Владимир Тендряков - Чрезвычайное
- "...Не картины Рафаэля, а паровые машины..." - упоенно читает чей-то голос.
А возле него говорок тесно сбившихся пятиклассников.
- Это кто такой - Рафаэль?
- Не слышишь разве - картины рисовал.
Не все знают Рафаэля, не все еще понимают, о чем идет речь. Поймут и узнают, примут чью-то сторону - и уж наверняка со страстью.
Звонок - перемена окончена. Но толпа перед декларациями раскачивается, не желает двигаться с места. Упоенный голос продолжает читать:
- "...И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру..."
Появляются учителя с классными журналами под мышками.
- Кончайте, кончайте, друзья! На следующей перемене прочтете. На урок, на урок!..
Упоенный голос восклицает;
- ...Кто - "за"? - И умолкает.
Толпа зрителей тает. Вдоль всего коридора хлопают двери классов.
Перед декларациями остаются двое - насупленный и серьезный Саша Коротков, он о чем-то напряженно думает, поигрывая желваками, разглядывает текст, отпечатанный красивым шрифтом на белой бумаге. Рядом с ним, долговязым, коротышка - второклассник Петя Чижов, круглая, щекастая физиономия выражает предельную завороженность, рот открыт. Саша Коротков с усилием отрывает взгляд от деклараций, угловато поворачивается, неровным широким шагом идет к своему классу. Петя Чижов срывается, бежит вприпрыжку, по пути останавливается, круто сворачивает к уборной - эх, загляделся, обо всем забыл. В школе начинается очередной урок.
Как всегда, в этот день в положенное время раздавались звонки, как всегда, деловая тишина уроков сменялась шумом перемен. Но можно было уловить, что сегодняшний шум не похож ни на вчерашний, ни на позавчерашний. Не исчезли смех, крики, возня, но в воздухе какая-то новая возбужденность. Одни кучки быстро распадаются, другие же, наоборот, растут, иногда вдруг раскалываются надвое...
И в учительской оживление. Нина Федоровна Ромашкина, преподавательница истории в пятых, шестых - свежее личико в ямочках, белые руки прижаты к груди, - подходит ко мне.
- Анатолий Матвеевич, пол-урока сейчас пропало: требовали объяснить - за "лириков" я или за "физиков"?
- А все-таки, за кого вы? - поинтересовался я.
Опустила ресницы:
- За "лириков".
Жена и муж Тропниковы, "физики" и по профессии и по убеждениям, не жалуются, что у них уходит на уроках драгоценное время, они, я уверен: воздают хвалу своему кумиру, ниспровергают "лириков". Уверен в этом и Аркадий Никанорович, он открыто заявляет:
- Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим - действуем!
Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается - не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.
На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:
- Безобразие творят!
- Кто?
- Коротков подобрал компанию!
- В чем дело?
- Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь...
Выхожу. У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег - лучший во всем районе шахматист, Сергей - без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:
- А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. - Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. - Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, - он мотнул ершистой головой на декларации, - хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?
- Это же безобразие, Коротков! - строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.
- Спор с зажимом или свобода мнений?
- Ну-ка, - попросил я.
Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь - новая "декларация":
Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на "физиков" и "лириков"! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового - вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те "физики", что отрицают лирику, обворовывают сами себя! "Лирики", возражая им, не понимают сути поэзии! Они не "лирики"!! ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!
- Очень хорошо. Повесьте рядом, - сказал я.
И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами, изобилующая восклицательными знаками, - воистину бунтарский документ.
Сторонники этой декларации гордо стали именовать себя "независимыми", а с той и с другой стороны их непочтительно - и, пожалуй, несправедливо - прозвали "болотом".
17
Митингуют в коридорах, на лестницах, во дворе, под моим окном. Митинги вспыхивают после уроков в тесной раздевалке. Спорят с таким вдохновенным ожесточением, словно судьбы науки и культуры, судьбы всего необъятного человечества зависят только от них и ни от кого больше.
