Владимир Дягилев - Вечное дерево
Они шли, увлекая за собой все новых людей. Они шли, не обращая внимания на светофоры, на красный свет, на регулировщиков. Они шли, растекаясь по улице, занимая ее все больше, все плотнее. Их не задерживали милиционеры. Перед ними останавливались трамваи, машины и троллейбусы, и оттуда к ним бежал народ и пристраивался к их рядам. Они шли, и люди с панелей, все, кто был на Невском, приветствовали их. И с балконов, из раскрытых окон, из форточек кричали им добрые слова и тоже махали руками.
Никогда еще в жизни Журка не чувствовал себя так, как в эти минуты. Он был не сам по себе, а частичкой этих людей. Он мог делать только то, что делали все: повернуть туда, куда поворачивала колонна, ускорить или замедлить шаги, если ускоряли или замедляли их впереди идущие люди, кричать вместе со всеми или молчать. Но именно оттого, что его воля сливалась с волею тысяч людей, его желания были желаниями всех вокруг, его сила была силою этих парней и девушек, именно поэтому он чувствовал себя как никогда-огромным, могучим, всесильным. Он привык к работе на команду, понимал товарищей-своих партнеров, делал все ради победы. Но то, что происходило сейчас, в сто, в тысячу раз было сильнее. Это была какая-то стихия, какая-то лавина, не знающая преград.
Ощущая себя частичкой этой силы, гордясь своим местом в шеренге, Журка хотел одного: не отставать.
И он кричал, стараясь перекричать товарищей, шагал так широко, как шагали самые ходкие люди. С чемоданом на плече ему было совсем не тяжело, он, казалось ему, мог бы в эту минуту взвалить на себя еще десять чемоданов и нести их хоть на край света.
Уже на Дворцовой площади, крутясь в людском водовороте, набирая в легкие побольше воздуха для новых криков, он подумал: "Теперь все захотят туда, в космос. И я..."
С этим неугасимым желанием, еще полный впечатлений, готовый к решительным действиям, Журка вернулся домой.
Открыла ему Иринка и присела от удивления. А потом вспорхнула, обхватила его руками и ногами, проговорила с придыханием:
- Ой, ты... Ой, ты... Ой, как хорошо!
- Да ладно тебе. Я с чемоданом.
- Ой, ты... Ой, ты... - повторяла Иринка. - Ты не сбежал?
- Оторвался, да на орбиту не вышел, - пошутил он и попробовал стряхнуть ее с себя.
- Нет, нет,-не отцеплялась Иринка.-Дай я тебя усвою.
- Хватит. И некогда мне,-решительно заявил он, отдирая ее от себя.
Журка, не раздеваясь, прошел в свою комнату, подсел к столу и, вырвав лист из тетради, приготовился писать.
- Вот возьми. Хорошо, что я не отдала его маме, - сказала Иринка, приближаясь к нему и подавая конверт.
- А-а, - рассеянно протянул он. - Порви, Иринка стояла поодаль и смотрела на него с любовью.
- А мы тебя видели,-сообщила она после паузы.- Мы с папой на Невский ездили. Как только по радио объявили, мы и поехали...
- Не мешай. Тут важное дело.
Но Иринка была так переполнена впечатлениями прошедшего дня, так обрадована возвращением брата, что просто не могла молчать,
- А когда папа взял меня на руки, я и увидела тебя.
И закричала. И тогда папа увидел.
- Что увидел? - спросил Журка, резко поворачиваясь к Иринке.
- Глухой, что ли? Тебя увидел. Ты с чемоданом на плече шел. На чемодане "ура" написано.,.
- И что же? - спросил он, поднимаясь со стула.
- Ну, мы пошли за тобой и не догнали. Я говорила:
найдем, найдем. А папа сказал: "Никуда он теперь не денется".
Журка сразу позабыл о полете, о толпе, о восторге, - одна мысль забила все остальные: "Отец узнал о побеге. И что теперь будет?"
Журке стало страшно. Он кинулся к. дверям,
- Куда ты?-всполошилась Иринка,
- Я сейчас. Я скоро.
- Опять сбегаешь?
- Нет, нет.
Он не взял чемодана, и она успокоилась. Достала тряпочку и принялась стирать с чемодана следы мела.
* * *
Журка шел по проспекту, размахивая расслабленными руками, как маятниками.
Горели лампы дневного света. Весь проспект казался зеленоватым. Фонари были нестерпимо яркими, как вспышки электросварки. На них больно было смотреть.
Он шагал без цели, куда ноги несли. Снова возникли перед ним сложные задачи. Снова он терялся и робел перед ними.
Раз отец знает о побеге, значит, потребует объяснения. А что он ответит? Все- прежние доводы сейчас выглядели наивными, детскими, просто мутью. Он словно повзрослел за этот день. Он явно видел сейчас свою ошибку, отчетливо видел, будто у него появилось второе зрение. Скажи ему сейчас: "Убегай из дому"-ни за что бы не согласился. Куда бежать? Зачем?
Он опять вспомнил демонстрацию, рукп товарищей, свой восторг, ощущение крыльев за спиной.
"Хорош я был с чемоданом на плече. И что подумал отец? Подумал: длинный дурак. Все идут налегке, а он с чемоданом прется. Но чемодан-то его. Конечно, он сразу же догадался, в чем дело..."
Свет дневных ламп кончился. Теперь улицу освещали обычные электрические фонари. Журка мог широко открыть глаза и смотреть на людей сколько угодно.
И Журка смотрел, смотрел, стараясь найти ответы на свои вопросы.
Вот он заметил слезинку на лице старика. Заметил искорку смеха в глазах девушки. Раньше он никогда этого не замечал. "Но отчего один плачет, втораясмеется? Куда они спешат? Конечно, по делу. А у меня какая цель? Да никакой. Шагаю, потому что боюсь возвращаться домой, посмотреть в глаза отцу".
И тут он понял: ответа не избежать, и не надо избегать. Чем скорее ответить - тем лучше.
Журка отправился домой.
За дверью слышались возбужденные голоса.
"Только не при людях", - подумал Журка и отнял руку от звонка.
Он бродил по двору, косясь на освещенные окна своей квартиры. Видны были белые занавески, оранжевый абажура Мелькнула фигура матери, прошедшей из ком"
наты на кухню, и снова скрылась.
На дворе шла обычная вечерняя жизнь. Из гаражей, окружающих кочегарку буквой "П", слышалось тарахтенье моторов. Со спортивной площадки доносились звонкие голоса и глухие удары мяча о землю.
Сверху раздалось гудение. Над домами, хорошо различимый на фоне темно-синего неба, проплыл самолет.
Проводив самолет, Журка стал разглядывать небо.
Оно сегодня как-то особенно щедро было усыпано звездами, большими и малыми, и совсем маленькими, едва мерцающими. Иные из них были настолько неяркими, что их с трудом можно было различить. Иные то зажигались, то снова гасли, будто кто-то там, наверху, светил фонариком, у которого вот-вот перегорит лампочка. Казалось, все звезды, сколько их есть на свете, зажглись сегодня, выплыли, чтобы поглядеть на землю, на город, на дома, на него. И вдруг одна из них не выдержала, сорвалась и полетела вниз, оставляя на небе короткий, тотчас гаснущий след.
Журка снова почувствовал легкость и радость, как там, в толпе, на площади.
Но стоило ему повернуться и взглянуть на окна своей квартиры, как эта легкость исчезла и он подумал о другом: "А что он сделает со мной? Выгонит из дому?
Опять даст пощечину? Или поговорит, как с глупым мальчишкой?"
Когда наконец из подъезда вышли гости, которых он тотчас узнал - и Куницына, и дядю Самофала, и Копну, и отца Кольки Шамина, и Инессу Аркадьевну-жену Самофала,-Журка был уже до того наэлектризован ожиданием, до того взвинчен, что ему было все равно, что с ним будет, только бы поскорее все это кончилось...
Отец сидел "столбиком"-не сгибая спины-за еще не убранным столом и читал газету. В комнате пахло вином, папиросами и духами. ("Мама такими не душится"). Журка стоял у дверей, дожидаясь взгляда отца.
Отец вскинул голову и посмотрел на Журку.
- А-а,-протянул он и неторопливо отложил газету. - Подойди сюда.
Журка не двигался. Ему казалось, стоит сделать шаг-и будет заметно, как у него дрожат коленки.
- Подойди, - отец встал и развел руки.
Журка, зажмурившись, шагнул вперед.
- Наклонись.
Журка наклонился и, к удивлению своему, почувствовал, как отец обнял его и поцеловал в губы.
Редко целовал его отец, только в день рождения.
Журка всхлипнул и простонал протяжно:
- Прости, папа.
- Бывает, - сказал отец. - Всякое бывает по молодости. Садись-ка, садись. Мать, там не осталось у тебя?
Нина Владимировна налила вина из недопитой бутылки.
"Помирились!"-с радостью подумал Журка.
- И себе налей,-приказал Степан Степанович.- Вот за что я тебя поцеловал, -сказал он, глядя ошеломленному Журке в глаза,-за то, что ты сегодня там, на Невском, вместе со всеми, с народом был... Значит, есть в тебе хорошее.,. Такое... Настоящее... За него и выпьем.
Нина Владимировна, поняв, что ее присутствие может помешать разговору, отправилась на кухню. Степан Степанович уже другим, поучительным тоном, как, бывало, говорил с подчиненными, повел беседу:
- Ты насчет работы проезжался.., "Не надо, мол...
ишачить", и так далее. А все работой, вот такими руками сделано, все... Я эту любовь через всю жизнь пронес...
