Эльмар Грин - Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана
— Ай да Васо! Я же говорю, что ты такой же, как был! Ну и молодчина! Асса! Асса!
А Васо все ускорял свой бег по кругу, и хлопанье в ладони вокруг него также ускорялось. Сделав напоследок два особенно быстрых кольца, от которых зазвенела посуда в буфете, он остановился на месте. Остановился? Нет! Остановилось его туловище, тонкое в поясе, как у девушки, а ноги продолжали двигаться, да еще как двигаться, бог ты мой! Похоже было, что туловище висит у него в воздухе само по себе, а ноги, не чувствующие его веса и никак от него не зависящие, живут своей собственной жизнью.
О, черт, что он там выделывал своими ногами! Они мелькали у него так быстро, что становились невидимыми. Никогда не думал я, что ноги человека способны двигаться с такой скоростью. Только пальцы руки, барабаня по столу, могли бы показать подобную быстроту, да и то не всякие.
Люди за другими столами привстали, чтобы лучше видеть танцора. В дверях толпились дети, забежавшие с улицы на шум. Над ними возвышался бритоголовый человек, скрестивший на груди руки с мускулатурой борца. При виде его Васо вдруг прекратил танец и замер на месте, подняв руки вверх с таким видом, словно просил пощады. Запыхавшись, он сказал:
— Виноват, Ладо!.. Увлекся… Сейчас поедем…
Его слова были заглушены аплодисментами всех, кто был в столовой. Хлопали люди за столом, хлопали у двери дети, и хлопал своими тяжелыми руками тот бритоголовый, с которым Васо должен был ехать. Даже хозяин столовой аплодировал, сохраняя, впрочем, все тот же серьезный вид. Иван сказал ему вполголоса:
— Получи с меня, пожалуйста.
Он достал из кармана пачку денег и положил ее на стол. Но Васо заметил это и, вмиг подскочив к столу, сказал повелительно:
— Забирай обратно свои деньги! Немедленно забирай! Ты мой гость — и я угощаю!
Но Иван возразил:
— Ничего подобного. Угощаю я. Я пригласил всех за свой стол, и честь расплачиваться принадлежит мне по праву.
И для большей убедительности он крепче притиснул к столу свою пачку. Однако Васо отодвинул его руку с деньгами и сказал:
— Нет, нет. Не спорь. Угощаю я — и слышать ничего не желаю!
И он положил на стол свою пачку денег. Но тут между ними встал житель здешних гор. Он отодвинул в стороны обе их пачки и положил на их место свои деньги. Сделав это, он сказал им горячо и убедительно, как говорил мне:
— Какие могут быть споры? Плачу я. Здесь моя земля. Я познакомился с хорошими людьми. Эти люди — друзья моего Васо. А каждый друг моего друга — мой друг. Это ясно как день. За один час я разбогател — приобрел столько новых друзей! И сестра моя разбогатела. Правда, Кэто? Мы счастливы этой дружбой и просим не лишать нас радости уплатить за всех.
Пока он говорил это, его сестра одобрительно кивала, говоря: «Да, да, да, правильно, Георгий». Но тут со своего места поднялся грузин из Тбилиси. Он отодвинул все три пачки денег и положил на их место свою. Сделав это, он сказал коротко своим басовитым голосом:
— Позвольте, друзья, мне оспорить эту честь. Я, как старший по возрасту, имею на это полное право.
Но тут со своего места поднялся я. Не знаю, что заставило меня подняться. Никто не понуждал меня к этому. Но, должно быть, их грузинское вино изрядно ударило мне в голову, если и я вдруг вздумал вмешаться в их спор. Вынув из бумажника свои деньги, я положил их на середину стола и сказал:
— Кто здесь может быть старше меня? Я самый старший. И позвольте мне хоть как-то выразить мою благодарность за дружбу и внимание, оказанные мне здесь.
Так я им сказал, этим щедрым людям, не знающим, быть может, что и финны при случае умеют размахнуться и показать себя. Нет, они умеют размахнуться, если подвернулись подходящие обстоятельства. Я не подсчитывал свои деньги, положенные на стол. Но я знал, что там было восемьсот рублей. Когда я в Сталинграде покупал билет до Сочи, в этой пачке, которая лежала отдельно от остальных денег, была ровно тысяча. Я вынул тогда из нее две сотни, а полученную из кассы сдачу положил отдельно. И теперь мне не было необходимости пересчитывать положенные на стол деньги. Я положил их и, отодвинув стул, шагнул в сторону. Мог ли я поступить иначе? Ко мне было обращено столько глаз — и среди них красивые глаза женщин. Моя соседка справа смотрела на меня с таким же одобрением и уважением, с каким незадолго до этого смотрела на своего брата. Но мужчины протестовали: «Нет, нет, нет. Ни в коем случае! Вы наш гость. Как можно!». В это время к нам подошел хозяин столовой с блокнотом в руках, где у него было записано все выданное нам. Он сказал:
— Позвольте мне, друзья, примирить вас чуточку.
