Уходящее поколение - Валентин Николаевич Астров
Убежден, что успешно создавать произведения в жанре Достоевского может лишь тот, кто сам пережил идейно-кризисное состояние и благополучно из него выбрался. Под легковесным пером подобные эксперименты могут вылиться в «глубокую философию на мелких местах».
Нам нужно воспитывать борцов, а не «двойников», и писателей нужно нам побольше хороших — но разных. Жизнь многоцветна, многогранна, в литературе должны найти свое отражение все ее цвета и стороны».
ГЛАВА ПЯТАЯ
Пересветов любил работать в Государственной библиотеке имени В. И. Ленина. В обширных залах нового здания и в подвалах, соединяющих его со старым зданием «Румянцевки», видавшей в своих стенах Владимира Ильича, хранятся несметные сокровища культуры всех веков и народов. На посетителя веет дыханием бессмертия. У Пересветова здесь душа содрогалась от мысли, что судьба и бессмертие человечества может повиснуть на ниточке чьей-то злой воли или трагической случайности, если только не схватить за руку алчных безумцев и невежд, маньяков наживы и эксплуатации, авантюристов, в животном страхе перед коммунизмом готовых взорвать хоть весь земной шар!..
Незадолго перед шестидесятилетием Октябрьской революции Константин Андреевич сидел за книгами в научном читальном зале часа четыре подряд. Утомившись, сошел по широкой лестнице в вестибюль позвонить домой по телефону. Ирина Павловна сказала ему, что звонила Наташа: сегодня утром вернулся из заграничной командировки Владимир. Он ездил на международный философский симпозиум и в Англии повидал своего тестя, отца Кэт. Пересветов сказал жене, что из библиотеки заедет к сыну.
На звонок ему открыла сияющая улыбкой Кэт. У них он застал и Александра Борисовича — племянник поспешил к дяде, как только узнал о его возвращении.
Обнимая сына, Константин Андреевич провел ладонью по его волосам и со смешанным чувством удивления и грусти заметил:
— Да ты, друг мой, кажись, раньше отца седеть начинаешь?..
Старого англичанина они уже видели однажды, но мельком: в шестидесятых годах его в Москве отвлекали какие-то дела и хлопоты. Дочь к нему в Англию ездила; теперь он отошел от дел, порывался побывать в Москве, да здоровье не позволяло.
Этот представительный старикан с традиционными для англичан прошлого века баками, несмотря на свои девяносто лет, по словам Владимира, держится бодро, хотя по комнате передвигается, опираясь на тросточку с каучуковым наконечником, из-за тромбофлебита в ноге. При рукопожатии пальцы его ощутимо подрагивают, в минуту возбуждения начинает подергиваться голова. Живет он скромно, в небольшой квартирке, экономку ему замещает родственница, старушка лет на двадцать его моложе. Зятя он расспрашивал о его семье, о Москве.
— Поразил он меня, — рассказывал Владимир, — необычайным для такого глубокого старца живым интересом к происходящему на белом свете. Что он состоит в Обществе англо-советской дружбы, ты знаешь. Недавно поставил свою подпись под обращением группы интеллигентных англичан к президенту США Картеру с протестом против производства нейтронной бомбы. Участие в борьбе за мир во всем мире считает своим «священным долгом». Россказням о советской «военной угрозе» не верит и вообще считает русских одним из самых миролюбивых народов. Еще при обучении русскому языку обратил внимание, что у нас мир — вселенная и мир — отсутствие войны обозначаются одним и тем же словом. «С годами, говорит, это выросло для меня в символику». В новой Конституции СССР поразила его статья о праве граждан на жилище. Ну и, конечно, закрепление в ней нашей Программы мира, законодательное запрещение в СССР пропаганды войны.
— А ведь в нашем языке слово «мир» имеет еще и третье значение, — заметил Саша, — мир — община, человеческая общность. Пословица «На миру и смерть красна».
— Браво, филолог! — засмеялся дедушка. — И тут символика.
— Однако в осуществимость коммунизма он не верит. «Уж вы меня извините, говорит, молодой человек, чтобы люди бесплатно брали из общественных магазинов только самое необходимое, а не все, что им заблагорассудится, и чтобы никто безобразий не учинял, это я считаю утопией…» Но вот в возможность жизни без войн он верит твердо: «Отказались же когда-то древние племена от людоедства, сколько веков без него живем и за обедом о нем не поминаем, почему же культурным государствам не отказаться раз навсегда от войны?» И позабавил меня такой формулировкой: он, видите ли, «верит в разум буржуазии». Не захочет она, дескать, добровольно лезть вместе с пролетариатом в адское пекло ядерной войны, не вся она заинтересована в сверхприбылях от военных заказов. Я напомнил ему, что для всякого, кто решится на нас напасть, у нас припасено достаточно «гостинцев». Что мы не ударим первые, это он знает, но неизбежность ответного удара приводит его в содрогание.
— А что, по твоим впечатлениям, — спросил отец, — широко ли в интеллигентских кругах Запада распространены такие настроения? Или он единичное исключение?
— Не единичное, конечно… Он неглупо заметил, что на Западе многие привыкли ставить знак равенства между политикой и мошенничеством, поэтому широкая публика опасается поверить в советский феномен честного государства, на чем и спекулируют агрессоры. В то же время уверял меня, что в последние годы не только в рабочих кругах, но и в буржуазных, среди интеллигенции множится число признающих «моральный приоритет» социалистических государств на международной арене. «Что вы хотите, — говорит, — когда сам Эйнштейн, великий физик Эйнштейн, писал, что капитализм уродует общественное сознание личности? Что лишь социалистическая экономика и подчинение дела образования общественным целям могут устранить это уродование!» Антисоветскую кампанию «в защиту прав человека» старик назвал «не самым остроумным мероприятием администрации Картера». Сами США могут похвастаться лишь «правом на безнаказанные убийства негров» — так он выразился… Интересно, что всякие наши недостатки и неустройства он назвал нашим «резервом»: «Вы их в состоянии ликвидировать».
— Неглупо сказано!
— Он помнит, в бытность его в Нижнем Новгороде у нас и безработица была, и беспризорные дети, и рабочие жили в антисанитарных казармах, — теперь ничего этого нет. А на Западе кризисы и безработица бытуют и повторяются на его веку — «как в сказке про белого бычка…».
— Ах, только бы не было войны! — хмурясь и словно проглатывая что-то горькое, пробормотала Кэт. — Какие мы хрупкие, люди, со всей нашей цивилизацией, перед угрозой всеобщего ядерного разрушения!.. И каким зверем нужно быть, чтобы считать войны нормой существования человеческого рода!..
Из «переписки с самим собой»
«Я лично если у кого и учился изображению «диалектики души», то скорее всего у Толстого, совмещавшего психологический анализ с эпопейной формой «Войны и мира», где надо всеми личными сюжетами главенствует сюжет судьбы народа. Ни одно произведение не увлекало меня смолоду больше, чем это. Разумеется, за все мое поколение старшеклассников средней школы
