Карьера подпольщика (Повесть из революционного прошлого) - Семён Филиппович Васильченко
Вот и Борзя. Свисток. Поезд останавливается. Беглецы затаили дыхание. Стали ждать... Проходит минута и они чувствуют, что несколько человек приближаются к вагону.
— Э, дверь на замке! - восклицает кто-то, остановившись, за стеной вагона.
Беглецы переглянулись и застыли в тех уголках, где стояли.
Люди, осматривающие вагон лезут под вагонами посмотреть дверь с другой стороны. Останавливаются здесь и вдруг кто-то изо всей силы начал дергать дверь.
Узел на косяке дверей, который осмотрел Матвей, не изменяет, но он может не выдержать.
— Помоги! — говорит дергающий дверь кому-то.
Снова дверь дергают.
Она держится.
— Там, возле стрелки, лежит ломик, — говорит тот же упрямый невидимка, — тащи его сюда, мы откроем дверь ломиком!
Матвей с Браиловским переглядываются. Побледневший мастеровой вынул из кошелька адреса конспиративных явок готовясь к самому худшему и, порвав их, взвел курок браунинга, который уже давно приобрел себе, поселившись в Чите.
Браиловский подтянул к себе лежавший около узла с вещами ятаган.
Езиоровский тоже, как кошка, впился глазами в дверь.
Кто бы ни открыл дверь, — ясно было, что в дальнейшем избежать надзирателей можно было только положившись на безумную удачу и силу ног. Спасти могла только тайга.
Кто-то подошел к вагону снова.
— Эй, кто тут есть, открывай!
Беглецы не шелохнулись. Еще кто-то подошел. Слышен разговор. По голосу беглецам, кажется, что это их спаситель мастер и они, сами себе не веря, ждут дальнейшего.
Люди уходят.
Снова тихо. Время тянется. Мимо вагона бегают... Но вот свисток. Поезд трогается, беглецы подпрыгивают от радости.
Теперь они уже уверены, что побег удался, что никто больше их до Читы не остановит...
На следующей станции мастер открыл им дверь, спасенные каторжане затопили печь и на другое утро приехали в Читу, где они могли чувствовать себя как дома, среди товарищей и накануне революционных событий.
В воздухе веяло уже октябрем.
XVIII. ВОЗВРАЩЕНИЕ ИЗ КАТОРГИ.
В Чите Браиловский проводил большую часть времени с Боней. Но он же стал увлекаться и только-что прибывшей из Петербурга студенткой красавицей, сестрой Моисея Григорьевича, Спринцей. Матвей заметил, что его, собиравшийся было прежде уехать, приятель теперь оставил об этом и думать и больше всего гостит у родственников Спринцы. Но у Матвея теперь было в организации столько работы, что ему не приходило в голову вмешиваться в происходившие на его глазах романические истории Браиловского.
Читинские большевики старались найти средства приобретения оружия.
А затем началась всероссийская встряска.
Однажды к Матвею в квартиру прибежало двое взволнованных членов организации и потребовали, чтобы наличные агитаторы шли в мастерские и депо: началась стачка на железных дорогах.
Матвей, зная, что кроме него в городе почти никого не осталось, так как в Томске было какое-то партийное совещание и читинские комитетчики Моисей и Николай Николаевич были там, вызвал Браиловского.
С ним он направился в мастерские.
Уже по дороге оба агитатора убедились, что происходит не обычная стачка, а событие всероссийского значения, так как к мастерским спешило много горожан, учащихся и солдат.
Тогда товарищи прибавили шагу.
Действительно, они застали в полном разгаре в одном из цехов многолюдный митинг, на котором, окрыленный телеграфными сообщениями о том, что делается в столицах, Парамонов заряжал публику предсказаниями о падении самодержавия и победе рабочих.
Выступил с речью Матвей, предварительно ознакомившись с телеграммами. Его сменил Браиловский.
Наэлектризованная толпа организованно вышла из мастерских и устроила шествие по городу. На другой день всему трудящемуся населению было предложено опять собраться в мастерских.
Браиловский и на другой день живо описывал массам читинских рабочих и горожан нелепости самодержавия. Он блестящей речью овладел слушателями и увлек их до полного подчинения себе. Естественно, он превратился за эти дни в общепризнанного вождя рабочих и бедноты. О нем теперь только и говорили в городе. Была увлечена юношей и недосягаемая прежде Спринца. После митингов Браиловский направлялся проводить вместе с ней время в квартире, где жили прежде Моисей Григорьевич и Матвей.
Матвея же, наоборот, с первым веянием действительно начавшейся революции, потянуло сильнее, чем когда бы то ни было, обратно в Ростов. Туда же к сестре Браиловского решила ехать и Боня. Она не замечала увлечения Браиловского Спринцей.
Матвей не мог тронуться немедленно только из-за отсутствия кого бы то ни было в городе из читинских комитетчиков. Но пришла телеграмма с манифестом, восстановилось движение на дорогах, тронулись поезда, и немедленно же приехали оба руководителя организации.
Матвей попросил у товарищей денег на дорогу и отпуск. Получив то и другое, он осведомил об этом Боню.
Боня решила ехать на следующий день. Оставалось дождаться ходившего один раз в неделю в это время для штатской публики пассажирского поезда. Матвей заказал билеты и через день они уже сидели с девушкой в вагоне.
В это время с полей Манчжурии откатывалась разгромленная русская армия. Поезда были переполнены ехавшими под разными предлогами в тыл офицерами и всеми теми дельцами неопределенного типа, которые обычно служат связью между тылом и нестроевыми частями войск. На путешествии Матвея и его знакомой это сказалось следующим образом. Купив билет второго класса, они были посажены обер-кондуктором в занятый большею частью офицерами большой новый вагон третьего класса.
Матвей и Боня перешли на «ты». Они ехали, товарищески и любовно ухаживая друг за другом, как брат и сестра. Он с только недавно пробившимися усиками и еще ни разу не бритым пушком на щеках, в излюбленном костюме интеллигентных рабочих того времени, косоворотке под суконной курточкой; она также сияющая первым расцветом нежной молодости, в блузке под русыми прядями, или в жакете с белым воротничком сверху.
Чувствуя себя ничем не связанными с подавляющей частью пассажиров в вагоне, Матвей и Боня едва ли за разговором и взаимным ухаживанием даже на другой день путешествия рассмотрели кого-нибудь в лицо из устроившихся против них на длинных скамьях поручиков, подпоручиков, капитанов и лейтенантов.
А эти последние между тем с самой посадки молодых людей в Чите начали говорить о девушке. Они, когда Матвей выходил на вокзалах купить что-нибудь, начинали держать себя настолько свободно, что не стеснялись производить вслух оценку ее внешности.
И вот, однажды, когда Матвей на какой-то стоянке возвратился с вокзала, где покупал газеты, девушка, дав ему сесть против себя, возбужденно указала ему на скамьи своих соседов.
— Мотя! Мне, очевидно, понадобится твоя защита против присутствующих здесь офицеров. Они не трогают меня, пока ты здесь. Стоит же тебе выйти, как они
