Юлиан Семенов - Неизвестный Юлиан Семёнов. Разоблачение
ФИГАРО. До чего ж мне жаль вас, шевалье, просто сил нет. Не жалел бы — сбежал давным-давно. (Достает из кармана деньги и протягивает их Бомарше.) Вот, здесь сто луидоров.
БОМАРШЕ. Британские шпионы купили тебя, мой бедный Фигаро?
ФИГАРО. Надо посмотреть еще — кто кого.
БОМАРШЕ. Отдай эти деньги жене и уезжай с ней в Париж. Здесь тебя убьют, Фигаро, мой бедный Фигаро.
ФИГАРО. Лучше я сдохну здесь, чем ехать с вашей мадам в Париж.
БОМАРШЕ. Спасибо тебе, Фигаро, спасибо. Тебе жаль меня, ты хочешь быть со мною до конца?
ФИГАРО. Мне себя жаль. Лучше мгновенная смерть с вами, чем медленная — подле вашей супруги.
БОМАРШЕ. Хорошо, проводи Жозефину и приходи на Трафальгар, 7. Ночью.
ФИГАРО. Вашу Жозефину легче проводить на тот свет, чем в Париж.
БОМАРШЕ. Фигаро!
ФИГАРО. Я здесь!
БОМАРШЕ. Никогда не желай зла ближнему.
ФИГАРО. Кто желает зла дальнему? Только ближнему и желают.
БОМАРШЕ. Так... По-моему, я все собрал. Посмотри, под кроватью нет никаких листочков?
ФИГАРО. Шпионских?
БОМАРШЕ. Идиот! Когда писатель бежит от жены, он не думает о секретах короля, он думает только о своей работе!
ФИГАРО (достает из-под кровати листок). Вот тут что-то напачкано. БОМАРШЕ (читает). «Драматические произведения подобны детям. От них, зачатых в миг наслаждения, выношенных с трудом, рожденных в муках и редко живущих столько времени, чтобы успеть отблагодарить родителей за их заботы, — от них больше горя, чем радости. Проследите за их судьбой. Вместо того чтобы осторожно играть с ними, жестокий партер толкает их и валит с ног. Нередко актер, качая колыбель, их калечит. Стоит вам на мгновенье потерять их из виду, и, — о ужас! — растерзанные, изуродованные, испещренные помарками, покрытые замечаниями, они уже бог знает куда забрели. Если же им и удается, избежав стольких несчастий, на краткий миг блеснуть в свете, то самое большое несчастье их все-таки постигает: их убивает забвение. Они умирают и, вновь погрузившись в небытие, теряются навсегда в неисчислимом множестве книг». Нет, это ерунда. (Бросает на пол.) Прощай. (Уходит, через минуту возвращается и поднимает с пола листок.) В Трафальгарских номерах нет папифакса, черт возьми! Скажи Жозефине, что я ее обожаю!
БОМАРШЕ уходит через вторую дверь.
Входит Ж О З Е Ф И Н А.
ЖОЗЕФИНА. Где этот мерзавец?! Где это чудовище, оставившее меня без средств к жизни? Где этот бумагомаратель, пьеску которого запретили к показу?! Что ты молчишь, дубина?!
ФИГАРО. Мадам, когда говорит безумие, разум безмолвствует.
Декорация вторая
Роскошный кабинет в стиле ампир, высокие потолки, много тяжелого бархата. У стены — старинная кровать-ладья; секретер, много скульптур и живописи. На сцене — П И С А Т Е Л Ь. Он слушает арию Фигаро, настраивая для работы диктофон. В углах кабинета — два «ТВ» — идут беззвучные передачи 1 и 10 программы. 1 -я программа передает рекламу, 10-я — веселое «шоу». Ария Фигаро кончается.
ПИСАТЕЛЬ (диктует в диктофон). Раз... Два... Три... Проверка... Картина вторая. Комната в старом Лондонском доме на Трафальгар, 7. Высокие потолки, много тяжелого бархата. Стенографистка! Этого не печатайте! Вместо этого пойдет ремарка: «Низкие потолки, грязные обои, несвежая кровать в углу»». На кровати лежит Бомарше. У окна сидит его жена Жозефина.
Писатель далее диктует на разные голоса, подражая попеременно то Бомарше, то Жозефине,
то другим персонажам.
ГОЛОСОМ БОМАРШЕ. Ты выглядишь усталой, родная.
ГОЛОСОМ ЖОЗЕФИНЫ. Я не сплю третью ночь. ГОЛОСОМ БОМАРШЕ. Э, в конце концов, чем хуже — тем лучше. Надо все доводить до последней грани. Когда на площади сжигали мои «Мемуары» и толпы продажных политиканов от журналистики улюлюкали, считая, что они заткнули мне глотку, я-то знал, что время их торжества кончится, как только палач совершит обязательную формальность и сломает над моей головой шпагу. Пусть Людовик попробует заставить французов забыть мои пьесы, пусть. Скорее его забудут.