Самой типичной фигурой становится мятущийся. Какой-нибудь Женя Сысоев из шестого "Б" или Вася Ушаков из пятого "А" - та многоликая серединка, галдящая, носящаяся сломя голову на переменах, извечные "казаки-разбойники", несгибаемые "троечники", - потолкавшись на одном митинге, проникаются неистовой преданностью к "физикам". Ракеты, летящие на Марс, кибернетические машины (шутка ли, сами решают задачи!) - "физики" превыше всего! А через пять минут слушают стойкого "лирика", проповедующего: "Гордая наука, шапку долой!.." - и "физики" ниспровергнуты. А тут еще появились такие, кто обвиняет и тех и других. Как устоять против их декларации, нагло занявшей центральное место на стене? Женя Сысоев и Вася Ушаков настраиваются воинственно: "Болото? А в нос хошь?.. Не "болото" мы, а "независимые"!" Однако и эта независимость длится до следующей перемены...
Шумит школа, мечется, сомневается, негодует, утверждает кумиров, ниспровергает их. Противники становятся друзьями, друзья - противниками, мгновенные союзы, расколы, снова союзы - все смешалось в нашем доме.
И в этом вавилонском смешении ходит Тося Лубкова. Она десятиклассница, человек куда более зрелый, чем легкомысленные Жени Сысоевы и Васи Ушаковы. Настороженность, внимание со стороны ребят, которое, верно, чувствовалось после того, как вернулась в школу, теперь ослабло - до нее ли! Тихая, неприметная, словно и не было истории с дневником. Но в стороне ото всех теперь не останешься, невольно будешь прилипать то к одной группе спорщиков, то к другой, пусть мысленно, но будешь возражать.
Весна напирала. Школьный двор стал пестрым. В моем кабинете выставили зимние рамы. И хоть было еще довольно прохладно, но я любил на минуту-другую приоткрыть окно, подставить лицо под влажный сквознячок.
Во время большой перемены прямо под моим окном, у стены, согретой солнышком, ребята обступили Сашу Короткова. Тот развивал свою декларацию: "физики" узколобы, взгляд "лириков" куцый... Словом, нет бога, кроме аллаха, и Магомет пророк его...
И тут я услышал голос Тоси Лубковой:
- Мертвая аксиома - вот твоя позиция!
Общий шум! Разгневанный Сашин баритон вырывается из него:
- Счеты сводишь?
- Нужно мне...
- Тише вы! Пусть объяснит!
- Объясню!
- Тише!
- "Физики" хоть что-то обещают: машины, полеты... "Лирики" говорят о красоте... А ты что обещаешь? Ничего. Голосуйте! Я нашел аксиому! А от твоей аксиомы никому ни жарко ни холодно.
Снова шум, крики, полная неразбериха. Я прикрыл окно.
Тося Лубкова спорит не только мысленно. Спорить - значит думать, спорить - значит не только опровергать противников, но и искать единомышленников, спорить - как-то жить в нашем школьном обществе. Одно это уже выбьет закваску Серафимы Колышкиной. Здесь Тосины одногодки, горячность, напористость, желание заглянуть в будущее, там - старушечье умиление, дряхлые, безликие мотивы добра и зла. Сталкиваются два лагеря: молодость и старость, энергия и покой, надежды и отказ от них. Сталкиваются не где-нибудь, а в Тосиной голове, в Тосиной душе. А мы ведь не остановимся на "физиках" и "лириках", дай срок, и наш спор влезет прямо в религию.
Я слишком просто понимал прежде воспитание: вызови к себе ученика, поговори, потолкуй, воздействуй на него своим педагогическим обаянием. Ерунда! Нельзя воспитывать, вырывая человека из коллектива, нужно действовать так, чтоб весь коллектив стал воспитателем! Для каких-то педагогов это, верно, банальная истина, для меня - открытие. После сорока лет работы! Трудился и мало думал над своим трудом.
