При опознании - задержать (сборник) - Василий Фёдорович Хомченко
Пошел десятый час вечера. Лампочки светили слабо, порой начинали мигать. От их желтого света лица чекистов казались бронзовыми. Усов, когда что-то надо было прочесть, подносил бумагу чуть ли не к самой лампе — их у него на столе стояло две. Под стеклышками его очков темнели усталые глаза с сеткой бледно-желтых морщинок вокруг них.
— Товарищи, — уже который раз взывал Усов к сознательности своих подчиненных, — идите спать. Завтра на свежую голову все и обговорим.
— А что обговаривать? — сказал Сапежка. — День-деньской говорили. Нужны беспощадные действия. — Он сидел на самом краешке стула, напряженный, с прямою спиной. Взгляд и эта его поза свидетельствовали о решительности и избытке энергии.
— Какие такие безжалостные действия? — посмотрел на него Усов.
— А такие. — Сапежка встал, взялся руками за борта кожанки, будто собирался рвануть их. Смуглое, с желтизной лицо его в свете слабых ламп казалось совсем желтым. — Мы всё цацкаемся с дезертирами. То агитируем их, то амнистируем. У нас сейчас захвачено больше сотни этой дряни. Что вы думаете с ними делать?
— А что бы вы делали?
— Расстрелял бы, — опередил Сапежку Зейдин, молодой человек с черными бородой и усами, которые отпустил по простой причине — потерял бритву.
— Пустил бы в расход, — сказал и Сапежка. — Разгромили банды Паторжинского, Бржозовского, Сивака, а вместо них новые собрались. Кто туда пошел? Дезертиры.
— И всякая буржуазная, кулацкая и офицерская сволота, — добавил кто-то.
— Офицеров в бандах мало, — не согласился Сапежка. — Они в армии Врангеля.
Усов открыл ящик стола, пошуршал там бумагами, достал несколько сшитых листов.
— А разве мы злостных дезертиров-бандитов не расстреливаем? — спросил, перебирая в руке бумаги. — Не все дезертиры — бандиты.
— Коль дезертир, не хочет защищать советскую власть, — значит, враг, и никакой ему пощады, — стоял на своем Сапежка.
— А постановление ЦК забыли? Или оно для нас не обязательно? — повернулся Усов к Сапежке. — Вижу, что некоторые товарищи вроде и не знают такого постановления. Так напоминаю, слушайте. — Поднес лист к глазам, начал читать: — «Политбюро предлагает ревтрибуналам республики дать указания трибуналам о возможности применять расстрел как меру наказания за дезертирство в тылу только в исключительных случаях, когда дезертирство связано с активным бандитизмом или с определенными контрреволюционными планами…» — Усов оглядел присутствующих, задержав взгляд на Сапежке и Зейдине. — Поняли? Читаю дальше… «К обычным злостным дезертирам достаточно применять, как показал опыт, такие меры, как условное осуждение к лишению свободы и конфискации имущества, особенно земельных наделов и скота…» Ясно? А то — расстрел, распыл. Уже хватило бы этих распылов.
Сапежка вскочил, снова вцепился в борта кожанки.
— Значит, что же выходит, — начал он, — вот-вот кончится война, вернутся домой бойцы, честно проливавшие свою кровь за советскую власть, и выйдут из лесу дезертиры. И будут рядом жить и наравне получать от советской власти все, что нами завоевано? Да?
— Не совсем. С дезертирами будут разбираться местные Советы… Знаете что, — сказал Усов тихим, усталым голосом, — оставьте меня, хватит говорильни. Пожалуйста.
Все притихли. Кое-кто вышел из кабинета — послушался, но большинство осталось. Тему разговора сменили, о бандитах — ни слова. Зейдин, который только сегодня вернулся из Костюковичей, рассказывал, как там в милиции уничтожали вещественное доказательство — самогон.
— Понимаете, понятых посадили у двери. Дежурный милиционер берет корчагу с самогоном и выливает за окно. Порядок? Как бы не так. Под окном сидит второй милиционер, с ведром, куда дежурный и льет самогон.
Посмеялись. И Усов улыбнулся.
— А что слышно о московских уполномоченных? — спросил у Усова Зорин, самый старший среди присутствующих.
— Это о каких? — не понял тот.
— Что церкви проверяют.
— Спросите у Сапежки. Товарищ Сапежка, ответьте людям.
— Я же вам сегодня уже докладывал, — сказал Сапежка. — Московские товарищи делают то, для чего сюда и посланы. Выявляют в церкви ценности художественные и исторические. На сходах с докладами выступают.
— А вы с ними встречались? — интересовался Зорин. — Документы проверяли?
— Я докладывал об этом. Видел товарища Сорокина в Захаричах.
— А до меня дошло, — продолжал Зорин, — что они не только в церквях изымают ценности, но и по квартирам.
— Потому что попы из церквей ценности домой перетаскали. А у трудящихся людей ничего не было отнято, — ответил Сапежка.
— Сомневаюсь я все же в этих уполномоченных.
Зорина здесь все уважали, для младших он был авторитетом: старый большевик, побывал на каторге, в ссылке, с первого дня советской власти воевал за нее на фронтах гражданской. У него именная шашка, именные золотые часы от Фрунзе с надписью: «За презрение к смерти во имя идеалов коммунизма». После тяжелого ранения он перешел работать в чека.
Сомнения относительно московских уполномоченных были, оказывается, и у других товарищей. Начальник Чаусской чека сказал, что ему пожаловались два еврея: у них уполномоченные отняли золотые часы и чайные ложечки.
— Не верю, — сказал Сапежка. — Полагаю, что это поклеп. Тот Сорокин не мог этого сделать.
— Послали жалобу Ленину. Вернусь в Чаусы — буду разбираться.
— Ленину? — вскочил Зейдин. — Да за такое тех жалобщиков арестовать надо.
— Ого! — оторвался от своих бумаг Усов. — Один такой крутой товарищ попробовал арестовать учителя из Климовичей. Узнал тот товарищ, что учитель послал Ленину жалобу на местные порядки, и под стражу его. В постановлении об аресте написал, что этот учитель мог пожаловаться губернским властям, а обращаясь с письмом к товарищу Ленину, он тем самым отвлекает его внимание от работы, столь нужной сейчас советскому государству, и отрывать его от работы уже само по себе является преступлением против пролетарской революции… Видали, какой оригинал? Вот этому оригиналу и пришлось всыпать.
— И еще, товарищ Сапежка, — сказал начальник Чаусской чека, — была жалоба и от учителя: уполномоченные стащили у него кольцо с пальца.
Сапежка молчал, не пытался больше возражать. Смотрел на стену, на которой прямо перед ним висел большой лист бумаги, обведенный по краям черной рамкой. Там были имена чекистов губернии, погибших в борьбе с контрреволюцией. Список длинный, многих из этих чекистов он знал, с некоторыми дружил, с другими вместе участвовал в операциях. Невольно начал перечитывать фамилии и думал, что этот список будет пополняться и что неизвестно, кто первым продолжит его…
— Значит, так, — сказал Усов. — Нужно предупредить насчет этих уполномоченных все уезды, все волостные Советы. Всех попов. А из губчека пошлем группу товарищей по их следам, я
