Леонид Юзефович - Чугунный агнец
Желоховцев слушал молча, не прерывая и не требуя дополнительных разъяснений, выражение отрешенной недоверчивости постепенно исчезало с его лица.
— Пожалуй, я догадываюсь, зачем он это сделал.
— Именно потому я к вам и пришел.
— Сережа очень любил меня, вы могли заметить это по дневнику. В последнее время он несколько раз заговаривал со мной о будущем. Спрашивал, что я собираюсь делать, если город возьмут красные, и наивно убеждал меня остаться.
— Якубов тоже беседовал с вами на эту тему?
— Да, тоже. Хотя такая стремительная перемена в его взглядах показалась мне странноватой. Он всегда был убежденным сторонником колчаковской диктатуры.
— А Свечников?
— У него не было четкой политической ориентации. Он очень впечатлителен, и некоторые крайние проявления режима легко могли показаться ему характерными чертами нынешней власти как таковой. Это тоже заметно по дневнику… Так вот, все мои ученики знали, как много значит для меня серебряная коллекция. Знал, разумеется, и Сережа. Мои ближайшие научные планы были связаны почти исключительно с ней. Говорят, поэты созревают быстро, а художники медленно. В науке важно найти свою тему. Открытия случайны. Только тема делает из блестящего эрудита подлинного ученого. Есть темы для магистерской диссертации, это одно. Есть кусок жизни, в котором ты узнаешь себя и делаешься своим человеком, это другое. Я долго искал свою тему, и Сережа с его любовью ко мне понимал это лучше многих. А любовь всегда эгоистична. Я думаю, он украл коллекцию для того, чтобы таким путем повлиять на меня, заставить отказаться от эвакуации. Своего рода шантаж. Звучит грубо, когда речь заходит о столь тонких материях, но в принципе верно отражает ситуацию.
— После исчезновения коллекции вы видели Свечникова?
— Нет.
— Если ваша догадка верна, — вслух начал рассуждать Рысин, — он должен был сообщить вам, что коллекция цела. В противном случае его действия теряют всякий смысл. Однако никаких писем вы не получали.
— Письмо есть, — сказал Желоховцев. — Я уверен. Но что-то помешало Сереже отправить его.
— Еще одна частность. Зачем понадобилось ему вводить вас в заблуждение? Осколки на полу должны были показать, что коллекцию похитил человек более или менее случайный. Посторонний, одним словом. Следовательно, мы можем выдвинуть две версии. Либо Свечников не собирался писать вам тогда ваше предположение ложно в самой своей основе, либо с ним был еще кто-то. Причем сообщник предвидел несколько иной ход событий, нежели тот, что был намечен Свечниковым. Тому подобная маскировка была совершенно не нужна… Вы следите за моими рассуждениями?
Желоховцев кивнул:
— Знаете, мне кажется, что Сережа все равно вернул бы мне коллекцию. Каково бы ни было мое окончательное решение.
— Тем более. Может быть, ваши первоначальные подозрения имеют под собой какую-то почву?
— Нет, это не Трофимов. Я привык верить его честному слову.
— Вот как? Значит, вы встречались?
— Он оставил мне записку.
— Очень, очень любопытно… А вы знаете, что ваш Трофимов красный агент?
— Знать не хочу, — сказал Желоховцев. — Меня это не интересует.
— И вы так безусловно верите его честному слову?
— Да, верю. Будь иначе, он просто не осмелился бы явиться ко мне домой.
— Но если со Свечниковым был не Трофимов, как вы утверждаете, в таком случае остается один человек.
— Якубов? — догадался Желоховцев. — Тогда мы должны предположить…
— Продолжайте, — поощрил Рысин. — Вы на верном пути.
— …что это он убил Сережу, — шепотом докончил Желоховцев.
Под дверью музея Костя обнаружил записку: «Милая Лера! Если Вам известно, где находится К. Т., передайте ему, что я не сказал о нем ничего лишнего. Случай у моего дома — полнейшая для меня неожиданность. Я не хотел бы выглядеть подлецом в его и Ваших глазах. Извините, коли совершаю бестактность, обращаясь по такому деликатному вопросу именно к Вам, но другого способа оправдаться просто не знаю. Ваш Г. А. Желоховцев».
Костя поднялся на второй этаж, помедлил перед чугунным, каслинского литья Геркулесом, разрушающим пещеру ветров. Рядом висели фотографии Мотовилихинского пушечного завода — корпуса, станки, пушка в профиль, пушка анфас. Где-то теперь эти пушки? Куда стреляют — на восток или на запад?
Икра австралийской жабы плавала в спирту — дурацкие серые вечные катышки.