И он взял понемногу от каждой пачки. Но никто не притронулся к тому, что он оставил на столе. Я тоже не притронулся и даже не взглянул больше в направлении стола. К открытой двери устремился теперь мой взгляд, и ноги мои понемногу несли меня туда же.
Я знал, что не уйду, не сказав на прощание доброго слова этим хорошим людям, с которыми только что сидел за одним столом. Но мои ноги, несмотря на это, все-таки несли меня мало-помалу, то боком, то пятками вперед, все ближе и ближе к двери.
И вот я уже стоял среди мальчиков и девочек, запрудивших выход. А бритоголовый детина с толстой шеей и тяжелыми мускулами, распиравшими его сетчатую безрукавку, уже готовился уступить мне дорогу, когда раздался возглас Ивана:
— Аксель! Аксель! Никак ты опять куда-то заторопился?
Разве заторопился? Ах, да! Выходило, что так оно и было. То есть заторопились мои ноги, заторопились глаза, сами не сознавая, куда и зачем. Но Иван своим вопросом напомнил, что мне действительно надо поторопиться в одно вполне определенное место, и я сказал:
— Да… То есть нет, конечно… Но могу не поспеть… если в Адлер…
И, перебивая меня, Иван вскричал грозно:
— Аксель! Я тебя убью!
А жительница здешних гор спросила меня с улыбкой:
— Скажите откровенно, в чем мы так провинились перед вами? Почему вы не желаете видеть нашу страну? И не кажется ли вам, что вы этим не столько своего русского друга обижаете, сколько нас?
На этот вопрос надлежало ответить без всякой хитрости. Иного ответа я не мог дать ей, смотрящей на меня такими красивыми черными глазами с выжидательной улыбкой на свежих, влажных от вина губах. Не мог я схитрить еще и потому, что все остальные, услыхав ее вопрос, тоже придвинулись в ожидании моего ответа. И, глядя ей прямо в глаза, таившие в своей черной блестящей глубине все их загадочное южное царство, я сказал:
— Такую страну, как ваша, надо осматривать без торопливости, чтобы как следует вобрать в себя всю ее красоту. И я поступлю неуважительно, если проведу в ней два-три дня и потом скажу: «Я видел Абхазию». Или даже: «Я видел Грузию». Это будет неправда. Весь отпуск надо ей посвятить от первого до последнего дня.
Грузин из Тбилиси, выслушав это, сказал негромко своей жене-армянке:
— В какой-то мере это правильно.
Та молча кивнула. И все другие тоже как будто согласились с моими словами. А я, чувствуя это, стал прощаться с ними и первым долгом протянул руку жительнице здешних гор. Она сказала:
— Непременно приезжайте на весь отпуск.
И другие по очереди повторили примерно то же. А Иван так стиснул мою ладонь, что в ней спрессовались и склеились вместе все кости и жилы. И пока я расклеивал и расправлял их, приводя в прежний порядок, он сказал:
— Голову тебе оторвать мало за измену. Но я это так не оставлю! С первым же рейсом буду у тебя в Ленинграде.
Я ответил, что буду рад увидеть его там, и поспешил на улицу. Бритоголовый детина уже стоял на дороге возле своей машины. К нему быстрой и легкой походкой с пиджаком в руках шел Васо. Асфальтовую дорогу от столовой отделяла небольшая канавка, заросшая травой. Напротив столовой она была перекрыта деревянным настилом в четыре бревна. Васо перешел канавку по этому настилу. А я, торопясь к Адлеру, пошел от столовой наискосок, минуя настил, и через канавку прыгнул тоже наискосок.
Но выпитое грузинское вино наказало меня за мое невнимание к этой стране. Утяжелив мои ноги и голову, оно помешало им соразмерить силу прыжка с шириной канавы, и, вместо того чтобы оказаться на дороге, я едва допрыгнул до противоположного ската канавы. Пока я выбирался оттуда, скользя ногами по густой и влажной от росы траве, Васо выжидал, стоя у открытой дверцы машины. А когда я наконец выбрался на дорогу, он спросил вежливо:
— Вы сейчас куда направляетесь, товарищ Аксель?
Я ответил:
— В Адлер. Оттуда в десять тридцать идет автобус в Сочи.
Он сказал, оставаясь вежливым и серьезным:
— Вы простите меня. У каждого свои странности. Но сейчас уже десять сорок.
Я взглянул на свои часы. Да, так оно и было. Автобус я прозевал. Вот как обернулись мои дела. Васо выждал, пока я как следует не усвоил это, и потом сказал с той же вежливостью:
