Ахмедхан Абу-Бакар - Снежные люди
А те, кто бывал в новых поселках на равнине, твердо поняли: путь в хорошую жизнь для горца — это путь вниз, с гор в долины и степи. Очень трудно добраться на заоблачные высоты новому быту! Нет хоть мало-мальски сносных, доступных для машин дорог, а ослы и вьючные кони не в силах поднять туда тяжелые грузы. Да и единственный доступ к Шубуруму то и дело разрушают обвалы да снежные лавины, и несколько месяцев в году аул общается с миром лишь по телефону и радио.
Лишь два дома покрыты здесь железом — школа и сельсовет, построенные не так давно, лет десять — двенадцать назад. Улицы и проулки запущены, грязны, да и в саклях нет чистоты и уюта, нет самых простых удобств для человека! И хотя живут здесь не бедно, сундуки набиты добром, но переходит это добро из поколения в поколение по наследству, не принося людям радости. Да и какое добро: множество дурно сшитой, мешковатой одежды и несколько женских украшений, когда-то купленных втридорога у мастерового люда. Ходят горцы в темной грубой одежде; питаются однообразно и скудно, стряпают на скорую руку, а то едят и всухомятку: брынза, испеченный в золе хлеб, чай, простокваша и хинкал в неделю раза два — вот и все. Даже такие блюда, как курзе — пельмени, и чуду — пирог, да шашлык, теперь приготовляют все реже и реже.
Не потому ли молодежь, которая училась в городе или служила в армии, неохотно возвращается сюда? В Шубуруме и потанцевать удается только на свадьбах, и то если будет хорошая погода — раза два в году, не чаще.
Так и текла жизнь в Шубуруме, и люди не жаловались на судьбу, люди привыкли, как старый бык привыкает влезать в ярмо.
И вдруг в сакле сельского могильщика Хажи-Бекира бомбой взорвалось бессмысленное сочетание непонятных слов: «Талак-талак, талми-талак!» Простите, я не хотел повторять эти проклятые слова, они сорвались сами собой…
С тех пор в ауле стали происходить странные дела. Беда, говорят, не одна приходит: есть у нее семь сестер. И первой они посетили саклю могильщика Хажи-Бекира… Его корова сорвалась в пропасть, пастух не успел даже достать ее и прирезать: для этого пришлось бы и ему прыгать вниз со скалы… Удар, предназначенный Адаму и случайно попавший в Хеву во время скандала в парикмахерской, так ее оскорбил, что она заявила во всеуслышание — первый и единственный в жизни Хевы протест: считаю себя женой Адама и буду его ждать. Конечно, многие надорвали животы со смеху, но хоть смейся, хоть плачь, а Хажи-Бекир остался один в сакле.
Неожиданно рано прошли в горах ливни, а с ними начались обвалы и оползни, рушились скалы, сползали с вершин Дюльти-Дага ледниковые и снежные лавины; казалось, кто-то озорной и могучий развлекался, как умел. И суеверные шубурумцы приписали все эти напасти снежному человеку, каптару. Кое-кто даже исчезновение Адама объяснял просто и страшно: горбуна сожрал каптар, вот увидите — еще найдутся его кости, обглоданные и разгрызенные.
Кладовщик Раджаб, которого в ауле зовут просто Одноглазым, — если шубурумец встретит машину с одной фарой, он непременно скажет: «Наш Раджаб едет!» — любит веселиться и потому часто прикладывается к бутылке. Живет он в квартале чесночников, и дорога к его сакле, если идти из нижнего аула в верхний, проходит краем древнего кладбища. А кладбища в горах — вы, наверное, знаете — густо покрыты каменными надгробиями в человеческий рост. И вот на днях крепко подвыпивший Раджаб возвращался ночью из нижнего аула, — а выпил он на проводах дальнего родственника, который решил все-таки навсегда покинуть с семьей неуютный Шубурум. Шел Раджаб, пошатываясь, через старое кладбище и ударился лбом о каменное надгробие. «Чего дерешься?! — закричал воинственный кладовщик — Думаешь, раз я пьян, так не дам сдачи?!» Раджаб засучил рукава, откинулся, чтоб размахнуться, и ударился затылком о другое надгробие. «Ах так вас двое?!» — возмутился кладовщик, отступил влево — и ударился плечом, отскочил вправо — и опять ударился. «Какие же вы мужчины?! — заорал Раджаб. — Все на одного! Жалкие трусы. Выходите по одному! Ах, не хотите? Боитесь? Ничего, я всем вам покажу…» И стал пьяный изо всей мочи молотить кулаками надгробия; падал, вскакивал, падал снова, бился в камень лбом, затылком, плечом, орал, ругался… Кое-как Раджаб выбрался из драки, слегка отрезвев от боли, и вдруг подумал: «А крепкие все-таки парни дрались со мной… Разве человеческое тело такое? Железные они, что ли?!» И тут дикий страх охватил Одноглазого. В саклю Раджаб ворвался в синяках, в кровоподтеках, с разбитыми кулаками и с порога прохрипел: «Стели постель, жена. Сейчас буду умирать. Меня изувечили снежные люди!»