ГОЛОСОМ ЖОЗЕФИНЫ. Сильных не забывают, Пьер. Ты, как дитя, — наивен и раним. Живешь в придуманном тобою мире. Твои заботы и тревоги создаются тобою же. Ты не хочешь жить, чтобы жить. Ты стараешься жить, чтобы остаться навечно, и обыкновенное, понятное всем счастье проходит мимо тебя, и ты не замечаешь его, увлеченный своею мечтой. А потом, когда ты захочешь остановить время и увидеть жизнь такой, какая она есть, — будет поздно, потому что часы, отпущенные нам Богом, страшнее тех часов, которые ты любишь мастерить: твои идут неделю, а наши, людские часы, подобны мгновеньям.
В кабинет входит э к о н о м к а.
ЭКОНОМКА. К вам пришли девки.
ПИСАТЕЛЬ (в диктофон). Этого не печатать!
Он поднимается из-за стола и идет через всю квартиру.
Этот проход, — необычайно важный для понимания характера Писателя, — должен быть решен таким образом, чтобы зритель увидел его квартиру. Для этого включается круг, и писатель, раздеваясь на ходу, бросая свои вещи на пол, проходит через холл, старинную библиотеку, громадную, в стиле Людовика столовую, будуар жены, модерновую комнату сына, гостиную стиля позднего рококо, и приходит — уже в одних трусах — в комнату, обставленную с грубой и показной нищетой: койка, укрытая солдатским одеялом, стеллаж с книгами, большой портрет Мао. Единственная дорогая вещь в этой «гостевой» комнате — огромный телевизор (в случае, если театр не имеет возможности проецировать на громадный экран кинопленку митинга маоистов в любой из западных стран, но так, чтобы доминировала спина оратора, а не его лицо, ибо оратор — это наш писатель, можно использовать транзисторный приемник).
В гостевой ПИСАТЕЛЯ ждут две м а с с а ж и с т к и в хрустящих белых халатах. Писатель раздевается, ложится на кровать.
ПИСАТЕЛЬ. Включите приемник, я хочу послушать, как цензура искалечила мою речь на митинге верных сыновей великого кормчего.
П Е Р В А Я М А С С А Ж И С Т К А начинает делать массаж, В Т О Р А Я М А С С А Ж И С Т К А ищет по шкале приемника. Находит голос писателя. Слышна овация, крики: «Восток заалел!»
«Да здравствует самый-самый!» «Слава Мао! Слава Троцкому!»
Голос ПИСАТЕЛЯ. Ветер с востока сильнее, чем ветер с запада, мои молодые друзья! (Овация.) Мы должны смотреть открытыми глазами на процесс, происходящий в мире: американский империализм, французский капитализм и советский ревизионизм объединились в борьбе против великого гения революции Мао Цзедуна! Реакция — против света, гнилой материализм — против духа! Наш девиз — борьба! Мы должны откинуть все мелкое, материальное, суетное! Для всех нас не важно — что есть, где спать и как одеваться! Главное — порыв, смелость, низвержение кумиров, идей, морали! Мы должны отбросить изжившее себя — в политике, искусстве, любви! Стиль Дацзибао — это стиль будущей литературы мира! (Овация.)
ПИСАТЕЛЬ (массажисткам). Пожалуйста, покрепче трите копчик, он близок к простате!
Голос ПИСАТЕЛЯ (в транзисторе). Да здравствует великая пролетарская культурная революция! (Овация.) Пусть расцветают все цветы, пусть соседствуют все школы и течения!
ПИСАТЕЛЬ. Выключите и сосредоточьтесь на паховых мышцах.
ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА выключает транзистор (или ТВ).
ВТОРАЯ МАССАЖИСТКА. Вы пишете душещипательные пьесы, а говорите так страшно...
ПИСАТЕЛЬ. Малютка, зрительницы любят тех, кто пугает...
ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА. В жизни вы обаяние, сплошное обаяние... Повернитесь на бок.
ПИСАТЕЛЬ. Вас не смущает жировичок на ягодице? Может, мне стоит показаться онкологам?
ВТОРАЯ МАССАЖИСТКА. Это не жировичок, мсье, это след от жаркого поцелуя.
ПИСАТЕЛЬ. Какой фильм или спектакль вам бы хотелось посмотреть, мои спасительницы?
ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА. О любви.
ПИСАТЕЛЬ. По Бергману? С лесбосом и гомосексуализмом?
ВТОРАЯ МАССАЖИСТКА. О нет, это уже скучно, это сейчас никого не волнует. Хочется чистоты, нежности, семейного уюта.
ПИСАТЕЛЬ. За такую пьесу вы бы отдали деньги кассиру?
ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА. Мы рассчитываем на ваше приглашение...
ПИСАТЕЛЬ. Я говорю о принципе...
ВТОРАЯ МАССАЖИСТКА. Конечно, мы бы купили билет на такой спектакль; так надоела наша грязь, бульварная грязь...
ПЕРВАЯ МАССАЖИСТКА. Только зачем вы с этими? (Она кивнула головой на приемник.)
ПИСАТЕЛЬ. Свобода, моя пташечка, свобода... Спасибо, прелестницы, я снова юн и полон сил для труда и борьбы...
