Л. Пантелеев - Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
— Пьявильно, мама?
…Папа перед отъездом в Комарово читал ей чарушинский «Теремок»: мышка-норушка, лягушка-квакушка…
А Маша читает на свой лад:
Мышка-норушка,Матрешка-картошка…
Выдумала каких-то героев: тетя Ваза и дядя Усик.
…Провели день в Комарове. Машка не отставала от папы. Только и слышно было:
— Папу хочу! Папу хочу!
…Дважды была с нею в Зоопарке. Один раз была с нами ее подруга Каринэ. К моему удивлению, Машка очень хорошо ориентируется в зоопарке, показала нам, где какие звери находятся. Маша говорила Каринэ:
— Смотри, у павлина хвост красивый. Сова глазки закрыла. Зайчик морковку кусает. Волк бабушку и Красную Шапочку съел. Слон кушает сакир (сахар).
А Каринэ смотрела равнодушно, морщилась и говорила:
— Маса, тут воняет.
Маше слово «воняет» очень понравилось, она его не знала и стала повторять. Как только заходим в «бегемотник» или «обезьянник», она нюхает воздух и говорит:
— И тут воняет.
Пришлось поправлять ее: плохо пахнет, а не воняет.
— Нет, воняет, — твердила она.
Пишет папа
2 ГОДА 10 МЕСЯЦЕВ
29.6.59. Разлив
Двухмесячный пропуск в Машкином дневнике!
Три недели живем на даче. Живем вчетвером: мама, папа, Маша и тетя Минзамал.
На днях переехала — к себе на набережную реки Гагарки — тетя Ляля.
Лето неважное.
Машка растет, вытянулась.
Что можно сказать о ней еще? Хорошая она? Плохая? Умная? Глупая? Не знаю. Одно могу сказать: трудная, не простая.
За последнее время (на даче, главным образом) развитие ее пошло как будто быстрее. Чаще и чаще задает вопросы. «Почему» еще не появилось, а главным образом — «что это?» и «кто там?» и «кто это?»
Любит слушать сказки и вообще все, что ей рассказывают. Рассказываю ей русские народные сказки, Андерсена, Перро, Одоевского, рассказы Житкова, Чарушина, Бианки, Тайца, Носова… Иногда упрощаю рассказ, а бывает — шпарю по книжному тексту. Машка (особенно в кроватке, перед сном) слушает вытаращив глазенки, и временами кажется, что она все понимает. А бывает, ляпнет что-нибудь такое наивное, что ясно: ничегошеньки-то она не поняла. Половины, во всяком случае.
Сегодня (полчаса назад) рассказывал ей «своими словами» «Кошкин дом». Она знает несколько вариантов этой истории: Маршак по-русски, Маршак по-немецки («Катценфаус», как говорит Маша) и мой — вольный прозаический пересказ.
Сегодня сделал попытку довести до сознания Маши мораль этой сказки. Подчеркиваю, что кошка была богатая, но недобрая, а котята — сиротки, бедные, но добрые. Дошел в рассказе до того места, где тетя Кошка и Кот Василий приходят просить ночлега у котят. Маша слушает внимательно, затаив дыхание.
Я говорю:
— Котята были добрые, они не стали вспоминать, что тетя их выгнала. «Пожалуйста, — говорят, — заходите, тетя Кошка». А тете Кошке стыдно стало…
Машка встрепенулась:
— Пипи сделала?
— Что? Какие пипи?!
— В штанишки пипи?
Слово «стыдно» Машка слышит главным образом (если не исключительно) в тех редких случаях, когда у нее оказываются мокрыми штаны.
Вот тебе и мораль!
30.6.59.
Умеет быть трогательно ласковой. Вечером, перед сном, у меня в комнате обнимает нас с Элико, ласкается, по очереди целует и приговаривает:
— Папочка мой пригоженький! Папочка халёсый! Мамочка халёсая!.. Лапушка! Матушка ты моя красивая… богатая! Папсинька ты мой горемычный!..
Откуда это — «пригожий», «горемычный», «богатый», «лапушка»? Из книг, из фольклора, а главным образом — от любимицы ее, от тети Маши.
. . . . .
Бедная тетя Маша! В апреле ей сделали операцию: рак. И кажется, болезнь уже в таком состоянии, что спасти ее нельзя.
После больницы она жила у нас. Не работала, конечно, только возилась в меру сил своих с Машей. Потом выхлопотала с трудом крохотную пенсию и уехала — к сыну в Новгород. Врачи говорят — поехала умирать.
Она не знает, конечно, чем она больна.
Жаль ее очень. И Машку жаль. Очень она любит свою тетю Машу. И та относится к Маше душевно, по-человечески, много ей дала — от своей сердечности, доброты, незаурядного таланта, юмора, словесного богатства.
