Виль Липатов - Анискин и «Фантомас»
На неподвижных качелях сидят три аккуратные девочки. Одна из них нам знакома. Девочка старается не смотреть на своих завтракающих подруг. Как раз в этот момент, когда Петька замечает трех девочек, завтракающие дружным движением протягивают подружке еду.
— Ешь, Людка! — говорит первая.
— Возьми яблоко! — просит вторая.
Петька засовывает руки глубоко в карманы, повертывается на сто восемьдесят градусов — перед ним еще более душещипательная сцена. Прислонившись к забору, едят пухлые бутерброды два толстяка— обжоры, розовые, как поросята, а известный нам эгоист-мальчишка капризным голосом просит:
— Борька, оставь немного.
Борька с полным ртом отвертывается от просителя — вот какой это жадный человек!
— Алеша… — пытается обратиться ко второму толстяк избалованный сын, но и Алешка отвертывается.
На лице Петьки страдание. Он тяжелым мужским шагом возвращается к Витьке, который тоже уже понял, что произошло. Петька берет товарища за руку, ведет в класс.
Мальчишки садятся на свою парту, не глядя друг на друга, замирают. В открытые окна проникает веселый шум большой перемены; легкие занавески раздувает ветер, солнце светит во всю ивановскую.
— Ты не молчи, Петька, ты чего-нибудь говори, — жалобно просит Витька Матушкин.
— А я чего могу говорить?! — зло кричит Петька, но немедленно меняет тон. — Я ничего не знаю, Витька! — тихо говорит он. — Был Фантомас да весь вышел…
И они опять горестно замолкают.
Возле мощной буровой вышки, во время пересмены, собрались рабочие-буровики, всего человек двадцать. В опрятных синих спецовках они живописно расселись — кто устроился на пеньке, кто посиживает на штанге, кто на крыле трактора; другие сидят просто на земле. Идет шестой час вечера, и Анискин то и дело посматривает на часы — он, как всегда, торопится.
Отдельно от рабочих расположилась руководящая тройка буровой партии — начальник, секретарь партийной организации, профсоюзный руководитель.
— Слово имеет Валентин Валентинович Бережков, — объявляет начальник.
Поднимается пожилой рабочий.
— Не думал я, — наконец говорит он, — что наступит час, когда я буду стыдиться смотреть на Василия Опанасенко. Трудно мне, товарищи, муторно! Разве можно поверить: опытный механик, хороший товарищ, старательный работник гибнет из-за такого дерьма, как водка? Я бы, наверное, убежал на край света, если бы мне пришлось быть на месте Василия…
— Правильно, абсолютно правильно! — кричит с трактора геолог-азербайджанец. — Зачем пить водку, когда есть хорошие азербайджанские вина. Пришли гости, принесли в дом радость — пей хорошее вино! Хочешь, Вася, мои папа и мама пришлют тебе три ящика лучшего вина?
Геологи сдержанно посмеиваются, начальник партии поднимает руку.
— Не мешайте выступающему, товарищ Мамед-оглы, — просит он. — Продолжайте, Валентин Валентинович.
Пожилой буровик хмурится.
— Нефть — чистый продукт, — говорит он, — и добывать ее надо чистыми руками… Это все, товарищи! Я не привык стыдиться товарищей по работе.
Бережков садится в тяжелой гнетущей тишине, и теперь видно, что не только он, но и другие геологи стыдятся смотреть на сжавшегося в комок Василия Опанасенко.
— Слово имеет Игорь Юрьевич Протасов… — объявляет председательствующий.
Слышно, как на Оби тревожно гудит буксирный пароход. Наверное, испуган близким красным бакеном — в сентябре река узка.
На дворе еще светло, солнечно, когда Петька Опанасенко возвращается домой. Войдя в ограду, он видит отца, который, сгорбившись, сидит на крыльце.
Услышав шаги, Опанасенко-старший поднимает голову, ловит взгляд сына, отвертывается. Тогда Петька садится рядом с отцом, подпирает рукой подбородок. Они молчат, так как, видимо, нет слов, которые они могли бы сказать друг другу. Что делать? Как жить дальше?.. В молчании проходит много длинных секунд, затем Опанасенко-старший тяжело разжимает губы.
— Меня взяли на поруки, — еле слышно произносит он. — Прости меня, Петруха!
В тишине выходит из дома мать, немного постояв, тоже садится между мужем и сыном. Опять тянутся бесконечно томительные секунды.
— Сколько ни болела, а все равно умерла, — вдруг бодрым, веселым голосом произносит Валентина Ивановна. — Идемте, мужики, ужинать. Идемте!
