надо по башке без всякой политики, чтобы тише воды были, и все.
— Нет, ты все же неисправим, — с еще большим сожалением сказала Надя. — Мы, конечно, можем провести всякое мероприятие, но за него другие ухватятся, газеты, как всегда, начнут кампанию. И получится, что у нас этих хулиганов больше всего. Веселенькое первенство! И потом — нечего у милиции хлеб отнимать.
— Что-то у тебя не так выходит, — покачал головой Павел.
Разговора не получалось, они определенно переставали понимать друг друга.
Надя задумалась. После некоторого молчания сказала, будто советовалась с ним:
— Знаешь, Павлушка, я надумала отказаться от комсомольской нагрузки. Устаю сильно в кадрах, пусть переизберут.
— Устаешь?
Надя стала когда-то секретарем, потому что была строга, точна в слове, внушала к себе уважение. И вообще была молодым специалистом из хорошей рабочей семьи, о ней полагалось заботиться и даже выдвигать… Ничего иного, по-видимому, и не требовалось. По форме. Но скоро она уйдет из секретарей, и ничего, решительно ничего не изменится. Какой тут смысл?
— Устаешь? — недоверчиво переспросил Павел. — Но ты ведь на днях рекомендации собирала в партию! Там, думаешь, легче будет?
Надя не ответила. Даже как будто не слышала его. Он был жесток к ней, если мог так безжалостно ставить вопрос.
Пересев удобнее на стуле, она вдруг подняла колено и с болезненной гримасой сняла с ноги маленькую узконосую туфельку. Туфля по виду казалась чуть ли не меньше ее ступни. Надя с видимым удовольствием пошевелила сплющенными пальцами в прозрачном капроне.
— Прямо беда! Купила в прошлом году модные, думала, разносятся, — пожаловалась она. — И мучаюсь. Придется, наверное, в комиссионку их.
Ему вдруг стало жаль ее маленькой ноги с помятыми пальцами и розовой полосой отека на высоком подъеме. Нелепым показался весь разговор и даже то, что они сидели в кабинете кадров, на работе. Унес бы ее сейчас на руках куда-нибудь, в ночь, во тьму, чтобы помириться раз и навсегда, забыть дневные мучения и споры, остаться наедине.
— Знаешь что, Надюшка… — виновато сказал Павел. — Ты не обижайся, когда я ору по телефону, ладно? Так выходит как-то. А я все равно не могу без тебя. Ну? Давай в воскресенье махнем на лыжах куда-нибудь! На Изкось-гору, а? Пойдем?
Надя лениво, ласково улыбнулась, потягиваясь за столом.
— Ох, Павлушка… Некогда в воскресенье. Мне в воскресенье к портнихе нужно. Лучше уж сегодня в кино сходим.
Тут Надя привычно набрала номер Дома культуры, справилась о билетах.
— «Черноморочка». Говорят, там потрясающая песенка. Пойдем?
20
Утром Васюков подозрительно посмотрел в усталые глаза Павла, спросил с понимающей усмешкой, что за свидание состоялось вчера у него с Эрой, женой уважаемого начальника.
— Вообще-то самое верное дело! Пока Пыжов разберется, а у тебя уже, как говорится, вся грудь в орденах! — посмеивался он. — Действуй, брат, в том же духе! Одобряю.
Павел холодно рассказал, в чем дело. Тогда Васюков не на шутку встревожился.
— Теперь, брат, изготовься! — предупредил он. — На этот раз тебе даром не пройдет.
— Что будет? — непримиримо спросил Павел.
— Да уж что-нибудь сообразят. За ними не пропадет! Ты как, поручение Пыжова-то выполняешь? Эти самые хронометражи?
— Нет. Они не нужны никому, — сказал Павел.
— Смотри, на этом и сорвешься.
Тут Васюков вдруг засмеялся чему-то и достал из ящика листок бумаги. Протянул Павлу:
— На всякий случай. Если Пыжов сильно докучать будет, отдай ему. Полный хронометраж дня его благоверной супруги.
Павел машинально взял бумажку. И тут же брезгливо вернул ее бухгалтеру:
— Брось, Васюков. Как-то не по-человечески.
— Ага! Высокая мораль не позволяет нам называть вещи своими именами! — съязвил Васюков. — А это же не кляуза, а до-ку-мент! Ты посмотри-ка! Все с точностью до минуты.
И вдруг начал читать:
— Вот! Занятие косметикой, собеседование с домработницей по телефону, рассматривание журнала мод, чтение книжки «Замок Броуди» — с перерывами, из ящика стола — три часа пятнадцать минут. Остальное — работа. Как? Ведь здорово же!
— Брось, Васюков.
— Стыдно? Ну и мне стыдно. А им нет. Понял? И вот сегодня — захотела заболеть, заболела. До чего же легко живут, прямо завидно.
— Сокращение штатов предвидится, не горюй, — успокоил его Павел.
— Сокращение, оно всякое бывает, иной раз и по алфавиту, — вздохнул Васюков.
В конторе неожиданно появился Ткач. Шагнул к Павлу, обжигая его злым огоньком в глазах:
— Приветик!
— Ты откуда? И в огне не горишь? — полюбопытствовал Павел, принимая вызов.
— Не отпускает начальство. Высшее! — небрежно пояснил Ткач и добавил: — Да я и сам уж, понимаешь, раздумал. Не хочу. Охота мне еще выкорчевать тебя из конторы. Ты это учти, говорю открыто.
Ткач присел на краешек табуретки, всем видом своим показывая, что пока еще принимает Тернового как должностное лицо, но это ненадолго.
— Между прочим, начальник отдела труда сказал определенно, что ты эти наряды обязан нормировать, — сказал Ткач, подавая листки. — Сдельно!
Павел с усмешкой взглянул снизу вверх. Он мог черт знает что подумать о Пыжове, но в первую очередь он не верил ни единому слову Ткача. Этот летучий рвач мог оболгать кого угодно.
