Седьмой урок - Николай Иосифович Сказбуш
А через несколько дней меня из-за этих девчонок вызывали и допрашивали. И если бы не выручили свидетели, девчата с фабрики, слышавшие наш разговор…
Ни о чем не хочу вспоминать. И все время вспоминается праздничный школьный вечер, освещенные окна большого зала, музыка, песни. И еще почему-то скользящие ступени школьной лестницы.
Девушка из тридцать третьего
Тася, обслужив посетителей, вернулась к Виктору:
— О моей сестренке беспокоишься? Заботливый! Все вы заботливые, пока безответственный разговор.
Она украдкой оглянулась на Марину:
— А ты скажи, как быть с девчонкой. Неплохая, неглупая, во всем лучше нас разбирается, хоть в театре, хоть в музыке. А так, чтобы своими руками — ни шить, ни варить, ни в дуду дудеть. Школу едва вытягивает. Может, в техникум?
— Ты меня спрашиваешь? А вот он я, перед тобой, продукт зеленого техникума. Приглядись хорошенько.
— Да что мне на тебя смотреть. Как ты кофе пьешь?
— А ты обрати внимание на газетный киоск, вон там на углу. Мое творение.
— Каждый свое работает. Мой братишка еще и техникума не закончил, а на заводе уважают.
— Так ты и поспрошай своего уважаемого братика.
— Василь видит Марину по праздникам. А тут она почти каждый день.
— Питание вещь первостепенная.
— Да, с питанием у нас наладилось.
Зашумели посетители: «девушка, что вы там, понимаете!» Разговор оборвался. Виктор Ковальчик завладел стулом рядом с Любовойтом и Сергеем Сергеевым. Сергеев представлялся Виктору парнем разумным, толковым — похож на рабочего высокого разряда или классного шофера. Разговор интеллигентный, мелькают, правда, неуместные словечки «вполне», «точно» или в конце фразы вдруг выскочит вопрошающее или утверждающее «Так?»
Виктор приглядывался к новому знакомому:
«…Любопытный паренек. Во многом сведущ, начитан или наслышан. Не удивлюсь, если заговорит о Возрождении. Например: «Микеланджело славен постижением пространства и материала. Так?»
Сергей заговорил о новейшем времени:
— Как теперь живем? В работе себя нашел — все! — И принялся разглядывать посетителей, будто обращался к ним за ответом.
— А это что за ребенок за стойкой, рядом с Тасей? — спросил он вдруг.
— Сестренка Таси. Марина. Моторная девчонка.
— Школьница?
— Насколько могу судить. Кстати, обрати внимание — глаза!
— Обыкновенные, детские.
— Обрати внимание — разрез глаз.
— И разрез обыкновенный.
— Природа наделила обыкновенным. А ты внимательней приглядись — уголочки. Чуть-чуть синевой кверху, к вискам. Софи Лорен. Едва заметно, а все же вытянула «усики». Школьница, говоришь? Да, школьница. А попробуй отказать этой школьнице в заграничной тряпке, она тебе такой внешкольный концерт устроит!
— Ко всякой мельчайшей черточке цепляешься.
— Профессия. Сам понимаешь, для того чтобы проектировать современные сельтерские халабуды, требуется предельная тонкость восприятия.
— Наговаривает на себя. Прибедняется, — вмешался Руслан, — он девчонок предельно отображает. Гений. Кистью раз — и живая!
— А что ж, если душа живая… — сощурился Ковальчик, — а то попадется чурбан. Каменный век прошел, а каменные люди остались.
— Словами играешь. Сейчас многие любят словами играть, — озлился почему-то Сергей. — Каменный век? А ты не больно в него камнями кидай, если уж словами играть. В каменный век людишкам приходилось шибко ворочаться. Дармоедам неуютно было в каменном веке.