Мать семейства, оказывается, накрыла ужин не в кухне, а в просторной гостиной. И какой ужин — праздничный, обильный, в лучшей посуде. Стол буквально ломится от еды — вот какой ужин!.. Увидев стол, Опанасенко-старший только тяжело вздыхает, а вот Опанасенко-младший смотрит на стол так, словно на нем не еда, а чудовищной силы бомбы. Мальчишка, как взнузданный конь, вздергивает голову, выпрямляется.
— Я не буду ужинать, — говорит он. — Я не могу есть, когда мои товарищи… Прощайте!
Уверенным шагом человека, разрешившего все важные вопросы, твердо знающего, что надо делать, Петька выходит со двора. Он так нетороплив и силен, что даже останавливается на секундочку — посмотреть, как величественно, мирно и плавно катит свои волны река, послушать, как шелестят на берегу старые осокори. Он смотрит таким взглядом, словно навечно прощается со всем этим.
Петька идет дальше — высокий, сильный, спокойный: настоящий мужчина…
…А вот Петька уже не один: рядом с ним шагает Витька Матушкин. Мимо мальчишек чередом проплывают деревенские дома, пробегают школьники, шагают взрослые, однако для мальчишек ничего этого не существует: они смотрят только вперед, только в то беспросветное будущее, которое ждет их.
Петька и Витька решительно поднимаются на крыльцо милицейского дома. Анискин тут как тут…
— Ага, голубчики! — вотирая руки, говорит он. — Пришли, а то уж я заждался.
— Мы украли деньги, — говорит Петька. — Мы знаем, где они. Пишите протокол!
— Мы все скажем! — со слезами на глазах заверяет участкового Витька Матушкин.
— Первый час ночи; в доме Веры Ивановны Косой не спят. Хозяйка сидит на сундуке, киномеханик Голиков ужинает. Суп он уже съел (пустая тарелка стоит на столе) и теперь внимательно разглядывает второе — жареную картошку.
— Что это такое? — спрашивает он.
— Картошка с мясом. Если слепой, купи очки.
— Где же мясо?
— Там же, где деньги! — отвечает жена. — Ты мне сколько денег на эту неделю выделил? Три рубля, а вся деревня говорит, что ты — миллионщик.
Киномеханик резко вскидывает голову, тупо глядит на жену, а Вера Ивановна уже почти кричит:
— Вся деревня знает, что ты — миллионщик! Говори, где деньги прячешь? Где твои миллионы?
Голиков ошеломленно бормочет:
— Какой миллионщик?
Вера Ивановна останавливается, замирает.
— Ты испугался, — шепчет она, — значит, это правда, что ты — миллионщик!..
В доме Веры Ивановны Косой темно. Только в свете полной луны можно разглядеть, что Косая и Голиков спят отдельно: жена на кровати, муж на раскладушке. Стенные часы-ходики показывают пять минут третьего, но, оказывается, что муж и жена бодрствуют, хотя скрывают это друг от друга. Вот Голиков осторожно поднимает голову, пристально смотрит на кровать — Вера Ивановна старательно похрапывает. Через несколько секунд они меняются ролями: жена пытается узнать, спит ли муж.
Наконец Голикову кажется, что Вера Ивановна действительно спит. Он осторожно поднимается, бесшумно, воровским шагом выходит из комнаты. Через две-три секунды после этого Вера Ивановна тенью сползает с кровати, согнувшись, следует за мужем.
По темным сеням — луна только лучиками проглядывает сквозь дощатые стены — киномеханик выбирается на крыльцо. Вера Ивановна — за ним. Затем Голиков бежит через двор к хлеву, проскальзывает в него, проходит в угол, где — гора навоза. Торопливо работая лопатой, Голиков достает из-под навоза брезентовую сумку кассирши; он опять замирает, прислушивается к ночным звукам — ничего подозрительного не слышно, так как Вера Ивановна успевает затаиться за открытыми воротами хлева.
Дальше события развиваются быстро, Скрываясь в тени забора, Голиков бежит к полуразвалившейся бане, проникнув внутрь, прячет сумку под гнилую половицу, наваливает на нее кучу обгорелых кирпичей. Действует он лихорадочно и, конечно, не способен заметить, как в дверь заглядывает Вера Ивановна. После этого она мчится в дом…
Вера Ивановна храпит и даже сладко причмокивает, когда Голиков возвращается.
В кинобудке, что пристроена к деревенскому клубу, разыгрывается забавная сцена. Из узких дверей показывается спина и туго обтянутый зад участкового, слышен его молящий голос:
— Голубчик, Григорий Петрович, ягодка ясная, свези ты меня в район на своем замечательном мотоцикле… Начальство приказало быть в десять, а у меня никакой завалящей колымаги нет. Прихвати ты меня, мил человек.
