Леонид Воробьев - Недометанный стог (рассказы и повести)
По мере того как муж с женой продвигались ко мне по песчаной укатанной дороге, я стал различать произносимые бабкой Настей слова. Она не кричала, но говорила повышенным голосом, давая себе передых, чтобы подступить к мужу и подтолкнуть его в спину. От некрепкого толчка у Щепова вздрагивала голова, он поспешно подавался — вперед, а потом опять принимал независимую позу.
— Змей ты раззмей! — звонко выговаривала бабка Настя. — Полумоток ты лешев, калаушка ты окаянная! К сватье он пойдет! Харя ты неумытая! Рожа берестяная! Совсем на старости совесть потерял. Чучело ты горбатое! Вишь как он к сватье ходит!
Население Пескова, те, кто находился дома, внимательно следили за этой движущейся картиной. Кто выглядывал из окна, кто стоял на травке у своего крылечка. Птичница Агашка смотрела с дальнего конца села, прикрыв от солнца глаза рукой. Ребятишки, игравшие у дороги, тоже присмирели и глядели во все глаза на процессию. Никто не улыбался, не осуждал, не сочувствовал. Смотрели, да и все, словно перенимали бабкин опыт.
— Налил зеныши-то, змей подколодный! — причитала бабка. — Дорвался, как свинья до барды. Вот я тебе ужоть покажу, калаушке!
Анатолий Федосеевич вроде бы даже прислушивался к бабкиным возгласам. Но вдруг попытался притопнуть деревяшкой и выкрикнул начин трехстрочной частушки:
Вся милиция — родня!
Взмахнул сумкой и бойко фальцетом закончил:
А у Спаса, в Подвига лихе,Злетина моя!
— Еще и петь придумал! — гневалась бабка Настя. — Сенокос. Люди добрые! Змей-раззмей!..
Но Щепов уже повеселел. Находясь совсем рядом с домом, он еще притопнул, повел кругом осоловелыми глазами и пропел:
Хорошо поешь, товарищ,Научиться бы и мне.Мы б пошли лаптями вкалыватьПо Северной Двине.
На крыльце он взглянул на меня, получил еще толчок от бабки и совершенно трезвым голосом заявил:
— Во старуха! Ловчей ее никто в сельсовете не ругается.
Сказал и прошествовал на поветь.
— Ой, жарко! Упарилась вся, — говорила бабка Настя, перевязывая платочек и утирая его концом лоб. — Нажрался у сватьи. Идти мне надо. Ты, Олеша, не пускай его одного. Он через час проспится, похмеляться пойдет. Ты уж ступай с им, будь милослив. А то наподдают ему ребята у Ефремья. Больно он любит, пьяный-то, свое доказывать. Сходи, милой.
— Да я уговорю его не ходить, — пообещал я.
— И-и, родной! Дело немыслимое в этот день. И меня-то не послушает. Полвека его знаю. Сходи уж. А мне загребать время, видишь, бабы-то уже направились.
Бабка схватила кусок хлеба, попила воды из ковшика и заторопилась по улице вслед за женщинами. Я прошел в дом и только сел, как с повети Анатолий Федосеевич вдруг завопил экзальтированным голосом Николая Спиченко:
— Ми-и-лая! Ты услы-ышь меня! Под окном стою я с гита-а-ро-о-ю-ю!
Ничего не понимая, я побежал на поветь. Там, раскинув руки, лежал на спине, храпел и сладко улыбался во сне Щепов. Хозяйственная сумка, расстегнутая, валялась тут же. А у самого уха Анатолия Федосеевича стояло на сене одно из чудес двадцатого века — транзисторный приемник, который орал на ухо Щепову цыганские песни. Вытащенная до конца антенна мягко колебалась от густого храпа Анатолия Федосеевича.
* * *Часа через два, когда жара чуть спала и по деревне пробежал предвечерний ветерок, Щепов, сидя на крыльце и покуривая «беломорину», объяснял мне:
— Крепка-а бражка у сватьи! Ой, крепка-а! Сразу забрала. А приемник у Кольки-механика был. Мой это. Испортился чего-то. А Колька ковырнул раз-другой — и опять поет. Вот ведь. Мне его в премию дали, когда пастушил я.
Анатолий Федосеевич покурил, поглядел вдоль улицы и поднялся:
— Ну, пойдем-ка со мной. А? Меня ведь старуха утащила. Бражки там, пива деревенского попробуешь. На игрище сходим. А то сидишь ты, как монах. А там девки переживают: мужиков-то молодых у нас не лишку. Все такие обломки, как я.
Сколько я ни уговаривал, Щепов стоял на своем. Помня о просьбе бабки Насти, я не очень охотно двинулся за ним. Щепов шел и покряхтывал: болела, видно, голова.
Ефремье находилось в двух километрах от Пескова. Деревня была вся в зелени, в садах. Липовым духом наносило со всех сторон. Анатолий Федосеевич сказал:
— Сейчас тихо. Старики одне празднуют. А обожди, с работы придут…
Сватья Манефа Ильинична чистосердечно обрадовалась, увидев нас.
