Земля помнит всё - Тиркиш Джумагельдыев
А в самом деле — ведь как не хватало на войне Гёроглы. Если б он на фронт попал, не то что до генерала, до маршала бы дослужился! Точно говорю! Как маршал Жуков. А между прочим, наши командиры наверняка изучали военное искусство Гёроглы. У меня доказательство есть! Помню, на Северном Кавказе дело было. Столкнулись мы с немцами возле ущелья. Узкое такое, глубокое, горы кругом — взглянешь на верхушку, шапка с головы падает… Стоим, значит, мы перед ущельем, а народу у немцев побольше, чем у нас, да и пулеметов у нас маловато… Командир у нас был русский, молоденький паренек, беленький такой, стеснительный, словно девушка, чуть что, до ушей краснеет. Вот он и говорит: "Заманим, товарищи, немцев в ущелье, выждем, а потом навалимся и перебьем!" Так и вышло. Покрошили мы немцев, мало кому уйти удалось. Другим бойцам, может, и невдомек, почему так ловко это вышло, а я-то доподлинно знаю, что командир наш тактику Гёроглы применил — помнишь такое место есть, где Гёроглы "собачью драку" устроил шахским войскам? Я за тот бой медаль получил… Хотел было я потом прочитать командиру это место, да ведь он ни словечка по-туркменски. А по-русски я тогда сам не силен был — из тех, кто, как говорится, по узкому мостику ходит… Потом-то я навострился, что хочешь, мог объяснить, да только командир наш к тому времени погиб уже — принял, бедняга, смерть от немецкой пули. Хороший парень был… Замечательный…"
Да, Пигам, много хороших парней полегло от немецкой пули, вот и Ямат среди них. Ты вчера сына его Ага-джана видел — из Ашхабада приехал. Узнал, что Сапар-ага в больнице, пришел навестить. На отца очень похож — прямо одно лицо. А вот отец на кого? Наверно, на Гёроглы, иначе с чего бы ему являться в облике Гёроглы? Надо будет Пигаму сон этот рассказать… Через десять дней в больницу идти — провериться, как врачи велели, как раз Пигама навестить можно будет. Если, конечно, тот еще не выпишется. Дай бог, чтоб выписался! Натерпелся человек лиха… Мало того что всю войну прошел, теперь вот на старости лет сердечная болезнь прицепилась…
А рассказчик Пигам замечательный, так бы и слушал его всю ночь — что про войну, что про Гёроглы… Зайти к нему, посидеть, послушать, а потом сон свой ему рассказать, вот этот самый, про Ямата, подробно так рассказать, обстоятельно… А как выпишется Пигам из больницы, надо пригласить его в гости. Яматов дом ему показать, поле хлопковое, на котором трудился он, не жалея пота… Да и самому неплохо бы побывать на том поле, давно уж тянет туда, как лёг в больницу, так и начала тоска сосать.
Сапар-ага сел и стал торопливо одеваться. Прямо сейчас и надо идти. Если сразу, с утра, не выбраться, односельчане пойдут один за другим, и конца-краю им не будет — так до вечера и просидишь в постели. А сиденьем да лежаньем он сыт по горло — худшего наказания не придумаешь.
Шагая неторопливо и размеренно, человек с посохом вышел из села. Солнце стояло уже высоко и прогревало даже сквозь плотный чекмень — спине было хорошо, приятно. Какой денек, а! Бывают же такие чудесные осенние дни! Небо ясное, воздух чистый, прозрачный, и кругом какая-то удивительная тишина. И ничего не нужно Сапару, кроме этой прозрачной тишины и покоя. Да и не ему одному — всему живому она великое благо. Вон посреди огорода торчит Халмурадова телка: стоит — не шелохнется, словно гвоздем прибитая. Лениво переминает во рту жвачку. Животина, а тоже чувствует. Тишиной наслаждается, нарушить ее боится, потому и траву не щиплет…
В поисках этой тишины и безмятежности и пришел сюда Сапар-ага. Под семьдесят ему, слух, конечно, не тот, а все равно великое наслаждение слушать эту большую прекрасную тишину. Почти целый год провел он в постели. То сердце мучило, то поясница. Как начало прихватывать — сил нет. Боялся, скрючит… И откуда эта болезнь проклятая? Название-то какое — не выговоришь, чтоб оно пропало, это название!.. Сгорбиться, скрючиться в три погибели — да ничего страшнее быть не может. Жить осталось с гулькин нос, да еще на небо не взглянуть! Нет, уж лучше сразу конец, чем такое надругательство! Хорошо, обошлось — прямой идет, не хуже, чем прежде. А вот ровесница его Каракыз пятнадцать лет, как в дугу согнута. Она, правда, не больно горюет. Носом чуть не землю пашет, а без дела не сидит — старуха боевая. Встретишь ее: "Куда это ты, Каракыз, направилась?" — "Да у жены племянника Мурада мальчоночка занемог, проведать надо". — "Да твое ли это дело, Каракыз? Легко ли тащиться по такой-то жаре? Понимают небось, не обидятся". — "Не твоя забота! Пускай я тащусь, я на своих ногах! Пока жива, на чужом горбу ездить не собираюсь!" Осерчала старая. Не нужно было ей этого говорить, пусть себе идет… Пока жизнь теплится, человек жить хочет: ходить, видеть, слышать…
Занятый этими мыслями, Сапар-ага и не заметил, что идет прямо, быстро, совсем как молодой. Что-то ты больно разогнался, Сапар. Замедлил шаг, прислушался — вроде тихо внутри, нигде не болит… Попробовал идти еще быстрее — появится одышка или нет? Никакой одышки! Вот это да! Если б не борода в полгруди, припустил бы сейчас вприскочку, как мальчишка!
Сапар-ага шагал очень быстро, как-то особенно лихо помахивал посохом, — все равно никто не видит. А потом взял да и запел потихоньку — а чего не петь? — вокруг ни единой живой души.
Так он дошел до поросшего тутовником арыка. Остановился на мостике и, словно разглядывая внутренность только что отстроенного дома, любовным, неспешным взглядом окинул лежавшее перед ним поле. "Ну вот я и пришел! Вот и довелось нам свидеться!" — старик произнес это вслух, хрипловатый голос его чуть заметно дрожал. От волнения, от нежности… Как благодарен он был осеннему дню, его безлюдью, его огромной, глубокой тишине — он мог спокойно, один на один беседовать с родными полями.
Сапар-ага перешел мост и с замиранием сердца вступил в междурядья. Ветви хлопчатника цеплялись за полы его халата, словно хотели задержать, остановить… "Не спешите, друзья, не торопитесь… Я все расскажу вам, я объясню, почему так долго не был. Дайте только вдоволь надышаться…"
Сапар-ага присел на корточки и с жадностью втянул в