— Не об этом речь…
— Каменный век, — повторял Сергей. — Живые души! Послушай, а сам ты живой? Можно к тебе, живому, обратиться? Наверно, покажется странным, но ты сам бросил слово. Так? — Сергей медлил, нерешительно поглядывая на Ковальчика. — Ну, ладно, раз затеяли разговор. Помнишь, говорил тебе об одной девице? — Сергей посмотрел на часы, перевел взгляд на окно, — сейчас седьмой. Каждый день в этот час… Измученные глаза, беспомощные руки. Я сразу обратил внимание на ее руки.
— Ты знаком с ней? — вмешался Руслан Любовойт.
— Нет, не перебивай.
— Тогда прощайте. Оставляю вас с незнакомками. Меня знакомые ждут, — и бросил на прощанье Виктору, — не слушай его; Сережка припадочный. Лунатик. По крышам бродит.
Сергей не заметил его ухода, как будто и не было; а Виктору глаз на глаз с чудаковатым парнем стало не по себе.
— Говоришь, не знаком с ней?
— Нет.
— Встречал где-нибудь?
— Да вот так, на улице, — Сергей не сказал, что видел ее в обществе своего давнего дружка Егория Крейды.
— Если не секрет, у тебя есть какие-либо основания наблюдать за ней?
— Нет.
— Имеешь отношение к прессе? Или, возможно…
— Нет.
— Тогда, извини, это ребячество.
— Здорово! Заметить человека — ребячество. А пройти мимо — мужество? Но и ты проявил ребячество, ты, а не я сказал: «над прорубью!..»
Сергей снова посмотрел на часы.
— Ее нет… Это впервые сегодня…
Взволнованность Сергея поразила Ковальчика, — поражал непонятный строй души, предельно напряженный, противоречащий строю речи — банальные, избитые слова и человеческая встревоженность.
— Грубо живем. Жестоко. Красиво говорим, а живем? Вот я увидел ее и знаю: человеку страшно. Беда! Вот так, под горло; хоть бы руку кто протянул, хоть бы слово! И — никто. Все мимо. Да и не можем, ну как подойти, в чужое впутаться? Пущай закричит, позовет на помощь. Тогда прислушаемся. А может, и не прислушаемся? Может, кто-то другой обязан?
— У тебя здорово нервы растрепаны!
— Да, растрепаны. Да-да, Руслан прав — все нервы. Рождаемся и помираем на нервной почве. И подлости творим все на том же основании. Ну, прощай пока!
Сергей вернулся поздно, хозяйка притихла на своей половине, Руслан еще бодрствовал, попивал какао с булочкой.
— Угощайся!
— Спасибо. После водки какао не пью.
— Напрасно. Нормальный напиток, — Руслан достал из кулечка вторую булочку, — послушай, что ты завел сегодня в нашей забегаловке насчет таинственных незнакомок? Уверен, совершенно обыкновенная, заурядная.
— Потому и завел, что заурядная. Сам заурядный, о таких и душой болею.
Что-то в сказанном, в голосе Сергея задело Любовойта:
— Послушай, — отложил он надкушенную булочку, — а почему ты со мной так разговариваешь?
— Именно?
— А так, — Руслан отряхнул с пруди осыпавшуюся сахарную пудру, — так, словно своими руками, своей грудью Сталинград отстоял, до Берлина дошел, на рейхстаге расписался!
— Мои братья расписались!
— Братья воевали, а ты расписываешься! А сам чего стоишь? Ты сам? Понял? Оба-два живем за чужой спиной, за чужие копеечки, так нечего, понимаешь…
— Ты мои копеечки не считай, — оборвал Сергей, — ты свои тыщи подсчитай, или верней, папашины.
— Обиделся! А мы ничего, мы не обидчивые. Потерпим. Мы потерпим пока что.
Руслан Любовойт снова принялся за свою булочку, запивал простывшим какао.
Сергей снял пиджак, швырнул на койку:
— И мы потерпим. Пока что…
— А я, между прочим, ничего особенного не сказал. Заурядная. И не намерен каждую-всякую подобную переживать. Которая потеряла себя и стала, извини, общественным местом.
— Сволочь
