Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин
- Кулак, а на расправу хлипок! – скривил губы Пермин, на которого всё это не произвело ни малейшего впечатления.
- И до тебя доведись, так взвоешь, – надевая на коренника хомут с чеканной шлеёй, сочувственно произнёс Евтропий. – Вон ведь какие звери! Все жилочки насквозь видно!
- Поездил – и будет. Теперь наш черёд, а он пущай пеший походит, – стрельнула скороговоркой Фёкла.
Надменная красавица Наталья сидела прямо, слезинки не проронив. С молчаливым презрением следила за тем, как новые хозяева перетряхивали старинные сундуки, открывавшиеся с удивительным звоном.
- Ну-к, свет мой, Наталья Панфиловна, подыми локоточки – ласково попросила Фёкла. – Скатерку-то я возьму. Вы ишо наживёте. Припрятали, поди, на чёрный день?
- А ты как думала? – усмехнулась Наталья. – Тебе оставить – всё одно с кобелями прошикуешь. И добром не помянешь.
- Не помяну, правда твоя. А многонько ли утаили от трудового народа?
- Сколько ни утаили – всё наше. Не для таких сук наживала.
- Это чо же еко, Пермин? – оскорбилась Фёкла, посинев бледным маленьким лицом. – Неуж дозволим кулачке власть нашу Советскую поносить? Привлечь её по всей строгости...
- Пущай отведёт душу! – равнодушно отмахнулся Пермин. – Ей токо это и осталось. – И немного погодя скомандовал: – Ну, выметайтесь отсюдова! Тряпки, какие нужны, с собой можете взять.
- Да уж ладно. Донашивайте. А мы как-нибудь заробим! – ответила Наталья и многозначительно добавила: – Носите, да помните: жгётся наша одёжка! Помоги, Евтропий Маркович, Петра вынести. Аль брезгуешь кулаком?
Уложив мужа в сани, пошла следом, спесивая, высокомерная, какой её и знали в Заярье. Эту спесь поддерживало ещё и золотишко, зарытое под елью недалеко от огорода. Его-то не отнимут. Тайга- матушка сбережёт до поры. А там вдруг послабление выйдет...
...Немало воды утекло, а Фатеев нет-нет и вспомнится. Как не вспомнить: хоромы-то его. Сразу от этого не отвыкнешь. Может, и не только потому неловко наверху, что рисунки там разные.
Сверху спустились в конюховку Сазонов и председатель колхоза Григорий Науменко.
- Афанасея! – крикнул Науменко. – Запряги Воронка! Мы – в район.
- Проспись сперва! – проворчала женщина. – Света белого не видишь...
- Помолчи! Ишь, волю взяла!
- Коня запаришь! Твой бы, дак не пожалела.
- Да вы не волнуйтесь! – успокоил Сазонов. – Мы не спеша поедем.
Они вышли на улицу. У тополя, перед окнами, нетерпеливо бил копытами Воронко. Афанасея неохотно впрягла его и передала вожжи Сазонову.
- У-УУ, язва! – воркнул Науменко. Воронко с места взял крупной рысью.
- Давайте на ферму заедем, – сворачивая в переулок, сказал Сазонов.
Ферма стояла на берегу пруда. Её хватило бы на пяток колхозов. Начали строить ещё при Камчуке. Но рёбра построек по сию пору торчали голыми, вызывающе бросаясь в глаза. Пруд зарос, потому что нужды в нём не было: рядом шелестело камышами озеро Пустынное. Но Камчук рассудил иначе. И пруд всё-таки вырыли. Перегнав в него часть воды из озера.
- Эх, если бы всё сначала начать! – оглядывая скелет полузаброшеного скотного двора, с сожалением сказал Сазонов.
- Уж такой мы народ! – усмехнулся Науменко. – Сперва сотворим, а потом охаем. Задним умом живём...
- А вы передним живите...
- Пробовал – не выходит. Чуть что – Камчук шикает: помалкивай. Тут хоть кто горькую запьёт...
- Тоже выход, – иронически кивнул Варлам. – Другого искать не пытались?
- Другого нет. Исполняю то, что велят сверху.
- Идёмте! – сердито потребовал Варлам и двинулся к покосившимся столбам, на которые так и не навесили ворота.
- И ты недалеко ушёл от него, – шагая следом, бормотал Науменко. – Пока молчишь, потом, знаю я вас, тоже указывать начнёшь...
Сазонов, не отвечая, стремительно обходил неприбранную, голую ферму.
- Нагляделся? – сочувственно усмехнулся Науменко.
- Плакать надо, а вы зубы моете.
- Москва и та слезам не верит.
В дальнем углу пригона, за кучей навоза, который складывал в пестерь Митя Прошихин, лежала дохлая корова, скаля тусклые съеденные зубы.
- Это что за памятник? – указал на неё Сазонов.
- Это? – вытягиваясь перед начальством, отвечал Митя. – Это корова, которая необходимо сдохла и вам долго жить наказала.
- Почему она здесь?
- Потому как дохлые коровы сами не ходят.
Из коровника, вытирая влажные красные руки, выглянула Катя Сундарёва.
- То ли ещё будет! – сердито заговорила она. – Кормов-то до полузимы не хватит...
- Тебе делать нечего? – накинулся на неё Митя. – Не встревай! Вишь, я начальству докладаю... со всем уполномочием...
- Хоть бы вывезли, – упрекнул Сазонов.
- Пущай председатель вывозит, – ответила Катя, указав на Науменко. – Он наруководил...
- Пошли, Григорий Иванович! – коротко кивнул Сазонов и шагнул прямо в навозную жижу, в которой лежала корова. – Наша вина, нам и отвечать...
Науменко с сожалением посмотрел на свои нарядные сапоги и резко пошёл к кошёвке. За всю дорогу, до самой Бузинки, он не проронил ни слова.
Воронко привычно повернул к изгрызанному телеграфному столбу, стоявшему напротив жёлто-кирпичного дома. С крыльца райкома сбежал упругий, как пружина, с тугой шеей, выпирающей из ворота гимнастёрки, Камчук.
- Привет, земляки! – заговорил он возбуждённо. – Уж и рад же я вам! Всё никак не отвыкну от Заярья!
- И оно от тебя... – сквозь зубы процедил Науменко. – Долгая память осталась...
- Охота побывать у вас, да не освоился ещё. Ну, рассказывайте, что хорошего!
- Без тебя не до хорошего! – угрюмо долбил Науменко, поглубже надвигая на лоб кубанку.
- У такого орла разве может быть что-нибудь плохое? – с лёгкой насмешкой развёл руками Камчук.
Они были ровесники. Но коренастый подтянутый Камчук выглядел много моложе. Смешная мальчишеская чёлка, спускаясь на лоб, перерезанный шрамом, молодила его. Оба служили в кавалерии. Оба в полной мере понюхали пороха. Но Григорий волею обстоятельств всегда оставался в тени. А слава Камчука опережала его. Живой легендой назвал его на губернском съезде комсомола секретарь губкома. Высоко взлетел Костя Камчук в глазах окружающих. Молодцеватый и жизнерадостный,