— Ой, думала, запрет тебя твоя-то, — говорила она, быстро собирая на стол. — Горда стала. Всего-то стакашек выпила и тебя повела. Садись, Олеша, — я понял, что и обо мне был тут разговор, — садись, милок. Не побрезгуй нашим деревенским. У меня все на кипяченой воде, все здоровое, все без хитростей. Не заболеешь.
Появились пироги с рыбой, пироги с луком и яйцами, пироги с кашей. И огурчики, свежие и малосольные, и жареная курица, и вареное мясо, и много другой закуски. В одном графине темнело деревенское пиво, в другом желтела брага. Выпили бражки. Показалась она мне сладкой водичкой. Выпили еще. И что-то резво заговорили сразу все трое. Про урожай, про погоду, про спутники, про колхозное начальство, про болезни. Словом, о жизни. Анатолий Федосеевич поотошел и загибал такие байки, что сватья только похохатывала и отмахивалась обеими руками.
Пришли двое молчаливых мужчин и женщина. Познакомились. Открыли окно, и вместе с запахом вечера и липы в комнату ворвался веселый перебор гармошки.
— Эге! — сказал Щепов, настораживаясь. — А ну-ка, Алеша, проведаем игрище.
— Проведаем, — согласно ответил я, чувствуя, что неведомая сила поднимает меня и ведет куда-то, толкает на необдуманные поступки.
— Ой, старый, — хохотала Манефа Ильинична, — смотри не заночуй на стороне! Ко мне спать приходите. А то Настя тебя да и меня живьем съест.
Вечер был тихий, но душный. Чувствовалось, что близится дождь. Небо обкладывали тучи, и темнело быстрее, чем обычно.
Подошли к вытоптанному «пятачку». Гармонист играл вальс. Кружилось несколько пар, но парней почти не было, в большинстве танцевали девушка с девушкой.
— Вон Любку пригласи, — горячо зашептал мне на ухо Щепов, пихая меня в спину рукой. — Вишь стоит. Лучшая доярка. Зарабатывает — ой… Орден имеет. А грудь-то, грудь-то…
Я смело направился к Любке. Девушка была стройная, полногрудая, крепкая и ладная. Танец получался у меня не совсем — сказывалась бражка. Однако Любка поправляла мои промахи, и ее сильная рука уверенно вела меня по кругу. В общем, непонятно было, кто танцует у нас за кавалера.
— Да ты пригласи ее прогуляться, — возбужденно поучал меня Щепов в перерыве между танцами. — Пригласи. Ступайте к речке. Эх, да я бы на твоем месте!..
— Накостыляют мне ваши ребята, — тоже поспешным шепотом отвечал я.
— Некому костылять, незанятая она, — убеждал Щепов. — Не боись. Эх, мне бы лет тридцать сбросить… Трусоват ты. Значит, не забрало тебя. Пойдем-ка к Анке-продавщице, возьмем поллитруху, эта надежней будет, чем бражка.
— Пойдем, — радостно согласился я, готовый следовать за Щеповым куда угодно и продолжать чудачества. Тело мое приобрело легкость и подвижность, всего охватывала безудержная веселость, обоняние взбудоражили запахи цветов, Любкиных духов и какого-то пахучего мыла. Так и хотелось идти куда-то, петь, плясать. Или тишком над речкой шептаться с Любкой.
Щепов уже стучал в дверь дома с темными, спящими окнами. Кто-то вышел в сени.
— Анна, — проникновенно сказал Анатолий Федосеевич, — вынеси-ка бутылочку.
— Что у меня, магазин на дому? — сердитым голосом пробурчали из-за дверей. — Ишь моду взяли! Знаете, что не положено, а лезете. Я такую бутылочку покажу коромыслом! Проваливайте-ка! Дайте покой. Уломаешься за день, а тут…
— Чего это ты, Анна? — захорохорился Щепов. — Часто ли я к тебе хожу? Это я, Щепов. Анатолий. А со мной карриспандент всех центральных и областных газет! Он везде пишет. Смотри, пропишет и тебе…
— Кончай! — приказал я Щепову. И, видя, что он не отступается, сказал: — Ты как хочешь, а я пошел. Не буду я тут клянчить. И ты давай иди.
Щепов продолжал уговаривать продавщицу, а я вернулся к танцплощадке. Там уже дробили парень с девушкой, выкрикивая задорные припевки. Но Любки нигде не было.
«Вот старый хрен, — негодовал я, — прозевал все из-за него».
Неизвестно было, чего я прозевал, но я разобиделся на Щепова. Тот появился минут через двадцать и, почувствовав мое недовольство, истолковал его по-своему:
— Да не переживай ты! Дала. Правда, маленькую, да нам хватит. Ей-бо, еле выпросил. Сейчас я у гармониста стакан возьму, у его есть, я знаю. Что, Любка? А вот мы этот четок разопьем, так ее и найдем. Отыщем. Щепов, брат, в разведку ходил. Два ордена, шесть медалей. Из-под земли выроем. Я бы с тобой, Алеша, в разведку пошел.