В следующей комнате на выцветших обоях темнели прямоугольники от снятых картин, и Костя, глядя в простенок, где висел раньше палестинский этюд Поленова, опять с тревогой подумал о Федорове. Неужели не придет?
Но нет, явился, голубчик.
В шестом часу вечера, заметив из окна его фигурку, толстенькую и уютную, колобком катившуюся вниз от Покровки, Костя быстро отомкнул входную дверь, а сам притаился в темной прихожей, под лестницей.
Федоров дал, наверное, звонков десять, которые раз от разу делались все длиннее, и лишь потом догадался потянуть открытую дверь.
— Лера! — позвал он. — Валерия Павловна!
Не дождавшись ответа, стал подниматься на второй этаж. Когда отскрипели ступени, Костя бесшумно повернул ключ в замке, отрезая гостю обратный путь, и тоже двинулся наверх. Он шел по лестнице у самой стены, и ступени под ним не скрипели.
— Ау-у, Лера! Валерия Павловна-а! Где вы? — взывал Федоров, переходя из комнаты в комнату.
Едва он добрался до последней, выходившей окнами на соседние дровяники, Костя скользнул вслед за ним. Все произошло стремительно — одна дверь, другая, третья, ритм косяков, стен и притолок, странное ощущение, будто ты крокетный шар и катишься сквозь воротца.
Федоров испуганно обернулся:
— Я ищу смотрительницу музея, Валерию Павловну… Случайно не знаете, где она?
— Вы меня не узнаете? — спросил Костя.
Года два назад они были шапочно знакомы.
— Нет… Мне нужна смотрительница музея. — Видно было, что Федоров начинает беспокоиться.
Он шагнул к двери и вдруг понял, что пройти ему не удастся. Сделав еще один шаг, значительно короче первого, остановился.
— Если вы меня не помните, — сказал Костя, — тем лучше.
Эта загадочная фраза произвела на Федорова совершенно убийственное действие. Сморщившись, он начал зачем-то отряхивать пальто, лицо его посерело.
Косте стало неловко. Двумя пальцами он сжал драхму шахиншаха Балаша, показал Федорову:
— Откуда эта монета?
— Дочь подарила, — с готовностью ответил тот.
Заметно было, что он слегка успокоился, — если речь зашла о монетах, значит, перед ним порядочный человек. Во всяком случае, происшедшие на его лице перемены Костя объяснил себе именно так.
— Что взял за нее Лунцев? — поинтересовался Федоров. — Он ведь, по правде говоря, изрядный прохвост. Нумизматика сама по себе его не интересует.
— А каким образом она попала к вашей дочери? — спросил Костя, начиная понимать всю нелепость своей затеи; вовсе не обязательно было устраивать засаду.
— Видите ли, — наставительно произнес Федоров, — у нас в семье существует традиция. Именинные подарки должны быть не только сюрпризом, но и тайной. А эту монету дочь подарила мне на день рождения.
— Ее одну?
— Еще несколько восточных серебряных монет. Не знаю, где она их взяла. Не говорит! Хотя и спрашивал, разумеется. Думаю, через неделю сама расскажет, не утерпит. А почему вас это интересует?
Нельзя было его отпускать — непременно проболтается. Костя достал браунинг, но постеснялся наводить его на Федорова, просто держал дулом вниз в опущенной руке.
— Вам придется задержаться здесь до тех пор, пока я не проверю ваше сообщение.
Отвел обалдевшего от изумления и страха Федорова в чулан; спросил, задвигая засов:
— Может быть, еще что-то вспомните?
Молчание.
— Вы когда-нибудь слышали о нумизматической коллекции профессора Желоховцева?
Молчание, затем тупой малосильный удар ногой в стену.
— В таком случае вы пробудете здесь долго!
— Вы вор! — Федоров глухо ударился грудью в дверь. — Теперь-то я все понимаю! Это не музей, это осиное гнездо!
Распахнув дверь, Костя с силой швырнул в чулан стоявшее неподалеку пустое ведро:
— Для надобностей!
Ведро, брякая ручкой, покатилось по полу, и Костя подумал, что надо бы послать Леру на квартиру к Федорову, поговорить с его дочерью. Или, может, самому вечером сходить?
Лера узнала его сразу, хотя на этот раз он был в штатском: сидел за столиком — один, перед ним стояла высокая бутылка с серебряной головкой и желто розовым ярлыком — шампанское «Редерер», и опять, как тогда, в музее, шевельнулось другое воспоминание, совсем давнее: где-то она видела этого человека.
— Вон тот, темноволосый. — Лера глазами указала на него Андрею. — Правее смотрите… Это он!
