Летние гости - Владимир Арсентьевич Ситников
Но на это Шура не обратил внимания.
Теперь они стали сходиться на средней площадке и разговаривать про деревню.
— Вот ты мне скажи, Степан Никитич, когда у нас деревня надежно поднимется? — остро взглядывая, допытывался Шура. — Город вам помогает, государство помогает, а вот ты рассказываешь, что солома — единственный корм.
Степана и в поезде попутчики расспрашивали, как в деревне дела, почему подняться не может. Одна старуха особенно настойчивая оказалась. Вначале будто простенькая была.
— У меня дом номер два, квартира два и внук двоечник. К нему и еду. Отбился от рук у родителей. Зовут: приезжай, вся надежда на тебя. Вот и еду.
А потом вставила в ухо проводок и начала выспрашивать, зачем люди из деревни уезжают. Там ведь воздух чистый, цветы, простор. Почему? Видно, работы тяжелой боятся? Степан сначала объяснял, что порядок не везде есть, молодежи свет посмотреть хочется, специальность получше деревенской приобрести, а старуха все про парное молоко, какое она много лет назад пила, про воздух. Степан отвернулся к окну. Обиделся. Что она понимает, эта старуха, пятьдесят лет, как в деревне не бывала. Не один воздух нужен.
И от Шуриных вопросов Степану стало не по себе. Получалось, что будто сам Степан виноват, будто лодырь. Не может дело в Лубяне поправить. И другие тоже лодыри. Все, мол, помогают деревне, а без толку.
— Эх, сундук, сорок грехов, ты брось деревню зря винить, — сказал он. — Когда твой завод строили, дак деревня давала свои соки. И народ на нем работает тоже из деревни. Останови на улице и спроси — каждый второй скажет, что он деревенский. Вот и не хватает народу в деревне. А ей, как и заводу, надежные люди нужны.
— Ну, а к чему в деревне много людей? Машины есть, — опять напер на него Шура.
— Старух, что ли, на машины садить?
Курение затягивалось, и теперь уже их разлучали, зазывая из квартир. Опять Веля не больно была довольна. Нехорошо стоять на площадке и спорить.
Как-то Шура-нижний завел Степана к себе домой. Везде в квартире у него расставлены были кораблики. Некоторые хитроумно сделаны из дерева, другие из латунных пластинок, а один даже выточен из слоновой кости.
Ух какие руки, оказывается, были у Шуры! А ведь вовсе нескладный парень на первый взгляд, не мастеровитый.
— Ты это што, для ребятишек или как? — расспрашивал Степан, разглядывая кораблики. — Если для ребятишек, так больно работисто. Каждый гвоздик самому надо ведь сделать.
— Нет, не для ребятишек. Может, музею подарю. Просто интересно мне это. Вот делаю первый русский корабль «Орел». Знаете, сколько мучился, пока описание нашел? Чертежей ведь нет. Он еще при отце Петра Первого был. Четыре года я описание собирал.
— Тогда ясно, — понял Степан. — Помнить о тебе будут. А вот я помру, меня помянуть будет нечем. Что сделаю, за год съедят — не помянут, — сказал он и добавил: — А не помянут, так и хрен с ними. Обидно только, тоже ведь что-то хорошее делал. С самого детства в работе.
Тут Шура ничего не мог сказать: правда есть правда, крестьянская работа такая.
Степану понравились кораблики, стал он упрашивать Шуру, чтоб дал чего-нибудь ему поделать. Руки вдруг зазудели.
— Да нет, я сам. Все сам люблю сделать, — не соглашался тот, но потом, видно, жалко стало Степана, дал ему маленький станочек. Надо было крутить ручку и через валики прогонять проволоку. Она становилась плоской, отпечатывались на ней украшения — дубовые листочки с желудями, фигурки. Это для того, чтобы борта корабля украсить.
Крутил Степан ручку и рассказывал Шуре:
— Терпение у меня все кончилось. Не могу — и все. Уехал и не вернусь в Лубяну. Ты мне подыщи работу на своем заводе. Я ведь и экскаваторщиком могу, и трактористом, и бульдозеристом, всю войну шоферил.
С Шурой он шел на полную откровенность, а вот снохе и сыну говорить боялся. Думал, что Веле это не по сердцу придется. Не затруднится, покажет от ворот поворот.
— Работу я найду, но Лубяну мне твою жалко, — вздыхал Шура.
— А чо тебе-то Лубяну жалеть? Это мне ее жалеть надо. Да не могу я больше глядеть на то, што там делается.
Но и от него вроде заботы лубянские отошли.
Теперь по вечерам было у Степана занятие — спускался к Шуре-нижнему мастерить кораблики. А днем ходил по городу, читал объявления о работе. Везде нужны были люди. Работу он отыщет, а вот где квартировать? У Сереги, поди, не ужиться ему. Веля строга. Ступить боязно. А он ведь с работы будет приходить грязный. Явится и на Велин выговор налетит. Придется в общежитии устраиваться. Сразу-то комнату не дадут. А он ведь немолодой, в пять десятков по-холостяцки по общежитиям скитаться не пристало. Да и об Ольге надо подумать.
В городе жили люди иначе, чем в Лубяне. У них в деревне в спецовке да телогрейке ходить — милое дело, лучше не надо. А здесь в спецовке почти никого нет. Уж если какой человек в рабочем пройдет, косятся на него. Почти все люди после смены помоются, приоденутся, не узнаешь, который слесарь, который инженер. Может, и он так станет ходить, тогда можно бы жить у Сергея. А Ольга бы в дому всем стала заправлять. Лежи себе Веля, ногти точи. И вроде на этот раз все укладывалось хорошо да ладно.
Днем тоскливо было Степану. В квартире тишина, не с кем словом перемолвиться. Газетки почитает, на кухне пол подотрет, чтоб Сергею меньше было работы, и на улицу. В скверике около дома пенсионеры с тросточками, греются на солнышке. К ним Степан подходить побаивался. Про деревню станут расспрашивать и винить его будут. Скажут, как же так, соломы даже на корм не хватает!
Приглянулся Степану ресторанчик на базаре. Он так и назывался «Ресторанчик». Там никто на него внимания не обращал, не спрашивал, кто он да откуда. Стоял он у круглого высокого столика, пиво пил и слушал, кто о чем толкует.
Как-то буфетчица, грудастая, капитальная женщина, долго не могла пристроить насос к бочке. Степан с охотой взялся. Долго ли! Мужицкая рука. Выбил пробку, пристроил насос. После этого буфетчица его стала отличать среди других: головой кивнет, а иной раз и без очереди кружку протянет. Скажет: «Наш это работник».
И Степан, коли надобность какая возникала, помогал буфетчице. Десяток ящиков с лимонадом занести, пустую бочку отодвинуть.
Когда пиво расторгует Сима, так буфетчицу звали, в «Ресторанчике» вовсе пусто бывало. Сима для него бутылку пива припасет. За плату, конечно. Она