И снова страшный слух прокатился по Шубуруму. Люди приходили проведать кладовщика, и он, показывая синяки и ссадины, с каждым часом подробнее, ужаснее, выразительнее рассказывал, как отбивался ночью от стаи каптаров… Поэтическое вдохновение осенило Одноглазого Раджаба!
Уж на что, казалось бы, благоразумный человек — ветеринарный врач Хамзат, но и того подтвержденный кровоподтеками рассказ вдохновенного кладовщика заставил вписать в будущую диссертацию главу под названием: «О случаях нападения на людей доисторического высокогорного животного, ошибочно именуемого снежным человеком».
Однажды на гудекане, где случилось быть председателю сельсовета Мухтару, Хамзат рассказал о своей диссертации, о том, что на вечных снегах Дюльти-Дага нашел и обмерил следы каптара и это были несомненные следы животного, а не человека.
— А может, ты нашел следы горного тура?! — спросил кто-то.
— Там был след, похожий на отпечаток ступни: пятипалый, — возразил ветеринар.
— У медведя тоже пятипалый след! — вмешался колхозный охотник Кара-Хартум.
— Зачем же медведь полезет на ледники и вечные снега?! — пожал плечами Хамзат. — Он же не чета Раджабу: не пьет.
Смех прокатился по гудекану.
— Значит, решил на каптаре въехать в науку, Хамзат? А? — воскликнул, смеясь, председатель сельсовета Мухтар. — Так, может, проще поймать самого снежного человека?
— Да не человек это, а жи-вот-ное. Доисторическое животное.
— Зверя ловить проще.
— А зачем? Чучело зверя — музейный экспонат, а не диссертация. За чучело не присуждают ученую степень кандидата паук.
— А по мне чучело лучше, — проворчал Мухтар. — По крайней мере, перестанут болтать всякую чушь…
Смятение в самом деле охватило аул. Хуже всего был не случай с кладовщиком — хоть и в синяках, но Раджаб жив, лежит в постели и сказывает людям сказки, — но вот уже две недели не появляется Адам! Исчез из аула, будто испарился, будто не рожала его мать-горянка на свет. А это уже серьезно встревожило Мухтара и парторга Чамсуллу, заведующего сельским магазином, худого высокого мужчину с болезненным цветом лица. Многое можно перетерпеть, но потерять жителя аула — это уж слишком! Конечно, серьезный человек не поверит в сказку о том, будто парикмахера сожрал каптар! Говорили еще, будто парикмахер сбежал вниз, убоявшись угроз сельского могильщика, угроз, которые слышали все. Но мог ли несчастный горбун так легко покинуть родную саклю, молодую жену, о которой мечтал много лет? И наконец, почему он не взял в сельсовете хоть какую-нибудь справку? Ну хотя бы о том, что он действительно горбат и родился в Шубуруме? Человек без справки — разве это человек?!
«Сельсовет Мухтар» лишился покоя. Без устали днем и ночью он справлялся везде и всюду, расспрашивал всех, кто последним видел Адама; звонил во все места, где мог бы появиться парикмахер, — ответ был один: «Не появлялся!» Наконец Мухтар обзвонил аулы, через которые проходит путь вниз, на равнину… Однако и тут отвечали: «Нет, через наши аулы горбун не проходил». Но волнение председателя сельсовета и странные слухи возбудили любопытство всего района: то и дело по телефону спрашивали, кто еще потерялся в Шубуруме и что там поделывает снежный человек. Спрашивали и смеялись.
Вот и сейчас «сельсовет Мухтар» раздраженно сказал: «Обращайтесь к нашему ветеринару Хамзату за всеми справками о каптаре. Да, да, к ветеринару!» — и повесил трубку.
— Проклятье! Скоро весь Дагестан будет смеяться…
Чамсулла беспокойно ходит взад и вперед по комнате, заложив за спину руки.
— А, шайтан! Мужчины мы или не мужчины? — возмущенно отозвался он. — Как-никак носим папахи… Что за народ! Нельзя же верить всякой чепухе…
— Верить не верить — по твоей части. Скажут: «Плохо поставлена партийная работа в ауле Шубурум». Тебе и отвечать… Меня другое волнует: с Адамом дело дрянь. Что будем делать?
— Не знаю.
— А кто знает, товарищ парторг?
— Не знаю.
— Гм. Как думаешь, неужели мог Хажи-Бекир убить Адама?
— Не знаю.
— Да что ты заладил, как ворона: карр, карр! А что ж ты знаешь, Чамсулла?
— Знаю, что, если б мы настояли на переселении, не было бы всей этой дряни…