Дай бог, чтобы врачи ошиблись и чтобы век ее продлился.
. . . . .
Машка — обезьянка. Подхватывает не только хорошее, но и всякую пошлость, глупость и даже охальство.
Взяла, например, моду на каждом шагу восклицать:
— Какая пьелесть!
Сначала я смеялся, а потом стал сердиться. Потому что в этом возгласе почудились мне иронические и даже цинические нотки. Гуляем с нею.
— Маша, посмотри, какой красивый кленчик!..
Вскинет голову:
— Какая пьелесть!
И в этом возгласе столько светского равнодушия и безразличия, что диву даешься: откуда?!
Теперь это реже.
. . . . .
…Многое мы ленимся делать. Сколько интересного, значительного пропустили, такого, что уже не вернется и не повторится.
Не проследили и не следим, как с каждым днем выпрямляется, становится грамматически правильной ее речь, как, по всем правилам, она самостийно осваивает падежи, суффиксы и прочую премудрость, на усвоение которой иностранец, изучающий русский язык, тратит годы.
Не заметили, не уловили момент, когда она стала говорить о себе в первом лице: не «дай Машеньке», а «дай мне».
…Вчера вечером папа рассердился на Машку. Что-то она закапризничала, чего-то не захотела делать.
— Ах, вот как? — говорит папа. — Она не хочет? А попка у нее где?
— Нет у меня попки! — заявляет Маша.
. . . . .
Гостила у нас 13-летняя Алла, девочка, которую вырастила Минзамал. Попросила у меня почитать книгу, Маша, конечно, тут как тут:
— Маше тоже книгу надо дать!
— Да? А разве так говорят? Ты же слышала, как Аллочка сейчас сказала: «Алексей Иванович, дайте мне, пожалуйста, книгу».
Маша вытянулась по-солдатски и:
— Алексей Иванович, дайте, пожалуйста, Маше книжечку!..
. . . . .
Машка сочиняет стихи. Пожалуй, последнее время стих этот находит на нее реже. Но все-таки почти каждый день она что-нибудь бормочет, по-прежнему выбирая самые неожиданные размеры. К сожалению, мы не записываем образцы ее творчества, а удержать в памяти эту заумь невозможно.
. . . . .
Это я записал еще в городе. Машка импровизировала с пулеметной быстротой:
Тут корова прибежала,Галавит корова: «Мало!»Прибежал и Дед Мороз,Галавит Мороз: «Овес».
3.7.59.
Днем вчера мама, папа и Маша ходили в Тарховку…
На обратном пути попали под проливной дождь… Вез Машку на велосипеде (она очень ловко сидит на багажнике. Машину я веду «в поводу», потому что садиться в седло мама мне в этих случаях не разрешает).
. . . . .
Вечером Машка долго не засыпала. Я прилег рядом, на тахту. Она попросила:
— Расскажи сказку.
Рассказал про девочку, заблудившуюся в лесу и попавшую в домик, где живут медведи (в другом случае — волки). Вариант толстовской сказки.
Слушает, вытаращив глазенки.
— Съели?
— Что съели?
— Волки съели Танечку?
— Еще неизвестно.
Губы задрожали. Покраснела. Заплакала.
— Нет! Нет! Не съели! Мама ее где?
— Мама еще неизвестно где.
— Нет! Нет! Мама пришла!..
А позже, когда на смену мне явилась Элико, Машка сама стала пересказывать ей эту «страшную» сказку. И, по словам Элико, пугала ее:
— Волки девочку съели! Да! Да! Съели!..
Что это? По-видимому, когда слушает рассказ, ставит себя на место героини. А когда сама рассказывает, героиня «объективируется». Впрочем, не уверен, что это именно так.
2 ГОДА И 11 МЕСЯЦЕВ
4.7.59.
Замысловатая штука — детская память. В прошлом году, здесь же, ходили мы с Машкой на озеро, кормили уток, и одна утка клюнула Машу в палец. Зимой, в городе, Машка не раз вспоминала эту историю. Мне думалось, что этот случай запомнится ей на всю жизнь. И вот приехали в Разлив, пришли на то самое место, где происходила баталия с утками, и — никаких следов, никаких ассоциаций. А вместе с тем в памяти история с утками сидит. Но это уже не «оригинал», а «второй оттиск».
. . . . .
Сегодня опять денек никудышный. Дождя, правда, нет, но — холодина, ветер, на небе — не облака, а что-то вроде грязного белья.
Машка сидит дома. Что-то она разлюбила за последнее время игры в одиночку. Все тянется к другим, ищет товарищей. Со мной любит играть. С детьми, по моим наблюдениям, меньше. Странно? Нет, не странно. С ней ведь надо умеючи играть. Надо все время составлять сценарий игры.
. . . . .
Кто-то сказал:
