Круча - Валентин Николаевич Астров
Посмотрели, как берлинское простонародье развлекается в Луна-парке. «Американские» горы — как у нас в Ленинграде, хотя здесь они почему-то зовутся «русскими» и круче ленинградских, аж дух захватывает. Кстати, в торгпредстве слышали, будто за Крымским мостом, на месте сельхозвыставки, проектируется устроить нечто вроде Луна-парка. Так ли это? Оно неплохо было бы».
«С первого дня обнаружили, что немецкого языка не знаем. Никак не можем понять, о чем вокруг нас балакают. Влетают в уши какие-то отдельные слова, как будто похожие на те, что мы вычитали в словарях и учебниках, — и тонут в потоке непонятных. Да и знакомые-то слова понять не успеваешь. Мелькающее в разговоре «дер» или, например, «бир» (пиво) — и тех не узнаёшь: «р» немцы произносят с каким-то скрипучим придыханием, словно жилясь или позевывая. Понадобилась неделя, чтобы мы освоились с этим «р» и сами начали произносить его по-немецки (возможно, по-берлински, так как других диалектов мы не знаем, а их в стране, говорят, немало).
Это лишь примерное пояснение наших трудностей. Живой язык — нечто иное, нежели книжный. Газеты читаем легче, хотя не без словаря. Костя, как человек более систематический и способный день-деньской работать «как машина», еще в Ленинграде взял за правило не оставлять без точного перевода ни одного прочтенного немецкого слова. Меня на подобное геройство не хватает, пробегаю заметки чохом, довольствуясь общим смыслом.
Впрочем, Костька не потерял надежды сделать из меня полиглота и заставил вызубрить наизусть сатирическое стихотворение Гейне «По ту и по сю сторону Рейна», передающее характерное звучание немецкой речи. На мой слух, точно битюг по мостовой топает:
Абер вир ферштайн унс басс,
Вир, германен, ауф ден хасс.
Аус гемютен тифен квильт эр,
Дойтшер хасс, дох ризихь швильт эр
Унд мит зайне гифте фюльт эр
Шир дас хайдельбергер фасс!..
Библиотеки посещать не начали и, кажется, почти не будем. Нужные книги покупаем. Комплекты социал-демократических журналов и протоколы партейтагов можно приобрести сразу за десятилетие, с 1917 года. Социал-демократический книжный магазин обещает выписать с издательских складов в Берлине и Вене все нам нужное, по списку. Для книготорговцев это дело коммерческое, а что мы собираемся разнести ихнюю социал-демократию в пух и прах — на это им наплевать.
Итак, засядем за работу дома, справляясь в библиотеках лишь о самом необходимом».
«Русскими эмигрантами здесь пруд пруди. В кафе играет оркестрик; вперемежку с фокстротами обязательно услышишь «Светит месяц», «Ивушку», «Во саду ли в огороде», что-нибудь из Чайковского или Глинки. Присмотришься — музыканты русские. Они тоже догадываются, кто мы такие, — по разговору или по нашим «аристократическим» манерам. Подсядут и расспрашивают: «Давно из России? Как там?.. Говорят, Станиславского преследуют?» — «Что вы, его именем назван театр!» — «Это мы читали в «Правде». (Ее там в некоторых киосках, при коалиционном католико-социал-демократическом правительстве, продают.) Но разве большевистским газетам можно верить?»
Вот ты с ними и поговори!..
Щупают наши пиджаки, не верят, что из отечественного материала. «В России ведь сукон давно не производится!» (Товарищи из посольства присоветовали нам костюмы заказать портному, — по мерке и вообще практичнее, — а пока ходим в нашей русской одеже.)
Наконец начинают нам верить и задумываются…
Из песни слов не выкинешь. Придется рассказать, как я оконфузился. В самые первые дни в Берлине входим в автобус. Занимаем сидячие места. Следом входит дама и становится возле меня в проходе, держась за висячий ремешок. Меня подбил бес, я тихонько говорю Косте по-русски: «Думает, место уступлю. Как бы не так! У самого ноги гудут. Ничего, голубушка, постоишь». Костька поднимается и предлагает ей место, а она на чистейшем русском языке презрительно замечает:
— Не беспокойтесь, пожалуйста!
Я вскочил, пробился к дверям, за мной и Костя. На ближайшей остановке выскочили.
Вот это был урок вежливости!
Мы еще понятия не имели, сколько здесь русских. Все они свободно по-немецки лопочут, и с первого взгляда их не отличишь.
Здесь говорят и в газетах пишут, что нашего «Броненосца «Потемкина» в Берлине просмотрел миллион зрителей. Ни одна кинокартина еще не собирала столько! Сейчас идет «Мать», по Горькому, и мы выбрали кино в рабочем районе, чтобы убедиться, как принимает наши картины публика. Смеются, хлопают, а в некоторых местах всхлипывают или полушепотом костерят царских жандармов. По окончании поднялись с мест и устроили картине овацию.
А вот домашняя рабыня нашей хозяйки, та пришла из кино и говорит: «Майн готт! Какая же у вас в России ужасная грязь!» В глазах у нее неподдельный ужас. На нее, оказывается, сильнее всего подействовали первые кадры картины, где чьи-то сапожищи шлепают по невылазной нижегородской грязи. Кому что!..»
5
«Своим положением официально командированных сюда «ротен профессорен» мы осуждены на общение лишь с глубоко обывательской публикой. Контакты с рабочими, а тем паче с немецкими коммунистами исключаются! В полпредстве предупредили, что на этой почве власти легче легкого могут спровоцировать инцидент и в два счета выслать нас из Германии.
Но даже под страхом скандала мы не могли отказать себе в наслаждении пройтись по улицам в день коммунистической демонстрации. Зрелище было грандиозным. Вдоль медленно движущейся двухкилометровой колонны рабочих ползла сбоку, у тротуара, колонна грузовиков с сидящими на скамейках полицейскими («шупо») в зеленых мундирах, в касках и с резиновыми дубинками. Прямо им в лицо из рядов рабочих неслись выкрики:
— Нидер мит ден блютхунден! (Долой кровавых собак!)
В ответ — ни слова. С высоты грузовика глядят откормленные, точно борова, шуцманы. Лишь желваки ходят у них по скулам. Ввязываться в перебранку, тем более в драку, им пока что рискованно. Слишком много рабочих… Потом огромный митинг на обширном плацу, на окраине города. Темнело, над колоннами вспыхивали факелы, колеблющимся светом озаряя площадь. В зрелище было что-то от средних веков. Но загремели репродукторы-усилители, взволнованные речи, перебивая одна другую, понеслись из них. Разом говорило несколько ораторов.
Митинг длился недолго, но протекал бурно, с шумными откликами организованной толпы.
Наутро в газетах мы прочли об избиениях, каким на разных улицах подверглись десятки рабочих. Подкарауливая и набрасываясь из-за углов на возвращавшихся домой демонстрантов, кровавые собаки, днем поджимавшие хвосты перед толпой, теперь срывали злобу на одиночках.
Убийства рабочих фашистами происходят здесь постоянно, средь бела дня, и сходят с рук безнаказанно: если и словят убийцу, — подержат немного под следствием и
