Триумф. Поездка в степь - Юрий Маркович Щеглов
Я затаился, раздавленный суровой правдой ее беспощадных речей. Оказывается, существуют еще кое-какие тяжелые профессии, кроме профессий сталевара и шахтера. Фильмы про них заполонили все киноэкраны. Разве легче, например, резальщице? Или распаровщице? Или вагонеточнице? Или Тому, Кто Штабелирует Кирпич? Или Тому, Кто Загружает и Разгружает Его? Труд неквалифицированный, собачий. Да еще бухгалтера стремятся удешевить продукцию.
А начиналось интеллигентно, красиво. С философии и эстетики различных стройматериалов, с Великой китайской стены и сводов Айя-Софии. Однако в одном — интуиция меня не обманывает — она не права. Чехов здесь ни при чем, Чехова не следует трогать. Чехов лишений не боялся. Он на Сахалин ездил, к каторжникам. Весь ералаш, вся неразбериха, все неприятности получились из-за проклятого председательского «самосвала», из-за Цюрюпкина, из-за его баньки. Вот тебе и джаз Утесова. Ненавижу джаз не в меру и не вовремя веселеньких ребят.
— Бесполезно с тобой толковать, — оборвала мой внутренний монолог Елена. — В общем, не привязывайся ты к Карнауху Христа ради.
Чем Федька ее опоил, опутал? — опять мелькнула несуразная мысль.
— По техусловиям вскрышу производят вручную. Да? Так нет, фиг тебе. Какой дурак будет ковыряться? Пригонят бульдозер — и будь здоров! Но начисляем за ручную вскрышу. Простофиля техрук, если деньги свободной не имеет. По-твоему, нечестно, да?
— Нечестно, — ответил я упавшим голосом.
— Ладно. Пусть. У нас рельеф изрезанный, сложный для освоения. Перестроиться получше наметили только после планировки экскаватором. Достанем одноковшовку. Грунт, известно, глина, — топнула ногой Елена. — Заначим ее, как вырытую, и нарежем кирпича. Деньга в середине года ох как сгодится. И это, по-твоему, нечестно?
— Нечестно, — ответил я невпопад, почти теряя сознание от неловкости. — Нечестно. — И поспешил добавить: — Но мама твоя здесь ни при чем.
— Что нечестно? Что нечестно? Эх ты, дурак!
Елена круто повернулась и побежала прочь от меня, как от страшной эпидемии, как от большой беды.
32
Верка с Самураихой сидели в обнимку на замызганном столе бухгалтера Епифанова, а Муранов и Дежурин — под стеной, на корточках. Все, кроме Верки, с паспортами. У нее, несмотря на почтенный возраст, никакого пока документа нет, и она с завистью смотрит на чужие. Эка невидаль — зелененькая книжица. Меня она лишь обременяла, боюсь потерять. Верке же паспорт нужен позарез — для регистрации брака, чтоб по-городскому, по-настоящему, по-культурному.
Волнительная процедура оформления нарядов идет к завершению. Уже приблизительно известно, кому сколько перепало, и это отвлекает понемногу наших бывших помощников от грустных мыслей о предстоящей разлуке. Теперь остановка в основном за Цюрюпкиным. С минуты на минуту он подкатит на бричке — подмахнет акт о принятии реперов на вечное хранение, шлепнет печатью, отметит командировки завтрашним числом, и прости-прощай, Степановка!
Каждый раз, тыча дужкой очков в засаленную брошюрку, размноженную светокопировальным способом, Воловенко советуется со мной, шепотом проклиная Абрама-железного:
— Жмот из жмотов! Скупердяй из скупердяев! Обманывать, конечно, нельзя. И ты остерегайся, но я чуть завышу, до второй категории. Народ больно симпатичный. Как ты — согласен? Привыкай, привыкай! Высказывайся, не маленький.
