Жар-птица - Николай Кузьмич Тиханов
Так и спас он меня от расправы. А вечером увел к себе. У него я и ночевал.
С этого дня у меня с писарями пошли нелады, а в конце зимы мать увезла меня домой.
Мать пыталась устроить меня в Ермолове у земского начальника, который жил в имении помещика Умова. Долго мы с ней ждали начальника в его приемной. Не дождавшись, мать уехала, оставив меня одного. Мне стало скучно, и я пошел смотреть усадьбу...
Во дворе кто-то показал мне оранжерею и барские хоромы, которые поджигали зимой крестьяне.
«Так вот откуда занималось по ночам в небе красное зарево», — подумал я и с особым интересом начал осматривать помещичью усадьбу.
Я видел разбитые стекла, обгорелый угол барского дома без крыши и маленькую деревеньку Ермолово, расположенную на пригорке между усадьбой и речкой, за которой красиво пестрел перелесок с золотым осинником и красной рябиной. Вдоль речки зеленела молодая озимь, где-то у моста гудела барская молотилка.
Неожиданно рядом со мной послышались голоса, и я увидел барчат. Они столпились около сарая и с большим вниманием, радостно восклицая, разглядывали что-то. Оказалось, они нашли гнездо шершней.
Все они были очень озабочены тем, что одного барчонка ужалил шершень. И барчонок показывал каждому розовенький мизинчик с чистым ноготком. Девочка в коротком платьице и соломенной шляпке, с мячом в сетке попросила меня разорить гнездо насекомых. Я не посмел даже что-либо ответить ей — такая она была нарядная и красивая.
— Ну что он может! — проговорил подросток-барчонок, одетый в клетчатый костюм — курточку и короткие брюки. — Дайте мне шест, и я сейчас же сшибу гнездо.
Кто-то принес ему длинную палку.
Около меня, в тени навеса, сидела молодая женщина в зеленом чепчике. Она смотрела на детей. На коленях у нее лежали кисточки спелой рябины и книга.
— Это твоя мама? — осмелившись, спросил я у девочки, которая предлагала мне разорить гнездо шершней.
Девочка посмотрела на мои стоптанные сапоги, на руки, покрытые цыпками, на измятый старый картуз и, оттопырив розовые губки, презрительно фыркнула.
Женщина сказала ей что-то не по-русски. Девочка со смехом затараторила в ответ, кивая головой в мою сторону. Женщина недовольным тоном выговаривала ей, называя ее Люси. А Люси присела перед ней, повернулась и убежала к мальчикам, которые палкой тыкали в гнездо шершней.
— Ты чей есть мальшик? — с ласковой улыбкой обратилась ко мне женщина. — Я такой мальшик здесь не видаль.
Я не успел ответить, как вдруг вся компания барчат с криком бросилась бежать.
— Люси, Люси! — в испуге закричала женщина. — Юрий! Ах, какой шалунка!
Потревоженные шершни разогнали барчат.
Долго еще я бесцельно слонялся по двору и только к вечеру узнал, что в мальчиках земский начальник не нуждается, и я могу ехать домой.
Попутчики довезли меня до деревни Тимашево, где я остановился у сторожа волостного правления, приятеля Степана Ивановича. Он принял меня как родного: напоил, накормил и спать уложил, а сын его, Алеша, парень лет шестнадцати, перед сном сыграл мне на гуслях свои любимые песни. Эта музыка меня очаровала, и я решил, что, когда приеду домой, обязательно сделаю себе такие же гусли.
Ночью мне приснилось большое-большое гнездо шершней; из него вылетали маленькие красивые мальчики и девочки с туловищами отвратительных насекомых. Они кружились вокруг меня и собирались ужалить.
2
Пришло бабье лето. Мать еще раз решила попытать счастья, и пешком, за тридцать верст, мы отправились с ней к варваринскому помещику — тоже земскому начальнику. В Варваринку мы пришли вечером. Варваринка — родина матери. Здесь, в крепостной дворовой семье, провела она свое детство. Остановились мы у старого ее знакомого. Утром пошли в усадьбу. С пригорка я увидел барский дом с вышками, балконами, со стеклянными дверями. Первое, что я услышал, войдя в помещичьи хоромы, это громкий собачий лай. Два пса, обежав с лестницы, бросились нас обнюхивать.
— Фингал, Фингал! Валетка, цыц! — услыхал я. По лестнице спускался заспанный и чем-то недовольный барин в чесучовом костюме — земский начальник.
— Почему вы ко мне наверх не принесли бумаги? — обратился он к худому молодому человеку в измятом нанковом пиджаке. — А это что за люди?
— Мы, ваше высокоблагородие, — заволновалась мать, — до вашей милости... Мальчика вот пристроить...
— Какой милости?! Какого мальчика?! Мне самому делать нечего! Не надо мне никаких мальчиков, — сказал он и, посвистывая, пошел с собаками наверх по лестнице.
Этим наше путешествие в Варваринку и кончилось.
Недели через две мать решила свезти меня в город. Там мы пошли с ней в уездную управу. Вот где народу! Столы, бумаги, писаря, и всё пишут, и всё пишут... Писаря в серых пиджаках и черных рубахах. Начальство поважнее — в белых пиджаках и белых штанах, и каждый с толстой сучковатой палкой. Что они палкой делают? Дерутся, что ли?
Мать хлопотала, стараясь пристроить меня. Писаря ей посоветовали к главному обратиться — самому толстому и с самой большой палкой. Тот выслушал и велел ехать домой, сказав, что, когда надо будет, меня вызовут.
Тогда мать повела меня к купцу Орлову. Здесь меня наконец приняли. Мать, поплакав и пожаловавшись на судьбу, простилась со мной, а я остался работать мальчиком.
Тут я только и делал, что бегал из конца в конец, поощряемый подзатыльниками приказчиков. Когда же пробовал жаловаться на них хозяину, он полушутя-полусерьезно выговаривал:
— Вы у меня не смейте драться. Это будущий ученый по мебельной части. Он вот подрастет, такие вам шпунты вгонит, только ну!..
— Да мы же, Тит Лаврентьич, его не трогаем. Это же разве драка, если малого подтолкнуть для скорости вот так...
И приказчик на глазах хозяина давал мне затрещину. Из управы меня не вызывали, а приказчики становились все злее и придирчивее, потому что я огрызался на них, и я убежал от науки купца Орлова в Кармалку.
Глава третья
1
Наше село Старый Кувак расположилось по Оренбургскому тракту, в стороне от большой дороги. Здесь у нас был корень — земля на три души.
