Сибирский рассказ. Выпуск V - Пётр Денисович Аввакумов
На другой день деликатный стук в мои кабинет раздался ровно в семнадцать тридцать. Вот она — дисциплина!
Вчерашние отеки заметно опали на лице Машиного пациента. Это позволяло ему держаться с еще большим достоинством. Из расстегнутого ворота белоснежной рубашки по-прежнему выглядывала тельняшка.
— Ну, как, Ирина Сергеевна, разобрались? Выяснили, на каком основании врач так дерзко поступила со мной?
— Еще бы, конечно, выяснили! — сказала я с подъемом и даже весело — так отчетливо мне представилось, как попала Маша вчера в свое детство, словно в гости съездила… Но я тут же спохватилась и со всей деловитостью и строгостью человека науки, недоступной простым смертным, объяснила:
— Мы очень внимательно отнеслись к вашему заявлению, я вызвала доктора Арову, беседовала с медперсоналом, проверила факты. Факты таковы, Эрмен Эрменович: на корне второго зуба образовалась киста, удалять было необходимо. Врач не могла вас предупредить. Она из самых гуманных побуждений, понимаете, так сказать, дремлющая инфекция… Это случается. Тот, который болел — там был свищ на десне… Он показал… несколько спутал картину… — Я говорила и говорила, точно боялась остановиться.
Лицо его все более свирепело. И вдруг я вспомнила и, изо всех сил улыбаясь, докончила:
— По давнишнему вашему уговору, Мария Одуевна вставит вам вместо удаленных зубов золотые!
Ну что я могла сказать? Улыбаюсь, а сама жду, чем разразится Боцман, — с неприятным ознобом жду, — так, наверное, начиналось у Маши.
Но даже я не могла предвидеть реакции.
Рот его неожиданно растянулся в улыбке:
— А мне говорили, на золотые зубы очень большая очередь. Говорили — ведется какая-то специальная запись.
— Это все верно, конечно, именно так, — обрадованно подхватила я. — Но вас, Эрмен Эрменович, вас это не касается! Ведь Мария Одуевна — ваша ученица!
— То есть — значит…
— Ну да! Следовательно, для вас, Эрмен Эрменович, все возможно, все возможно… — и я улыбаюсь, улыбаюсь неудержимо.
Перевод с алтайского М. Назаренко.
Сергей Цырендоржиев
ЯНГАР
Встреча была неожиданной. Янгар замер в нерешительности. И соперник, хотя был крупнее его, не выказывал особой агрессивности. Он лишь вздыбил загривок и предупреждающе зарычал, исполняя ритуал. Все могло закончиться пиром, если бы ис раздался хриплый злобный голос хозяина Бадмы:
— Ату его! Хвать, мять, жать!..
Это был приказ, которого нельзя было ослушаться. Янгар ринулся на противника сбоку, однако тот, как опытный боец, развернулся, подставив массивное плечо. Янгар ошибся, перевернулся через голову, но в тот же миг — хозяин Бадма даже не успел выругаться — снова был на ногах. Молча, по-волчьи, метнулся снизу к горлу противника, сомкнул клыки, рванул и отскочил в сторону.
Все было кончено. Пес бился в агонии, орошая кровью потускневшую от первых заморозков траву.
— Мучится. Бравый пес, жалко, — пробормотал Бадма, царапая редкую жесткую бороду. — Жалко, — повторил он, снимая с плеча карабин.
Хлесткий выстрел вспугнул предвечернюю тишину — всполошилось воронье, уже почувствовав добычу, загавкали собаки в деревне. Бадма вдруг растерянно заозирался, суетливо закинул карабин на плечо, приблизился к распростертому черному псу, склонился.
— Это же собака деда Савки! — воскликнул он точно в испуге. — Ну да. Токиман. По-орочонски значит — собака, которая идет за лосем, Токиман, Для старика Савки ничего нету дороже. Как я буду глядеть в его глаза? Как я гляну на тетку Матрешу? Как?! — Бадма покачал большой головой, глянул на Янгара, выругался. — Ты убил своего отца! Где были твои глаза? Гляди, он и ты — две капли. Черный. Концы ушей немного свалены. Хвост трубой. Даже белые пятна над глазами. Два ичига на одну колодку прямо. Ты же это… отцеубийца. Грех какой, ай-я. — Он помолчал, мрачно хмурясь, вдруг презрительно скривил толстые губы, сказал сам себе: — Однака, Бадмаха, ерунду городишь. Собаки не знают родовы. Да и люди тоже, Даже буряты растеряли свои святые обычаи почитания родственников до седьмого колена… Но, пойдем, заглянем к старому Савке. Пойдем, убийца Токимана…
Янгар понуро поплелся вслед за хозяином, словно чувствуя свою вину за бессмысленное убийство. Сколько раз ему приходилось драться во время шумных свадеб, убивать и калечить, но там все имело смысл, было естественной необходимостью, победа приносила торжество, давала право на потомство. Жестко трепали, безжалостно рвали и его. Год назад, звонким осенним утром, когда трава сверкала от инея, схватился сразу с тремя противниками из-за статной сучки-первогодки Хорёшо и едва не поплатился жизнью. Ладно что подвернулись соседские ребятишки, на тележке свезли на двор. Три мучительно долгих недели лежал пластом, зализывал раны. Лукавая Хорёшо потеряла к нему интерес. Хозяин Бадмы не мог пройти мимо без злобной ругани, а то и пинка.
— Валяешься, падаль, вороний корм! Вонь от тебя одна на весь двор…
Хозяин злился, что охота на пушнину — соболя и белку — сорвалась. Только хозяйка Дылсыма ухаживала за ним — кормила и поила, да ребятишки, что нашли его издыхающим, крадком подбрасывали хлеб или косточку. Едва зарубцевались раны и срослись кости, хозяин придумал такую дьявольскую хитрость. Пригласил в гости известного всему райцентру выпивоху Нанзада, выпоил ему бутылку вина, дал палку в руки и показал на него: нападай. Захмелевший мужик, сообразив, что пес еще слаб, смело двинулся, держа палку, как пику. Хозяин Бадма сопел, выкрикивал:
— Ату, Янгар! Хвать. Жать. Мять…
Но ни хвать, ни мять Янгар не хотел. Он жался к забору, нерешительно скалил зубы. Хозяин, не выдержав, крякнул злобно:
— Шурани его палкой!
Осмелевший Нанзад так и сделал. И тут же покатился по земле, пряча голову в воротник шубы.
— Жать! Мять! — довольно покрикивал хозяин Бадма. Однако на лежачего тот не нападал, лишь когда Нанзад встал на ноги, он снова свалил его в снег. Гостю пришлось ползком на четвереньках убраться за ворота, теряя лохмы от разодранной шубы…
В этот день Янгар впервые увидел хозяина другим — на широком лице с приплюснутым носом была улыбка, он щедро