Я кивал, как китайский болванчик: да, завысим, и категорию трудности. Реечникам — по третьей. За что еще заплатить? Абрама-железного отсюда не видно. Семь бед — один ответ. Плевать на Абрама-железного, съемку свернули в ударные строки, четыре дня положили в карман тресту. Выемка грунта под репер? Ну, это Верке. У нее сумма подскочит. И за переноску инструмента им полагается. От места хранения к месту съемки. Тут Дежурину подфартило.
— Не скурпулезная истина, — употребил Воловенко непонятный для окружающих термин, — но приблизительно адекватная. Категории трудности, едри их в кочерыжку, дезориентируют. А Клыч велит госрасценку подправить. Какая это экономика?
Совестно принуждать людей вкалывать за копейки. Поработали они от чистого сердца. Отблагодарить бы. А как? Соответствующей графы нет.
— Скурпулезно изучая вопрос — все мы заблуждаем начальников, — заключил Воловенко, не выдерживая птичьего языка. — Урываем под благовидным предлогом. Начальство — народ заблужденный.
Сколько он финансовых документов за свою полевую практику оформил, а поди ж ты — нервничает, переживает. Меня резюме Воловенко будто ошпарило. Завысить я согласен, но заблуждать — нет, ни за что, в особенности после ссоры с Еленой. Я не побегу за ней, оскорбления не прощу. Пусть торчит в своей Степановке! Между прочим, опять подлая мысль. Я больше не слушал Воловенко, и раздумья мои потекли совсем по иному руслу.
Сразу после заполнения нарядов он перестал сокрушаться и угостил нас «Герцеговиной-Флор».
Наконец Воловенко, священнодействуя, указал, где расписываться. Щеки у Верки, пока она царапала «селедочкой», пошли пятнами. Та ли сумма, на которую надеялась? Та, та. Даже с хвостиком. Муранов сколотил сыновьям на обнову, Самураи определенно купят патефон в кравцовском универмаге. Дежурину без разницы. Он бы и сотней удовлетворился, хорошо ему с нами, но именно его-то мы и боялись ущемить. Абрам-железный, конечно, ударит по истерике и сделает попытку резануть, но мы без боя не сдадимся. С Воловенко справиться сложно. Выписывая деньги, не зарывается. Завышает в пределах реального. Работает без мертвых душ и прочих комбинаций. Если общую сумму зарплаты нашим ужмут — обидно. Через месяц получат они переводы — что подумает Самураиха? Верка? Дежурин? Трепачи геодезисты!
Всему селу известно, что мы нынче рассчитываемся. Правда, нарядами, не наличными и без магарыча. Неделю любопытствуют — сколько? Не продешевили ли соседи? Не надуем ли мы их? За невысыхающей лужей — будто на дне ее бьют ключи, — в переулке, судачат по-воскресному причепуренные женщины, подстерегают Верку и Самураиху.
Из окна я заметил, как лужу круто объезжала бричка. Дверь моментально распахнулась, и в кабинет влетел Цюрюпкин. Пыльный, какой-то усохший. Обожженный ветром. И забурлило.
— Здорово, Воловенко! Если бы не ты — не прискакал. Имей в виду, и все! Нехай шукают по степу. Ого, важная штучка печатка да закорючка — цюрюпкинские. Без их в самом столичном банке не обойтись. Ну, где шлепать? Где корябать?
Все сгрудились у стола, внимательно наблюдая за тем, как в свою очередь священнодействует председатель. Шлеп, шлеп, шлеп, шлеп. Четыре печати на наряды. Шлеп! Пятая — на акт. Шлеп, шлеп! Две — на командировки. Трык, трык, трык. Очередь подписей.
С улицы, сквозь грязное стекло, внезапно просочился глухой — на одной ноте — вопль:
— Вз-зз-вз-вз! А-а-а-а!
Я раскрыл раму.
— Вз-з-вз-вз! А-а-а-а! — вопль впился в сознание.
Вокруг лужи, как заведенный, бегал
